Чья-то рука сзади деловито обхлопала мои карманы и, пренебрегая бумажником, извлекла мое многострадальное удостоверение. Затем в поле моего зрения появился, наконец, и сам киллер номер 2. Был он тоже блондином, хотя и не таким ярким. Самое запоминающееся в нем было - длинные руки. Как у питекантропа или примата. В одной длинной руке номер второй держал "беретту", а в другой - мою эмбээровскую книжицу.
- Министерство безопасности Российской Федерации, - прочитал он вслух, продолжая удерживать меня под прицелом. - Что это за министерство такое? Никогда не слышал. Техникой безопасности, что ли, занимаетесь?
Отмщенный блондинчик радостно захихикал над шуткой своего напарника.
- Обычное такое министерство, - объяснил я, разглядывая останки григоренковской утвари. Книги… Гора посуды… Разбросанные газеты… Груда одежды… Ага, вот они, ножницы. Маникюрные, правда, но и до них не допрыгнуть. Хотя… - Занимаемся безопасными бритвами и безопасным сексом. Ну и мелкие услуги населению. Интимные…
- Это какие же? - полюбопытствовал рукастый с "береттой". Как видно, и он расположен был немного поболтать. Сразу ведь не шлепнул, хотя и мог. Гуманист, наверное.
- Да простые, - растолковал я. - Заиграет очко у какого-нибудь длиннорукого педика, а мы - тут как тут. С металлическим болтом и вазелином.
Я нарывался на оплеуху и немедленно ее получил. Рукастый, оскорбившись, тут же съездил мне по физиономии кулаком, в который была зажата "береттина" рукоятка. Удар был более чем чувствительным. Тычок, который я сегодня уже успел получить на шоссе от очкастого "пирата", был слабее раза в два.
- О-ох! - простонал я и отлетел в угол комнаты, а отлетев, немедленно распластался лицом вниз между двух поверженных книжных полок. Такая уж моя незавидная планида: просто так мне ничего в руки не дастся. Чтобы добыть с пола самую пустяшную вещь, ироде обрывка фотографии или - как сейчас - ножничек, приходится непрерывно падать. Рисковать здоровьем, костюмом и репутацией. Хорошо, что генерал Голубев не догадывается о степени моего падения. Ножнички, между тем, сами заползли уже в правый мой рукав и поместились в том месте, где у всякого уважающего себя шулера хранится пятый туз.
- Замочить его надо, - подал голос блондинчик.
- Ладно, - согласился, чуть помешкав, рукастый. - Считай, уговорил. Хороший гэбэшник - мертвый гэбэшник. А этот еще и хамло в придачу.
- Совсем оборзели, - вздохнул блондинчик, и я ему почти посочувствовал. Вот незадача: подрядились, наверное, пришить одинокого старца, а тут еще нарисовался какой-то чекистский нахал. Лишняя работа, за которую наверняка ведь не уплатят.
- Только тихо теперь, - приказал голос рукастого. - Это в прошлый раз ты мог побренчать стеклом, благо стены толстые… А тут стены обычные. Приколи его, пока не очухался.
- Это мы мигом, - бодро пообещал блондинчик, и я услышал, как щелкнуло выкидное лезвие ножа. Звук неприятный, но щелчок курка гораздо хуже. Потому что ножи у нас не любят пускать в ход на расстоянии. Надо подойти поближе, да замахнуться… Сейчас он подойдет. Сейчас он замахнется… Не дожидаясь, пока блондинчик опустит руку, я вскочил и перехватил ее сам. Левой рукой, что интересно. Рука парня рефлекторно разжалась, и отличный нож, освобожденный из пальцев, по сложной траектории пропутешествовал куда-то вбок и со свистом вонзился во что-то деревянное. Возможно, в шкаф. Самому мне некогда было следить за полетом ножа, потому что в эти же самые секунды маникюрные ножницы пропороли блондинчику щеку. Тот дико заверещал, щека окрасилась кровью, которая брызнула фонтаном во все стороны. Визг напарника и кровяной фонтан плохо подействовали на рукастого: он совершил первую глупость. Ему следовало бы приблизиться и уж если все-таки стрелять, то в упор, без промаха. Он же занервничал и выстрелил в меня с четырех шагов, откуда и у меня, и у блондинчика шансы получить его пулю были примерно равны. Мое положение было даже предпочтительнее, ибо окровавленный блондинчик совсем одурел от боли и почти не соображал, куда ему двигаться.
