– Почему он нас мучает?.. Я должна поговорить с ним.
– Прежде всего, вы должны не волноваться.
– Правда? – она изумленно на него посмотрела. Встала. Полотенце скользнуло на пол. Он молчал. Она сникла, заплакала, уткнулась носом ему в плечо. У него не хватило духу отстранить женщину от себя. Он положил ей руку на спину, погладил. В этот момент, разумеется, отворилась дверь, и в каюту вошел Иван Максимович Лаврушин с жалобно-молитвенной физиономией Пьеро. Обнаружив, что жена его прильнула к постороннему мужчине, его физиономия сделалась запредельно несчастной. Зачем я сюда вошел? – открытым текстом читалось на несчастной физиономии. Я мог бы это сделать через минуту, а еще лучше через две.
– Все в порядке, Иван Максимович, – кашлянув, сказал Турецкий. – Вашей супруге требуется психологическая помощь. Надеюсь, вы сумеете ее оказать.
По каюте плавал запах свежевыпитого алкоголя. Можно не спрашивать, куда носило Ивана Максимовича. Ольга Андреевна тяжело вздохнула, опустилась на кровать. Турецкий, от греха подальше, выбрался из "зоны поражения". Лаврушин тоскливо наблюдал за его перемещениями.
– Конечно, я посижу с Оленькой…
– И, пожалуйста, Иван Максимович, может быть, не стоит налегать на спиртное? Оно не лечит, от него вам будет только хуже.
Лаврушин смутился. Этот человечек действительно не представлял никакого интереса. Писатель был прав, недоумевая, кто бы еще мог вызвать такую скуку.
– Что вы, я почти не пью, я выпил самую малость… – он добрался до кровати, пристроился рядом с супругой, задумался, уместно ли будет ее обнять, положил ладошку ей на плечо. Экий доблестный поступок.
– Вы хотите еще что-то спросить, детектив? – прошептала Ольга Андреевна.
– Да, пожалуйста, – в тон ей проговорил Лаврушин. – Мы ответим на любые вопросы. Только не надо нас мучить, хорошо?
– Воля ваша, – кивнул Турецкий. – Спасибо, Ольга Андреевна, не буду вам больше докучать. Примите мои искренние соболезнования.
Они сидели неподвижно – один расстроенный, другая потрясенная. Смотрели в иллюминатор. Помявшись, он отправился к выходу. У двери остановился.
– На вашем месте, господа, я проявлял бы осторожность в поступках и высказываниях.
Оба медленно повернулись. Возможно, они действительно были подходящей парой, невзирая на внешнюю (и внутреннюю) непохожесть. И спросили практически в унисон:
– Что вы имеете в виду?
– Если вы не поняли, уважаемые Иван Максимович и Ольга Андреевна, то ваш сын не скончался естественной смертью. Грустно сообщать, но его убили. И сделал это кто-то, находящийся на яхте. Если вас это немного успокоит, это сделал не я.
Достучаться до Ксении было труднее, чем до российского премьер-министра. Ксения упорно не отзывалась. За спиной раздалось ехидное покашливание.
– Стучите, Турецкий, она у себя, – пробормотал проходящий мимо Манцевич. – Хныкала там несколько минут назад.
Он покосился в спину уходящего "референта". Дождался, пока он скроется в полумраке носовой части. Постучал громче.
– Ксения, откройте, это Турецкий, мне все равно придется с вами поговорить. Обещаю, что мой визит не затянется.
Провернулась защелка. Он выждал для приличия несколько секунд, нажал на дверную ручку, вошел.
Еще одна юдоль печали и отчаяния. Иллюминатор задернут шторой, в каюте полумгла, тоскливо, душно. Ксению знобило. Поверх халата она набросила джинсовую куртку. Обнимая себя за плечи, она добралась до скомканной кровати, приняла сидячее положение, уперлась затылком в фигурное изголовье. На кровати стоял работающий от батареек компактный DVD-плеер. До прихода сыщика Ксения смотрела кино. Не говоря ни слова, она протянула руку к аппарату, сняла фильм с паузы, натянула на подбородок одеяло.
