– Могу вам, впрочем, подыграть, детектив, – внезапно заулыбался Феликс. – В Северо-Западном округе столицы на улице Балканской в апреле-месяце пропал молодой паренек семнадцати лет. Родители убивались, милиция и добровольные помощники сбились с ног. Искали по пустырям, лесным массивам, гаражным кооперативам. Когда надежда на благополучное возвращение испарилась, один из оперов обратил внимание на странное поведение родителей. Была устроена засада. В багажнике машины нашли расчлененное тело паренька. То есть расчлененное полностью – голова, конечности, торс рассечен надвое. Стали выяснять шокирующие подробности. Волосы дыбом – даже у видавших виды оперов. Жили-поживали – обычная российская семья. Мама, папа, сын. В один прекрасный день паренек нарисовался пьяным, наехал на предков, требовал денег – в циничной и оскорбительной форме. Слово за слово, хреном по столу… Мать взъярилась, схватила нож со стола, всадила сынуле под ребро. Покойник, шок, слезы! Порыдали с мужем, а что делать? Одну жизнь угробили, гробить еще две? Нужно от тела избавляться. Вынести трудно – под домом оживленная магистраль, даже ночью хватает людей и машин. Расчленили в ванной, кровь слили в канализацию, освободили старый холодильник, что стоял в "клоповнике", сунули туда части тела. Так и покоился в холоде бедолага, пока велись поиски. Милиция несколько раз бывала в доме, но кому придет в голову открывать старый холодильник? Резинка плотная, запах не просачивается. А потом видения стали мучить, призраки блуждали по квартире – решили избавиться от тела. Снесли частями в машину, поехали на Волоколамку, а тут и опера…
– Миленько, – пробормотал Манцевич.
– А был еще случай, – воодушевлялся писатель, – я даже использовал эту историю в одной из своих работ. Невеста с женихом накануне свадьбы крепко полаялись. Девушка была эмоциональная, вспыльчивая, выхватила из серванта пивную кружку, треснула любимого по макушке и убежала на кухню. Макушка оказалась слабой, череп треснул, жених скончался, не приходя в сознание. Полночи она его трясла, умоляла проснуться, кричала, что все простит, потом сообразила, что женихов на свете много, а жизнь одна, позвонила маме, рассказала свою печальную историю, поинтересовалась, есть ли у мамы дельные мысли? Как она относится к такой теме – избавиться совместными усилиями от тела и состряпать дочери алиби? Мама пришла, посмотрела на это безобразие… и сдала дочь правоохранительным органам. Правильно, охота была связываться с этой тупой истеричкой. Себе дороже. У мамы была полноценная жизнь, новый муж с большими деньгами…
– То есть вы допускаете мысль, что в убийстве могут быть замешаны Лаврушины и Ксения? – перебил Турецкий.
– Да боже упаси, – испугался Феликс. – Аномалии случаются, но это не тот случай. Ксюша – девушка с головой, а не только с прической. С родителями Николай никогда не ссорился – он любил мать, а мать безумно любила его. Как не любить такого одаренного, практически без изъянов паренька? Она гордилась им…
– А Иван Максимович – рохля, – усмехнулся Турецкий.
– Вы не понимаете, – поморщился Феликс. – Они вчера приехали на моих глазах. Николай шутил с Ольгой Андреевной и приемным отцом. Я видел, как они разговаривали. Случись натянутость, я бы ее почувствовал. А то, что они повздорили о чем-то с Ксюшей – то дело молодое. Полагаю, на данный момент у вас с женой также не полная идиллия, нет? – Феликс по-приятельски подмигнул.
Турецкий проглотил уже слетающую с языка реплику.
– Хорошо, – сменил он тему. – Мы с вами хорошо продвинулись, господа. Итак, что мы имеем? Лаврушины и Ксения к злодеянию не причастны. Так?
– Так, – подумав, признал Феликс.
– Присутствующие в этой каюте – тоже. Верно?
– Уж я-то точно, – засмеялся писатель. – Зачем мне убивать паренька, к которому хорошо относился? Или, если начать издалека, почему я оказался ночью в его каюте? Это нонсенс. Имей я жгучее желание с ним поговорить, я бы сделал это до отхода ко сну.