Поэтому жертвой стал он, а не я. Выстрел швырнул уже мертвого киллера прямо в мои объятья, и я, весь измазанный чужой кровью, на несколько мгновений получил прикрытие. Если бы мне еще вернуть свой "Макаров"… Куда он его подевал?
Рукастый, похоже, понял свою ошибку. Крепенько выругавшись, он стал приближаться ко мне, надеясь попасть в меня наверняка. Теперь он уже забыл, что шуметь здесь не стоит, зато мне оставалось надеяться, что сейчас на выстрел сбегутся соседи. И кто-нибудь случайно окажется сержантом милиции при исполнении, частным охранником при оружии… или, на худой конец, служебным собаководом при овчарке.
Входная дверь распахнулась, но вошедший не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Правда, пистолет у него в руках был. И первая же пуля свистнула над самой макушкой рукастого. Вторая по всем законам баллистики обязана была уже попасть непосредственно в голову. Рукастый киллер в баллистике разбирался. Поэтому он совершил весьма разумный поступок: забыв обо мне, он одним прыжком вскочил на подоконник, локтем выбил стекло и сиганул вниз. Для тренированного человека второй этаж - пустяк. Отшвырнув покойного блондинчика, я сам бросился к окну, намереваясь, если нужно, повторить прыжок. Но выяснилось, что прыгать уже не нужно.
Потому что рукастый забыл про клумбу внизу. Точнее, про хищные острия вокруг этой злополучной клумбы. В прыжке он не успел перегруппироваться, и его с размаху насадило на колья, как сардельку на вилку.
- Бедняга, - сказал я, передернувшись.
Мой спаситель подошел к окну, мельком глянул и сказал сурово:
- Сам виноват. Мог бы выйти в дверь, как все нормальные люди… Ты, кстати, не ранен? - тревожно поинтересовался он, глядя на мой пиджачок, безнадежно перепачканный кровью.
- Цел и невредим, - ответил я, ощупывая свои конечности. - Если, конечно, не считать ушибленной скулы, то в полном порядке… Но ты-то как здесь оказался? Я же тебя предупредил, что справлюсь без твоей помощи…
- Сердце подсказало, - торжественно сказал Филиков. - Сижу я, значит, в своем кабинете, а внутренний голос так и свербит: иди и помоги Лаптеву… иди и помоги Лаптеву… Вот я собрался, взял один адресок и решил съездить. Как видишь, успел.
- Так сердце подсказало или внутренний голос? - уточнил я. - Что-то, Дядя Саша, ты путаешь показания. Врешь, наверное?
- Почти не вру, - серьезно сообщил Филиков. - Ну, самую малость. Ты, когда мне звонил насчет этих трех дедов, кроме адресов, ничего и не спрашивал. И то, что этот Григоренко работал, оказывается, в той же самой группе, что и твой первый покойник, компьютер мне выдал уже позже. Вот я и решил заехать сюда. Так, для подстраховки.
- А что за группа? - жадно спросил я Дядю Сашу. - Какие-нибудь фамилии?.. - Надежда извлечь из компьютера хотя бы этого Валю с лошадиной фамилией, жертву куликовского склероза, возникла и через секунду погасла. Дядя Саша развел руками.
- Ноль информации, - ответил он. - Тайны Средмаша нам не подотчетны.
- Ладно, - кивнул я. - Спасибо, что приехал.