Турецкий примостился на пуфике неподалеку от кровати. Ксения покосилась на него, но воздержалась от комментария. Она смотрела очень печальное кино. Запись сделали на домашнюю видеокамеру – судя по цифрам в углу экрана, полмесяца назад. Женская улыбка на фоне ослепительного неба. Камера отъезжает, образуется символический купальник – желтый с белым. Девушка сидит на покрывале, красиво изогнув ноги, щурится от солнца, закрывает лицо ладошкой. Пляж из мелкого галечника, глинистый обрыв, загорающие тела, на дальнем плане молодежь играет в волейбол. Девушка отмахивается от назойливого оператора, закрывает ладошкой объектив – и в следующий съемочный момент уже мелькают ее длинные ножки – она уносится в море, которое накатывает на берег шипящую пенистую волну. Щелчок, чернота, и вот уже камера переходит в другие руки – она снимает паренька, лежащего на том же покрывале. У парня сносная мускулатура, он в меру загорелый. Смешливое подвижное лицо (быть живым ему идет больше, чем мертвым). Он потешно гримасничает, приоткрывает один глаз, говорит: "Не балуйся, Ксюха. Положи камеру, у тебя руки мокрые". Девушка, ведущая съемку, смеется, картинка ползет вниз, фиксируется на плавках, включается "зум", плавки подъезжают, заслоняют весь экран.
Турецкий покосился на девушку. Она была неподвижна, смотрела, не моргая, на экран – с таким выражением, словно там вот-вот случится кульминация. Но плавки не треснули, изображение пропало, вновь появилось. Корчилась и гримасничала физиономия Николая, снимающего самого себя, объектив развернулся, обрисовав лицо Ксении. Она сдержанно улыбалась, на ней был легкий сарафан с белыми завязками, а солнце в кадре уже клонилось к закату. Камера неторопливо фиксировала ее лицо. "Моя будущая жена, – утробным голосом вещал оператор. – Скоро свадьба". Девушка заливисто засмеялась: "Уважаемый абонент, на вашем счету недостаточно средств для выполнения данной операции…"
– Вы симпатичная девушка, Ксения, – прокомментировал Турецкий, – и вам, конечно же, много раз уже об этом говорили.
– Спасибо, – прошептала девушка. – Он так любил меня снимать. Говорил, что у меня такие интересные брови… Он где-то вычитал, что брови, поднятые к середине лба, означают развитое воображение и склонность к риску. А еще смеялся, что это – успех в политике и долгая жизнь. И что, вообще, такие длинные брови – принадлежность интеллектуалов… Господи, как же я хочу нажать на кнопку "Back"… Не на эту, чертову, а в жизни…
– Вы любите рисковать?
– Смотря в чем, – она пожала плечами, потянулась к аппарату, отключила питание. "И правильно, – подумал Турецкий, – вторгаться в частную жизнь граждан лучше в тот момент, когда они об этом не знают".
– Несколько вопросов, Ксения. Вы не заметили, не был ли ваш жених в последнее время чем-то расстроен?
– Был, – прошептала девушка. – В компании, где он работал, намечалась крупная финансовая проверка. Поступила жалоба в контрольно-ревизионное управление от анонимного "доброжелательного" лица, что в компании сплошь и рядом нарушения и злоупотребления.
– Но это не так?
– А я знаю? – девушка удивленно приподняла брови.
– Действительно… Неприятности могли коснуться Николая?
– Он считал, что могли. Они могли коснуться всех – и виновных, и непричастных. Непричастным, я думаю, досталось бы больше. Им всегда достается больше. Но Николай сохранял выдержку. О том, что в фирме проблемы, не знали ни родители, ни Игорь Максимович.
– Это все, что его расстраивало в последнее время?
– Не знаю… – Ксения задумалась. – Хотя постойте… Вчера, когда я приехала к нему на съемную квартиру, он явно был не в духе… Нервно курил на балконе, когда я спросила, что случилось, он сказал, что ничего страшного, просто проблемы на работе. Я предложила ему наплевать на приглашение Голицына совершить "прогулку выходного дня". Можно выдумать причину, почему мы не можем это сделать, и известить через секретаря. Проведем выходные вдвоем, съездим в горы. Он как-то испугался, сказал, что речь об этом не идет, нам обязательно нужно поехать, что от этой поездки может решиться очень многое в его карьере…
– Так и сказал?