– Логично, – пробормотал Турецкий. – Какого черта вам к нему переться, не зная, находится ли у него в каюте Ксения?..
– Вот именно, – оживился писатель, – разве что свечку подержать.
– И вы не виноваты, – повернулся Турецкий к Манцевичу. Увы, за четверть часа общения этот тип не сделался ближе и роднее. Находиться рядом с ним было по-прежнему неприятно и дискомфортно.
– Я спал, Турецкий, – поморщился Манцевич, – неужели не ясно?
– Трибуналу все ясно. Итак, пятерых мы уже исключили. Добавляем к этому списку супругов Голицыных – уж им-то этот кошмар нужен меньше всего. Сюда же плюсуем до кучи Робера с Николь – парочка, конечно, любопытная для психологов и, я думаю, психиатров, но зачем им совершать убийство в чужой стране человека, которого они практически не знают? К списку непричастных с удовольствием добавляем телохранителя Салима – этот парень выполняет свои обязанности, а в них не входит мочить пассажиров яхты. А также обоих матросов – парни трудятся по найму, и сомнительно, чтобы они водили знакомство с молодым Лаврушиным. И довели это знакомство до такого абсурда, что пришлось его убить. Поздравляю, господа. Кто у нас остается в списке подозреваемых?
– Герда, – составив мысленно "видеоряд", сказал Манцевич.
– Ух, злодейка, – пробормотал Феликс.
– Пойдемте брать, – вздохнул Турецкий. – Мы выведем ее на чистую воду. Она у нас во всем признается. Что же вы, господа? Мы раскрыли преступление, осталось выяснить мотив и некоторые технические детали.
Никто не сдвинулся с места. Феликс с интересом разглядывал дверь, снабженную круглым окошком из ребристого непрозрачного стекла. Манцевич разлепил плотно сжатые губы.
– Турецкий, на вашем месте лучше лишний раз не проявлять сарказм…
Все это было полной бессмысленностью. Здравый смысл подсказывал, что на яхте произошло убийство по неосторожности. Виновник молчит, это дело виновника. Но интуиция боролась со здравым смыслом, настаивая, что в этом деле есть что-то еще. Оно или уже проявилось (никем не замеченное), или в скором будущем проявится, и кому-то тут не поздоровится. На определенные размышления наводило и поведение Голицына. Тот чего-то боялся. А если боялся, какого черта отправился в плавание? Сидел бы дома за своими каменными (или какие там у него?) стенами…
Прибыли вызванные Манцевичем матросы. Глотов – рослый, мускулистый, с короткими волнистыми волосами и живым взглядом. Шорохов – угрюмый, коренастый, с массивной челюстью и короткой стрижкой. У последнего действительно было что-то не в порядке с правым глазом – его движения вроде бы повторяли движение левого, но отличались цветом и производили впечатление мутного стекла. Они в задумчивости постояли над телом. Шорохов стащил с кровати простыню, расстелил на полу. Николая перевернули, закутали в "саван". Один взял за ноги, другой под мышки. Феликс украдкой перекрестился и сгинул. "Траурная процессия", возглавляемая Манцевичем, двинулась по коридору. Добралась до кормовой части, повернула на лестницу, ведущую в машинное отделение. Трюм оказался гораздо вместительнее, чем можно было представить. Пролетом ниже расположилась низкая дверь. Холодильная установка, – значилась надпись на английском. Хотелось бы верить, что все продукты, если они там были, заблаговременно унесли. Глотову пришлось согнуться в три погибели, чтобы втиснуться в проем. В небольшом помещении, где вспыхнул свет, находились два вертикальных холодильных шкафа и горизонтальный стальной ящик, отдаленно напоминающий комод. Дверцы раскрылись, как половинки разводного моста. Из вместилища пахнуло стужей. Дружно крякнув, матросы взвалили тело на край ящика, перевели дыхание, опустили вниз. Дружно перекрестились, при этом как-то недоверчиво посмотрели друг на друга, закрыли установку. Манцевич провернул рукоятку, похожую на древний переключатель телевизионных каналов…
Он провалился в оцепенение, из которого его вывел недовольный голос Манцевича:
– Идете, Турецкий? А то смотрите, могу закрыть по забывчивости. Через час встретитесь с Николаем.