Филиков довольно улыбнулся:
- Ну, вот видишь! А Паташончик наш, Кругом Тринадцать, отсоветовать мне все пытался. Нечего, мол, лезть в Максовы дела. Максу, дескать, это не понравится. И все такое. Защищал твой суверенитет от моих грязных лап…
Я тоже улыбнулся. Напряжение, вызванное потасовкой и перестрелкой, постепенно проходило, и я уже прикидывал, какой из пиджаков мне теперь придется носить. Ввиду того что этот пришел в негодность.
- Забавный он, наш Потанин, - кивнул я. - Говорят, его жена поколачивает?
- Вроде того, - согласился Дядя Саша. - Ладно, пойду вызову дежурную бригаду. А то еще МУР набежит и станет одеяло на себя тянуть.
Пока Филиков рыскал по соседям в поисках работающего телефона, я осмотрел труп Григоренко, привязанного к креслу. Любой судмедэксперт даст мне сто очков вперед, но, похоже, тут и спорить было не о чем: рукастый и блондинчик так и не приступили к пыткам с полиэтиленовым пакетом. По-моему, плененный физик неожиданно умер сам, безо всякого вмешательства извне. Много ли старику надо? Испуг, тромбик в сосуде - и нет человека.
Теперь оставалось только найти фотографию. Ее мне удалось отыскать на кухне, в пепельнице. То, что от нее осталось: обгорелый уголок. Я был почти уверен, что и в карманах рукастого и блондинчика оторванной половинки тоже не найдут. Таким образом, в деле возникло еще трое мертвецов - и по-прежнему никакой ясности. Кто искал? Что искали? Зачем пытали? При чем тут - если вообще при чем - статья Маши в "Московском листке"? К тому же Машина фраза, сказанная редактору Боровицкому, как и прежде, не давала мне покоя. Может, на их журналистском языке это и выглядело вполне невинно, но мне почему-то чудилась в этих словах какая-то опасность.
"Это будет "бомба"!" - вот что пообещала Маша Бурмистрова.
РЕТРОСПЕКТИВА-3
30 июля 1934 года Рим
Пить граппу в это время дня было полным идиотизмом, однако сеньор Энрико Ферми покорно взял тяжелую фарфоровую кружку в руки и сделал глоток. Человек, сидящий за столом напротив него, был отнюдь не идиотом. Хитрым сукиным сыном - вот кем он был. Хитрым и чертовски опасным. Пытаясь собраться с мыслями, Ферми машинально сделал еще глоток. Огненная водичка обожгла горло и пищевод. "Мадонна! - взмолился он про себя. - Прости меня, если можешь, ибо я не ведаю, что они творят…" На кружке была изображена бритая голова Цезаря. Цезарь угрожающе выпячивал нижнюю челюсть. Намеки на сходство двух римских вождей, древнего и нынешнего, считались весьма патриотичными. Сам дуче долго не мог выбрать, из какой семьи ему следует происходить - из благородной или простой. Биографы из Академии наук, по слухам, уже отыскали было ему приличную родословную, ведущую ветвь Муссолини чуть ли не к самому Ромулу. Но в конце концов наш обожаемый вождь решил быть ближе к народу и выбрал себе нечто незатейливое. Папа - плотник, мама - шлюха. Что-то в этом роде.
Словно бы подслушав его мысли, хозяин кабинета отхлебнул из своей кружки и укоризненно произнес:
- Вы не любите дуче, сеньор Ферми.
- Я обожаю дуче, сеньор Литторио, - быстро возразил Ферми и аккуратно поставил кружку с лысым Цезарем обратно на стол. - Ну подумайте сами: как я, скромный профессор университета, всем обязанный нашему дуче, могу его не любить? Если бы не его неустанная забота о науке…
Сеньор Литторио сердито махнул рукой, прерывая на полуслове тщательно отрепетированную речь своего ученого собеседника.
Энрико Ферми тут же послушно замолчал. "Та-ак, - невесело подумал он про себя. - Кажется, что-то серьезное. Только что именно?" Пока сеньор Литторио с мрачной гримасой прокуратора топил свои роскошные усы в кружке с граппой, ученый успел перебрать в памяти все возможные прегрешения за последний год, о которых могли бы донести по инстанциям.