– Да. Он что-то недоговаривал. Не назвал ни одного имени, ничего такого… Мы выпили с ним кофе, поболтали, к полудню от его плохого настроения не осталось и следа, он много смеялся, говорил, что мы люди сильные, потерпим всех этих снобов, которые будут окружать нас на яхте…
– Он знал про список приглашенных?
– Да, ему мама сообщила, он перечислял их всех…
– После посадки на яхту не чувствовали в нем напряжения?
– Нет, он вел себя непринужденно, общался со всеми, острил. Такое ощущение, словно пружина в нем разжалась…
– Вы вчера с ним поссорились…
Она бросила быстрый испуганный взгляд.
– Кто вам это сказал?
– Феликс. Он вышел на палубу поздно вечером, вы не очень-то ласково разговаривали с Николаем.
– А кто ему разрешил подслушивать? – она возмутилась и не сдержалась. – Этому толстому беспардонному увальню…
– Он не слышал ни одного слова.
– Вы уверены?
– Мне он так сказал.
Девушка заметно расслабилась.
– Какая ерунда, право… Мы ссоримся с Николаем по десять раз на дню и тут же миримся. В этом нет ничего странного, и если вы собираетесь меня заподозрить… Да это просто глупо – подозревать из-за такого… – девушка запнулась, густо покраснела, спрятала лицо в ладошки.
"Да ты не иначе беременна, дорогая", – прозрел Турецкий. Такие характерные симптомы поведения. Возможно, Николай об этом не знал. Девушку дернуло за язык поведать ему об этом "радостном событии" вечером на яхте. Реакция парня, видимо, была неоднозначной. А какая еще должна быть реакция? Любовь любовью, но вот так, с бухты-барахты… Возможно, улыбнулся не так широко, как хотелось бы Ксении, или восторг выразил не столь бурно, как она рассчитывала.
Она украдкой смотрела на него сквозь щелочку между пальцами, а когда заметила, что он перехватил ее взгляд, смутилась, как гимназистка.
– Не надо от меня ничего скрывать, Ксения, – мягко сказал Турецкий. – Не буду я выносить ваши проблемы на всеобщее обсуждение. Просто скажите – это то, о чем я думаю?
– Откуда я знаю, о чем вы думаете? – проворчала девушка.
– Ладно, не смущайтесь. Все понятно. Вы не знали, как преподнести Николаю эту сногсшибательную новость, сами не могли принять решение – делать аборт или оставить ребенка, решили посоветоваться с ним. Вы больше никому об этом не говорили?
– Я и вам ничего не говорила, – огрызнулась Ксения.
– Новость Николая чем-то не устроила, вы хорошенько повздорили, именно поэтому каждый ночевал у себя каюте, а утром обида еще давала о себе знать, и вы не заглянули к Николаю, хотя дверь его была не заперта…
– Какой смысл сейчас об этом говорить… – прошептала девушка, начиная бледнеть. – Жизнь сама распорядилась моими дальнейшими поступками…
– Не советовал бы вам принимать скоропалительное решение. Посоветуйтесь с Ольгой Андреевной, думаю, ее обрадует тот факт, что по земле будет бегать человек, похожий на ее сына… А вы не знаете, почему Ольга Андреевна не заглянула утром к Николаю?
– Неужели не понимаете? – бледно усмехнулась девушка. – Она же не знала, что мы провели ночь поврозь. Не хотела вгонять себя и нас в смущение. А потом, когда все собрались на палубе, я отговорила ее будить сына – пусть выспится, успеет еще насмотреться на эти лица…
Она заплакала, Турецкий помялся, начал, не создавая шума, пробираться к выходу…
Он обратил внимание, что постоянно натыкается на Манцевича. А если вдруг того не видно, то начинает чесаться затылок. Как-то не комфортно. Хотя, с другой стороны, как бы он сам поступил на месте Голицына?