Он выбрался из задумчивости. Матросы уже удалились. Турецкий вышел, пригнув голову. Манцевич хлопнул дверью, покосился на него без всякого почтения.
– Работайте, Турецкий, солнце еще высоко…
Он терялся в догадках – что тут можно сделать? Часть пассажиров относится к тебе с недоверием, часть с иронией, другим он откровенно не нравится (и правильно, между прочим, делает). Он стоял в полутемном закутке между двумя трапами, чувствовал, как возвращается мерзкое состояние. Видимо, вторая волна… Он подавил в себе желание мгновенно выбежать на улицу, вылить в море все, что съел, прислушался к гулу, исходящему из машинного отделения, начал осторожно туда спускаться.
Работал генератор, исторгая утробный гул и специфическую вонь мазута. В килевой части судна царил полумрак. Перемещались тяжелые поршни, из чего можно было заключить, что судно не стоит на месте, а куда-то, все же, плывет. Работал кривошип, нервно подрагивали дисковые манометры с нервными стрелками. Из-за ящика с электрическим оборудованием высунулся матрос Глотов – он уже приступил к своим обязанностям, что-то подкручивал в невообразимой груде металла. Вопросительно глянул на Турецкого. Тот предупредил жестом: все в порядке, просто любопытная Варвара заглянула на минутку. Присутствие постороннего Глотову не понравилось, он что-то проворчал под нос, вытер руки о масляную ветошь, отвернулся, открыл пластмассовый саквояж для слесарного инструмента.
Разговаривать в этом грохоте не хотелось совершенно. Он удалился из машинного отделения, отложив это удовольствие на неопределенное будущее.
Глотнув свежего воздуха, он вернулся в закрытую часть нижней палубы.
На вкрадчивый стук никто не отозвался. Стучать громче было неприлично. Он толкнул дверь.
– Прошу прощения, вы позволите?
Вошел, осуществляя беглый "мониторинг" помещения. Просторная каюта, большая кровать, тумбочка рядом с кроватью, на тумбочке сферический стеклянный светильник с нанесенными бледными красками очертаниями материков и океанов. Светильник-глобус, и чего только не выдумают… В каюте остро пахло лекарством – сердечными каплями на спирту. Запах горя (хорошо, что не смерти). На кровати под махровым полотенцем размером с простыню кто-то лежал. Турецкий в нерешительности помялся. Женщина – судя по скрюченности. Их излюбленная поза – на боку, поджав колени к подбородку – когда им холодно, страшно, одиноко, больно на душе…
– Ольга Андреевна?
Тело под полотенцем не шевелилось. Он еще раз осмотрелся. "Мужского духа" в помещении не было. Окопайся "мужской дух" в санузле – уж вышел бы, наверное.
– Ольга Андреевна, мне крайне неудобно, но хотелось бы с вами поговорить…
Он обогнул кровать, застыл, не зная, с чего начать. Не с молитвы же, ей-богу… Осторожно отогнул кончик полотенца. Женщина лежала, отвернувшись. Она не шевелилась. Неприятно засосало под ложечкой. Он коснулся ее плеча. Она не реагировала. Комок образовался в горле – толстый, шерстистый. Он потряс ее – и снова никакого эффекта. Кровь ударила в голову. Он взял ее за плечо и тряхнул изо всех сил.
Она подлетела – растрепанная, испуганная! Завертела головой, забегали глаза, под которыми набухли черные мешки. Турецкий отшатнулся. Вот же поворотец, мать его…
Она вскричала от страха, увидев мужчину рядом с собой.
– Ольга Андреевна, не волнуйтесь…
– Вы кто? – вскричала она, прижимая руку к сердцу.
Приехали, – ужаснулся Турецкий. Кратковременная потеря памяти на почве нервного срыва.
– Ольга Андреевна, вы забыли меня, мы уже виделись. Я детектив, расследую…
Он не успел договорить, она натянула на себя полотенце, стала карабкаться от него со страхом в глазах. "Сейчас она пошлет меня, – расстроено подумал Турецкий, – куда положено посылать на Руси".