Таковых оказалось всего три. В октябре прошлого года он, Ферми, по неуважительным причинам (срочная серия опытов) уклонился от участия в традиционном университетском собрании, посвященном очередной, одиннадцатой по счету, годовщине Великого Похода на Рим. В январе нынешнего года он, будучи в опере, пожал руку сеньору Джорджо Леви делла Вида, опальному профессору с кафедры восточных языков, пару лет назад выгнанному из университета за отказ принять присягу на верность королю и дуче. Наконец, всего только месяц назад он недостаточно сурово одернул, двух своих студентов, распевавших политически вредную песню "Аванти, пополо!..". Каждый из трех проступков по отдельности был совершеннейшей чепухой, но вместе они могли свидетельствовать о высокой степени политической неблагонадежности сеньора профессора. И тогда этот усатый фашистский ублюдок в черной рубашке со значком мог бы сделать с ним, сеньором Энрико, все, что заблагорассудится. "Спокойно, спокойно, - скомандовал сам себе профессор. - Пока не произошло ничего страшного. Если бы он хотел меня раздавить, то разговаривал бы со мной все-таки по-другому. И в кабинете бы его я не сидел. И в кружке вместо граппы была бы касторка…"
Сеньор Литторио опустошил свою кружку, промокнул усы обшлагом черной рубашки, рыгнул и затем повторил все с той же мрачноватой укоризной:
- Вы не любите дуче. Все вы, ученые, даже самые лояльные к нашей партии, даже члены нашей партии, привыкли много рассуждать.
- Рассуждать - это вредно для ученого? - кротко поинтересовался Энрико Ферми. Ироническая реплика вырвалась как-то сама собой, и профессор искренне понадеялся, что сеньор куратор не распознает издевки, растворенной в море благонамеренной кротости.
Сеньор Литторио наставительно поднял вверх толстый указательный палец.
- Кто слишком много рассуждает, - важно объявил он, - тому грозит опасность попытаться объяснить решительно все, даже исходящее от дуче… - Куратор бросил разочарованный взгляд на дно пустой кружки и добавил веским тоном: - Что является огромной дерзостью.
При желании сеньор куратор мог доставить профессору Ферми чертовски много неприятностей. Даже если бы дело обошлось без касторки, сеньор профессор - несмотря на свои почетные звания и международную известность - легко мог бы лишиться своего места в университете. Или бы вдруг оказалось, что тема, которой занимается его кафедра, университету совершенно не интересна. А потому все дотации, которые сеньор Ферми получал от Национального совета по научным изысканиям, должны быть немедленно прекращены.
Все эти мысли, пока еще не высказанные вслух, не прибавили сеньору Ферми особого оптимизма.
- Не могу поручиться за всех ученых и тем более за членов партии, к которым, увы, не имею чести принадлежать, - тщательно выбирая слова, проговорил Ферми, - однако на нашей кафедре мы отнюдь не заносимся ввысь в своей гордыне. Мы не дерзаем объяснять поступки нашего дорогого дуче. Мы всего лишь пытаемся, в силу наших скромных способностей, объяснить, что может произойти в результате бета-распада урана. Эти наши изыскания никоим образом не бросают тень ни на внешнюю, ни на внутреннюю политику правительства. Более того. Лично я всегда полагал, что смешивать политику и литературу, политику и науку - это большая ошибка…
Произнеся последнюю фразу, Энрико Ферми тут же прикусил язык. Сам того не желая, он процитировал высказывание врага государства сеньора Бенедетто Кроче. К счастью, куратор не обратил внимания на кощунственную цитату.
- Вы, ученые, - печально сказал он, все еще рассматривая пустую кружку, - считаете нас, простых партийных функционеров, остолопами.