Вновь усиливался ветер. Согнал облака, точно пастух, сгоняющий стадо, не давал им разбрестись и позволить выглянуть солнышку. Несколько минут Турецкий стоял под навесом, прижавшись к лееру. На верхней палубе разорялся Голицын. Ветер доносил отдельные слова. Что-то о просроченных кальмарах, о беспорядке на палубе, о том, что брашпиль не смазан, стеньга болтается на честном слове, и если ее через час не починят, то рядом со стеньгой на мачте будет болтаться виновник этого безобразия. Похоже, он выстроил там всю команду, включая Герду, и учил их, как надо выполнять свою работу. Со стороны бака показалась французская парочка. Они встали под навес на носовой части – Николь что-то яростно шипела Роберу в лицо, Робер хмурился и отрывисто кивал, выводя губами "уи, уи". Турецкого они пока не замечали. Он отвернулся, побрел на корму.
В задней части судна присутствовал лишь один пассажир. Беллетрист Феликс рыбачил спиннингом. По этому случаю он вырядился – в плотную панаму, схваченную тесемками под вторым из трех подбородков, ярко оранжевую ветровку, смешные резиновые сапоги со вздернутыми, как у клоуна, носками. Под ногами стоял компактный кофр с мелкими рыболовными аксессуарами. Он забрасывал в море блестящую полосатую блесну, неторопливо сматывал леску, вытаскивал наживку, убеждался, что улова нет, снасть цела, невозмутимо бросал заново. Кажется, клюнуло. Занятно было наблюдать за переменами в человеке. Он обхватил спиннинг, словно теннисную ракетку перед отражением удара, подсек, принял стойку на полусогнутых, сделал лицо, как у хищника перед броском на добычу, начал лихорадочно мотать. Что-то там действительно сидело – леска выходила с трудом. Детективщик буквально искрил. Рывок – и рыба средних размеров, блеснув чешуей, стукнулась о борт судна, сорвалась с крючка, провалилась в пучины моря! Писатель взвыл от отчаяния, схватился за пустой конец лески, бросил спиннинг, зарылся в кофр, выискивая подходящую наживку.
Турецкий подождал, чтобы не смущать расстроенного человека, спрыгнул с трапа. Писатель уже забросил спиннинг и как-то вкрадчиво, с заметным напряжением вертел рукоятку. При этом он пристально смотрел на воду, словно высматривал в неведомых глубинах ту самую рыбу. "Скумбрия какая-нибудь", – небрежно предположил Турецкий.
– А, это вы? – вздрогнул и покосился на него писатель. – Неслышно вы как-то подошли.
– Нормально подошел, – возразил Турецкий, – Ну, и как дела рыбачьи, Феликс? Клюет?
– Будете удивляться, но клюет просто зверски, – оживился Феликс. – Буквально за минуту до вас сорвалась рыбина… Клянусь, меня чуть в море не унесло вместе с ней… Вот такая, – он отвел левую руку от рукоятки спиннинга сантиметров на семьдесят. "Врет, – отметил Турецкий. – Раза в два приукрасил".
– Здорово, – восхитился он. – Это хобби у вас такое?
– Ага, оно, – согласился Феликс, вытаскивая пустую блесну. – Вот черт, ушла добыча…
– Голодный год, – согласился Турецкий. – А я вот почему-то считал, что у писателей нет времени на разные там хобби. Они постоянно, даже во время отдыха, должны упорно думать, погружаться в себя, вынашивать грядущие замыслы, выискивать в голове и жизни подходящие сюжеты, мечтать о чем-то свеженьком, чего еще ни у кого не было.
– Ох, Александр Борисович, – театрально вздохнул литератор, – как показывает сегодняшний день, сюжеты лучше черпать не из жизни, а из головы. Черт знает что творится. Такое несчастье… Ну, и как ваши успехи? – он осторожно смерил взглядом собеседника. – Откушали от плода познания?
– Даже понюхать не дали, – признался Турецкий. – Но я еще не успел со всеми побеседовать. Пока отсутствует цельная картина событий на яхте, Феликс.
