Taken: , 1
Глава 3
НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ…
Когда на твоих глазах только что убили человека, то подло даже заикаться о своем везении. Но мне все-таки повезло: неудобное кресло в первом ряду, которое я занял, было едва ли не самым ближайшим к двери, ведущей в фойе. Поэтому толкаться среди обезумевших зрителей и орать "С дороги!" мне пришлось всего секунд тридцать. После чего я вырвался на оперативный простор в темное фойе, где всего меньше часа назад мы так мило беседовали с Саблиным и Гошей. Никакого фонарика на презентацию я взять, конечно, не догадался и рисковал на бегу врезаться лбом в какую-нибудь колонну. Хорошо еще, что со времен моего счастливого детства театр "Вернисаж" не перестраивался – иначе я, избежав столкновения с колоннами, загремел бы с особенно крутой лестницы – прямо к служебному выходу. Но я не загремел. Я помнил, помнил эту сволочную лестницу с шершавыми (до сих пор) перилами. Я однажды пересчитывал ее ступеньки. Лет тридцать назад, когда во время "Слоненка" у меня прихватило живот и я, выскочив из зала, заметался в поисках туалета.
Вот и выход. Те, кто спланировал покушение на Саблина, – я не сомневался, что это было именно покушение, – должны были выбираться только через эту дверь: она ближе всего к сцене, и до автостоянки здесь путь короче. К тому же нормальные преследователи, по логике вещей, ломанулись бы строго по прямой, через парадную дверь, сегодня гостеприимно распахнутую. Однако, если они так думали, то немножечко промахнулись. Яков Семенович Штерн с детства не был нормальным и, как уже отмечалось вечно пер в обход. Иногда и в обход здравого смысла, подумал я самокритично на бегу. И даже не иногда, а довольно часто.
– Куда они побежали? – крикнут я еще издали двум парням, которые покуривали себе на ближайшей полутемной лавочке. Кажется, эти дурни еще не сообразили, что в театре творится что-то неладное. Одинокий фонарь у входа давал мало света, и я видел лишь силуэты и два огонька сигарет.
– Чего-чего? – злобно буркнут один из курящих. Я мгновенно понял, что идти в обход следует все-таки не каждый раз. Сегодня мне полагалось бы сделать исключение, жаль, что я этого не знал. Я попытался притормозить на подлете к курильщикам, однако тормозной путь у бегущего Штерна не намного короче, чем у джипа. В общем, я влетел прямо в объятия двум мрачным любителям покурить на лавочке. И они не преминули заключить меня в эти крепкие объятия. Картинка моего появления в театре повторилась с точностью до наоборот. Поскольку тогда я слишком торопился, а теперь терял одну секунду за другой. Старина Дарвин, друг животных, не предусмотрел зверского убийства Генерального прокурора. А я не предусмотрел, что поверженные мною приматы очнутся так рано. О, пррроклятье! И как не вовремя!
– Попался, гаденыш! – радостно завопил один из приматов, а другой, не долго думая, изготовился ударить мне в торец. Увернуться было уже никак невозможно, а правая рука, которой я прикрылся, в ту же секунду была схвачена. Оставалась левая. Ей, как известно, можно дотянуться только до правого борта пиджака. "Макаров" мой был, само собой, привешен слева, а справа в кармане были только бумажки. Бумажкой взрослого примата не остановишь Хотя… Мою последнюю секунду до удара по моей физиономии я использовал так оставшейся рукой выхватил из кармана красные корочки.
– МУР! – крикнул я, выставив удостоверение вперед, как матадор бандерилью – В театре убийство!
Одинокий фонарь светил скупо, и даже грамотный примат не заметил бы сейчас, что удостоверение старого образца с давно просроченным сроком годности. Как баночная икра у хлебосольного Пряника. Наши люди почему-то не обращают внимания на такие мелочи, а кулак иностранца таким способом останавливать мне пока не доводилось. Что ж, подлогом больше – подлогом меньше, я и так уже перешел из разряда законопослушных граждан в категорию робин-гудов. Недаром майор Окунь, увольняя меня из славных органов, так напирал, чтобы я сдал красную книжечку, и так долго не верил, что я ее обронил… Правильно, кстати, не верил.
Все эти мысли прокрутились у меня в голове за какое-то мгновение, пока кулак примата двигался в направлении моей скулы. Однако при виде удостоверения горилла каким-то образом успела погасить скорость кулака. Страх – отец всех рефлексов.
– Как – убийство? – выдохнула горилла, и те, кого я преследовал, получили в подарок еще секунду.