"Верное наблюдение, - отметил про себя Ферми. - И пока первое за весь разговор…" Вслух же он сказал с фальшивой горячностью:
- Да разве мы рискнули бы…
- Бросьте! - перебил сеньор Литторио. - Уж я-то знаю вашего брата. Вы занимаетесь своей мудреной наукой на деньги государства, а в промежутках между своими опытами ругаете дуче, хихикаете над нашими партийными приветствиями и пренебрегаете государственными праздниками, не желая посещать торжественные мероприятия.
"Так и есть, - сообразил Ферми. - Сейчас он припомнит октябрь прошлого года и мое дезертирство с официального собрания… Как я тогда не догадался заранее запастись медицинской справкой?"
Энрико Ферми уже приготовил покаянную гримасу, однако сеньор куратор неожиданно заговорил совсем о другом.
- Не думайте, что нам самим так уж нравятся эти спектакли, - сказал он, доставая из-под стола и встряхивая большую оплетенную бутыль. Судя по звуку, бутыль была уже пуста. - Но это НУЖНО, сеньор Ферми. Римское приветствие, все эти песнопения и лозунги, памятные даты и чествования партии необходимы. Необходимы для того, чтобы движение сохраняло свой пафос. Так было, кстати, и в античном Риме.
С этими словами сеньор куратор придвинул к себе кружку Ферми, а затем, к громадной радости ученого, задумчиво перелил остатки граппы в свою посуду. И - немедленно выпил.
- Нам хотелось бы, - произнес он подобревшим голосом, - чтобы люди, составляющие цвет нации, были заодно с нашим движением. И большинство уже на стороне дуче. Однако мы искренне желали бы, чтобы в ряду наших союзников наряду с именами Маринетти, Тосканини, Маркони и Пиранделло значилось бы имя выдающегося итальянского физика Энрико Ферми. Особенно учитывая ту роль, которую играют ваши исследования в деле обороноспособности страны…
"Отмены государственных дотаций нам, стало быть, не предвидится", - сделал про себя вывод профессор Ферми. Почему-то мысль эта его совсем не обрадовала. Словно бы не он, а кто-то другой еще четверть часа назад опасался, что его кафедру разгонят, а лабораторию закроют.
- Пока еще рано говорить о каких-либо результатах, - поспешно проговорил ученый. - И вообще военный аспект нашей деятельности еще долго всерьез не может рассматриваться. Пока наши опыты имеют не более чем академический характер. Это все, если угодно, только хорошая физика.
Сеньор Литторио хитро прищурился.
- Физика так физика, - успокаивающим тоном сказал он. - Партия все прекрасно понимает. Сначала - теория, пушки - потом, Спокойно себе занимайтесь, - сеньор куратор заглянул в какую-то бумажку, которую выудил из лежащей на столе серой папки, - этим… облучением урана быстрыми нейтронами…
Ферми отметил про себя, что эту бумажку сеньор Литторио быстро спрятал обратно я папку, а ту засунул в дальний ящик своего стола.
- Многоуважаемый сеньор куратор, - произнес профессор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. - Мы на нашей кафедре не исключаем варианта, что раскрытие всех тайн атомного ядра может иметь далеко идущие последствия…
Сеньор Литторио с важным видом закивал. Очевидно, он вообразил, что профессор Ферми вот-вот поставит ему на стол опытный образец пушечки, стреляющей быстрыми нейтронами.
- …Тем не менее, - продолжал Ферми, - пока наши опыты с ураном не дают оснований надеяться на конкретное применение нашей методики в любой иной сфере, кроме лабораторной.
- Минутку, профессор, - обиженно сказал сеньор Литторио. - Но у нас другие сведения. - Он снова вытащил из укромного ящичка свою папку, зыркнул в нее одним глазом, снова запрятал ее обратно. - Нам сообщили, что работы вашего немецкого коллеги Отто Гана с начала этого года курирует не кто-нибудь, а сам рейхсфюрер СС, имперский министр авиации и министр-президент Пруссии Герман Геринг. Вы должны понять, почему и дуче, со своей стороны, выразил определенную заинтересованность вашей наукой.