Она отдышалась, проглотила слюну. Она не притворялась – уж в этих штучках он поднаторел.
– О, господи, да, я вас знаю. А где… Николай?
– Простите, Ольга Андреевна?
– О чем я говорю, боже… – она обхватила виски ладонями, сжала что есть силы. Минуту сидела неподвижно, подняла голову. Умоляющие глаза устремились на сыщика.
– Я уснула, мне казалось, что все нормально… Николаша вернулся из института, говорит, что он такой голодный, может съесть слона, а я как раз настряпала пирожков – его любимых, с луком и яйцом… А потом сообразила – он ведь давно окончил институт…
Турецкий терпеливо ждал.
– Я помню, он умер, – она глубоко вздохнула. – Простите, если произвожу впечатление сумасшедшей…
– Все в порядке, Ольга Андреевна, – заверил Турецкий, – примите мои соболезнования.
– А где Иван? – она завертела головой. – Он был рядом, пока я не уснула…
– Здесь никого не было, Ольга Андреевна. Он вышел подышать свежим воздухом. Скоро придет, не волнуйтесь.
"Куда мы денемся с этой подводной лодки?" – подумал он.
– Понятно, – она тяжело вздохнула, поднялась. Закуталась в полотенце, как в шаль, села на край кровати.
– Я хотел у вас спросить, Ольга Андреевна… Понимаю, что не самое подходящее время для разговоров, но мне нужно как можно быстрее прояснить обстоятельства случившегося. Это в ваших интересах, поверьте.
– Да, в моих интересах… – она помолчала – Если вы действительно хотите что-то выяснить, а не делаете вид… Я помню, вы появились очень странно… будто вестник… потом узнали, что вы сыщик, а потом… про Николашу… – она сморщилась, сделалась похожей на сухой помидор, но сумела справиться с собой. – Вы появились так кстати… Игорь сразу же взвалил на вас обязанности по, как вы выразились, "прояснению обстоятельств"… Нет, я не сошла с ума от горя, я все помню.
– Вспомните вчерашний вечер, Ольга Андреевна. "Антигона" отошла от пирса незадолго до полуночи?..
– Да, детектив, ретроградной амнезией пока не страдаю… – она сделала судорожную попытку усмехнуться, но вышла судорожная гримаса. – Вы хотите знать, что мы вчера делали, и не заметила ли я чего-нибудь необычного…
– Если не сложно, Ольга Андреевна.
– Ох, господи… – она устремила немигающий взгляд в иллюминатор. – Манцевич показал нам каюту, предложил отдыхать. Он сказал, что если хотим, можем подняться в кают-компанию, пропустить чего-нибудь перед сном, пообщаться с людьми. Он не очень приятный человек, но у нас, насколько я знаю, нет причин относиться к нему плохо… Иван жаловался на давление, попросил извиниться за него перед Игорем, остался в каюте. Я поднялась наверх. Кто же там был?.. Был Игорь, эти французы, кто-то еще… ах, да, этот "знаменитый" писатель Феликс… Пару раз мелькнул Манцевич. Абсолютно не помню, о чем мы говорили. Ничего не значащая болтовня, уж поверьте. Я выпила немного коктейля, извинилась, сказала, что пойду. Когда выходила, в кают-компанию пришли Николай и Ксения…
– Николай вел себя, как обычно?
– Да, в том-то и дело… – глаза женщины вновь наполнились слезами. – Он обнимал Ксению, она улыбалась. Пожелали мне спокойной ночи – у них это вышло так дружно, почти хором, я еще рассмеялась…
– И больше Николая вы не видели?
– Нет…
– Он живет вместе с вами? Простите… жил.
– Нет, он снимает квартиру, но часто бывает у нас в доме… Так было и вчера. Они приехали к нам на такси уже с вещами, мы спустились – и все вчетвером поехали на причал.
– Молодые не ссорились?
– Я не заметила… – она вытерла рукой слезы и удивленно на него посмотрела. – А почему вы спрашиваете?
– Возможно, это важно. Вспомните, Ольга Андреевна.