– А вы и не сможете ее собрать, – фыркнул толстяк. – Кто-то скажет правду, кто-то промолчит, для кого-то мелкое изысканное вранье является важнейшим из искусств…
– Но вы не из таких?
– Я? – озадачился писатель. Посмотрел как-то недоуменно на болтающуюся перед носом блесну, замахнулся – Турецкий невольно втянул голову в плечи, но блесна промчалась мимо. – А меня можете считать посторонним наблюдателем. Эдаким упитанным астральным телом. Разумеется, Николая я не убивал, потому что по ночам предпочитаю спать. Делить мне с ним нечего, невеста мне его не нужна. Но всегда готов помочь – словом и делом, как говорится. Впрочем, зачем вам моя помощь, – у вас и у самого восемь пядей во лбу. Вы же любите свою работу – тонкую, интересную, желательно с риском для жизни, верно?
– Пусто, – прокомментировал Турецкий очередное извлечение полосатой блесны. – Подразнила вас ваша рыбина.
– Да и хрен с ней, – простодушно признал писатель. – Если что, посвящу остаток дня второму хобби. Картинки, знаете ли, люблю рисовать. Чуть свободная минутка – достаю раскладной мольберт, краски, кисточки – и начинаю реализовывать свои художественные позывы. Как вам такое увлечение? Кто-то марки коллекционирует, кто-то уши убитых им людей, кто-то строит корабли из палочек от мороженого… Серьезно, ничего не узнали? – в вопросе прозвучал плохо завуалированный интерес.
Затылок продолжал чесаться. Турецкий обернулся, но наблюдатель успел убраться с открытого пространства. Феликс проследил за его взглядом.
– Что-то не так?
– Обширное поле для развития паранойи, – усмехнулся Турецкий. – Мне кажется, Манцевичу небезразлична моя работа. Не знаю, сам ли он инициировал наблюдение за мной, или исполняет приказание Голицына…
– Манцевич – это серьезно, – Феликс понизил голос, повертел головой. – Знаете, будучи хорошим другом Игоря Голицына, как-то неприлично критиковать его доверенных людей, но… Не конфликтуйте с Манцевичем – мой добрый совет. Человеку, не представляющему для него интереса – мне, например, – Альберт не сделает ничего дурного. Но если он кого-то невзлюбил, то берегитесь. Верный сторожевой пес – из той свиты, что играет короля, и тот хвост, что вертит собакой. Улавливаете мысль? Хитрый, изощренный, предвзятый. Для Игорька незаменимый работник. Не гнушается любыми средствами для получения нужной хозяину информации.
– Имеются конкретные примеры?
– Ну, знаете?.. – Феликс посмотрел на собеседника расширенными глазами. – Вам примерчик приведешь, так вы сразу уголовное дело заведете. А меня потом найдут в мусорном баке. Шучу, – Феликс рассмеялся, – убийствами, насколько знаю, Манцевич не занимается. Голицын позиционирует себя как порядочный бизнесмен и предпочитает действовать в бизнесе более гуманными методами. Но по выкачиванию сведений Манцевичу нет равных. Могу поспорить, он уже предлагал Игорьку кардинальное решение текущей проблемы: допросить с пристрастием всех присутствующих на яхте. Но Игорек на такое пойти не может – на "Антигоне" собрались близкие ему люди. Вот и психует Манцевич. И, судя по всему, в произошедшем находит некую химерическую угрозу самому себе…
Приходилось признать, что за горой мяса и сала прячется проницательная натура.
– Откуда он взялся – этот Манцевич? Родом из криминала?
– Фу, как пошло, – поморщился Феликс. – С криминалом, я уже говорил, наш "ротшильд" в открытую не дружит. Он порядочный предприниматель, занимается благотворительностью, водит дружбу с недавно избранным мэром Сочи и не хочет, чтобы о нем шептались, как о человеке из определенных кругов… ну, вы понимаете? Манцевич начинал карьеру в КГБ, затем ФСК, ФСБ. Так даже в тамошних кругах его методы ведения профессиональной деятельности устраивали далеко не всех. Хм, еще парочка таких ветеранов КГБ, и Игорьку можно смело устраивать переворот в ближайшей банановой республике.
– Он способен на убийство?