– Так! – односложно рявкнул я, теперь легко вырываясь из обезьяньих лап. Еще секунда проиграна. Рывок за угол в сторону автостоянки, до меня донесся шум заводимого мотора, – целых пять потерянных секунд. Желтый "фиатик" шустро разворачивался. В отличие от театральных зала и фойе, автостоянка была отлично освещена. Только эти прожекторы покамест помогали не мне, а пассажирам яично-желтой машины: я оказался против света, зато они – наоборот. Тью-у-у! Пропела свинцовая пташка над моей головой. Тью-тью-тью-у-у! Еще три пули свистнули на приличном расстоянии от моей макушки. Звуки я услышал почему-то раньше, чем увидел несколько вспышек из открытого бокового окна "фиата". Тью-у-у! Надо же, опять мимо! Очевидно, стрелок занервничал, что с прицельной стрельбой несовместимо. Я зигзагом бросился наперерез "фиату", на ходу выхватывая "Макаров". Силы наши были, понятно, неравны: у парней в автомобиле почти наверняка была автоматическая американская винтовка М-16, предназначенная для стрельбы хоть одиночными, хоть очередями. Редкая штучка для наших краев, машинально подумал я, делая очередной пируэт. Оружие для больших ценителей этого дела: под куртку не спрячешь, но для капитальной разборки – вещь незаменимая. Странно, что я до сих пор жив… Тью-у-у! Свистнуло сантиметрах в тридцати от моего правого уха. Тах! – откликнулся наконец-то мой личный "Макаров". Пуля "Макарова" произвела ничтожные разрушения: со звоном разлетелась и погасла одна фара "фиата". Я обозлился на себя. Тебе не в Лужниках, Яша, спортивную честь Москвы защищать. Тебе, дружок, только по банкам с березовым соком стрелять в весеннем лесу. Может, пару банок и раскокаешь в честь праздника Первомая…
Грохот моего "Макарова" произвел неожиданный эффект. Из правительственных двух машин на стоянке выскочили разом два шофера-мордоворота, уже с пушками в руках, и дико завращали головами, не понимая, откуда стрельба. На желтый "фиатик" эти орлы обратили внимание только во вторую очередь. А вот в первую – на бегущего типа с пистолетом в руке. Стволы их повернулись в моем направлении, и у них-то было время хорошенько прицелиться и соответствующая сноровка. Этого мне только не хватало.
– МУР! – вновь проорал я, упреждая огонь. – "Фиат"! Слева!
Вооруженные мордовороты из правительственных, лимузинов, слава Богу, уловили, что главную опасность представляю не я, после чего открыли пальбу по удаляющемуся "фиату". Насчет их сноровки я преувеличил: стреляли они старательно, но безрезультатно. Им даже не посчастливилось расколотить вторую фару, для компании. Тах! Тах! – включился в хор опять-таки мой "макаров". Ну вот, правый задний фонарь "фиата" взорвался стеклянными брызгами. А толку-то? Тью-тью-у-у! С кучностью стрельбы в этой М-16 все было в порядке, но пули ее упорно ложились не в цель. Как стрелок я чисто профессионально огорчился, но как мишень – порадовался. Ну, я вам сейчас… Я тщательно прицелился в ускользающее заднее стекло "фиата"…
– Й-я-ашка!!!
Громкий крик за спиной заставил меня вздрогнуть, и я, разумеется, промазал. Тах! Тах! – выплюнул мой "Макаров" пули в вечернее небо. Я стремительно развернулся вокруг своей оси. Черник! Куда его понесло?
– Падай, дурак! – изо всех сил заорал я, видя, как Гошка стремительно выбегает прямо на линию огня. Черник не слушал или не слышал.
– Держи-и-и их! – кричал он мне, некрасиво разевая рот. – Они-и-и…
Для пассажиров "фиата" безоружный Гошка не представлял абсолютно никакой опасности, зато это была отличная цель. Как и я сам три секунды назад, Черник оказался в самом освещенном месте автостоянки. Я, не целясь, выстрелил по "фиату", чтобы отвлечь их внимание от идеальной мишени. Поздно. Ах, черт!