– Какая глупость… Ксюша показалась мне сначала какой-то мрачноватой. Но с ней бывает – она такая переменчивая и чувствительная девочка… Но потом, когда мы подъехали к морю, она уже была веселой, щебетала, говорила, что обязательно должна искупаться в открытом море, а Коляша, если хочет сделать ей подарок, должен выловить какую-нибудь экзотическую рыбу… Иван еще смеялся, говорил, что в Черном море практически не осталось экзотических рыб…
– Вы вернулись в каюту и легли спать. А ваш муж?
– Мне кажется, он никуда не выходил. Выпил таблетку, отвернулся к стене… Но я не уверена, уточните у него…
– Вы не заметили ничего необычного, возвращаясь в каюту?… Ну, хорошо, Ольга Андреевна, спрошу иначе. Что вы заметили, возвращаясь в каюту?
Она молчала очень долго, повернула к нему голову – глаза ее были пустые, как стакан алкоголика.
– Я спускалась через кухню. Столкнулась с Гердой, она показалась мне какой-то возбужденной. Мы перекинулись парой слов. Она спросила, все ли в порядке на работе у Николая, пожаловалась на отсутствие свободного времени, она не успела даже разобрать сумку – просто бросила ее в каюте и сразу же побежала разбирать доставленные на яхту продукты. Что поспать ей удастся этой ночью от силы несколько часов, а с утра пораньше – вновь обслуживать богатых и успешных…
– Так и сказала – "богатых и успешных"?
– Ну, что-то в этом роде… Мы недолго говорили – она была такая занятая, да и мне хотелось спать. Я спустилась вниз, у подножия трапа столкнулась с одним из этих ребят… ну, которые работают у Игоря на яхте.
– С матросом.
– Наверное… Не тот, который высокий, а тот, что пониже. Я поздоровалась с ним, он кивнул, что-то буркнул. Он поднимался из трюма. Пропустил меня в коридор, тоже вошел. У них каюта там – в маленьком отсеке. Когда я обернулась, его уже не было. Это все, детектив. Иван лежал в кровати, читал книгу. Еще пошутил, что время как комар – его лучше всего убивать книгой. Я спросила, как дела с его давлением, он ответил, что бывало и похуже, к утру все будет в порядке… Нет, он точно никуда не выходил. Иван уснул раньше меня. Помню, как он храпел. А утром, когда я проснулась, он был уже бодр, чистил зубы, говорил, что пора вставать, иначе я просплю все море… О, боже! – губы ее снова задрожали. – А в это время Коленька мой уже…
Он не нашелся, что сказать, дабы отвлечь женщину. Ее лицо неудержимо превращалось в серую маску. Внезапно что-то осмысленное появилось во взоре. Она повернула к нему голову, уставилась широко открытыми глазами.
– А вы уверены, что он мертв?
– Простите, Ольга Андреевна? – он все сильнее чувствовал дискомфорт. Вот уж воистину – без иллюзий можно существовать, но жить нельзя.
– Ну, я не знаю… – она замялась. – Ведь бывают такие случаи… ну, когда человек кажется мертвым, а потом оказывается, что он не мертв… Кома или что-то в этом роде… Ведь бывают же?
– Бывают, Ольга Андреевна, – пробормотал он, – но, боюсь, это не тот случай.
– Где он? – она вцепилась ему в локоть, сделала больно. – Я могу к нему прийти?
– Не надо, Ольга Андреевна, вы же здравомыслящая женщина, – он деликатно высвободил руку. – Николая больше нет, вам придется жить с этим. Брат вашего мужа распорядился отнести тело в холодильную камеру, вам лучше туда не заходить… – он замолчал, чувствуя, что любые последующие слова будут циничными и мало относящимися к хорошим манерам.
– Как же так, ведь человека нужно похоронить… – она стала заламывать руки. – Нельзя его держать в холодильнике… Тело нуждается в погребении, при этом должен присутствовать священник, все должно быть так, как положено…
Он невольно поежился. Если Николая не похоронить, душа его неприкаянно будет болтаться по кораблю, пугать пассажиров, притягивать несчастья. И кого волнует, что ты в это не веришь? Ты просто сам себя уговариваешь, что не веришь.
– Мне очень жаль, Ольга Андреевна, но все вопросы на судне решает Игорь Максимович. Я тоже считаю, что он совершает ошибку, но хозяин, как говорится, барин.