Тью-у-у! – пропела пуля, а затем "фиат", словно освободившись от тяжелого груза, резко набрал скорость. Я снова крутанулся волчком, моля всех святых, чтобы идиот Черник все-таки успел упасть на землю до последнего выстрела. Гоша лежал на асфальте метрах в пяти позади меня, лицом вниз, широко раскинув руки в стороны – как самолетик, совершивший вынужденную посадку. Он даже не пошевелился, когда я подбежал к нему, и я инстинктивно понял, что уже и не пошевелится. Великолепный светло-серый пиджак с блестками сбоку был забрызган чем-то красным. Гоша Черник был мертв. Очевидно, он умер еще на бегу, не успев опомниться, весь поглощенный азартом погони. Всю жизнь он писал о крутых парнях, которые стреляли от бедра и с легкостью уклонялись от пуль. Однако сам он в жизни никогда не умел стрелять и не пытался научиться. Выдумка была интереснее глупой реальности, а супермены из Гошиных книг – благороднее и красивее наших оперов с Петровки. Первый раз он сам почувствовал себя таким суперменом, охотником, преследующим убийц своего друга…
Я присел на корточки и перевернул тело на спину, почему-то уже догадываясь, что сейчас увижу. Маленькая красная вмятина во лбу. Точь-в-точь как у гранатометчика Феди Петрищева, погибшего возле моего дома. Я ощутил легкий озноб. Господи, быть не может! Какая тут, к дьяволу, связь?! Совпадение, совпадение. Все пулевые ранения в лоб выглядят почти одинаковыми. Вчера я узнал факт, настолько странный… – вспомнил я неожиданно слова Саблина и его бессмысленный вопрос о Достоевском… Я вскочил. Мистику – побоку! Сам Гоша Черник не простил бы мне, если бы я не попытался догнать этих типов, а уж потом будет время разобраться во всех странностях. Но не сейчас. Мой "мерседес" был рядом, на той же стоянке, и шанс все-таки перехватить этих подонков у меня существовал. Небольшой, но шанс. В конце концов, "фиат" в Москве – все-таки не "Жигули". Если очень постараться, среди стаи ворон можно найти желтого попугая… Правда, днем, мысленно поправил я себя, вскакивая на сиденье своей машины. Ночью все кошки серы. Ночью и вечером, как сейчас, даже канареечный желток выглядит просто светлым пятном, каких немало. В тени все выглядит похоже, преступники и герои, живые и мертвые, неопределенным сгустком без форм и очертаний.
К черту, сказал я сам себе. С такими мыслями лучше сразу отказаться от погони. И тогда, добавил я – тоже про себя – грош тебе цена, Яков Семенович Штерн. Заплесневелый выщербленный грош.
Мысленная оплеуха самому себе, как всегда, сработала. Я разозлился, врубил сразу третью скорость – чего уважающий себя водитель никогда бы не сделал. Мотор "мерседеса" оскорбленно взревел, а меня мгновенно вдавило в сиденье, словно космонавта при взлете. Машина с ревом проскочила в опасной близости от капота одного из правительственных лимузинов; вооруженный шофер-мордоворот что-то злобно крикнул, однако я уже был далеко и ничего не услышал. Кроме свиста ветра в открытом окне.
У птички Жанны Сергеевны "мерседес" был далеко не самой престижной модификации. По внешнему виду он здорово проигрывал популярной шестисотой модели, столь обожаемой столичными бизнесменами. Внутренняя отделка салона могла и вовсе показаться аскетической. Но меня это, естественно, сейчас интересовало в самую последнюю очередь. Главное сейчас была скорость. И как раз по скорости этот "мерседес" ничуть не уступал своим немецким собратьям, а итальянских коллег, вроде "фиата", даже и превосходил. Я с ходу вырулил на оживленную магистраль и стал оглядываться по сторонам в поисках светлого пятна где-то впереди. Уйти они далеко не могли, тем более, что я оставил им отметину, расколотив один из фонарей. Машину с окривевшим задним фонарем можно было углядеть в сумраке.
Я еще прибавил скорости, отчего холодный ветер стал врываться из открытого окна в салон с бесцеремонностью уличного хулигана. Можно было бы поднять стекло, но я передумал: если придется стрелять прямо из машины, то лучше держать порох сухим, а амбразуру – открытой. Не дырявить же собственное лобовое стекло ради такого случая. Впереди тем временем замаячил правый поворот, и я во все глаза уставился на огоньки впередиидущих машин. Кто не включит нужный габаритный огонь, тот и сволочь. Я ни с того ни с сего вспомнил, что еще года четыре назад злоумышленник в Москве с разбитой фарой или подфарником был конченым человеком. Преследователю достаточно было кокнуть не то что фонарь – пассивный отражатель, и дальше можно было не суетиться – любой гаишник, дежурящий на трассе в поисках дани, увязывался за нарушителем, словно гончая за оленем. Если нарушитель не останавливался по первому требованию (а он не останавливался), сумма возможного штрафа резко возрастала, а потому никакой алчный работник ГАИ уже не слезал с хвоста… Сегодня, правда, нравы изменились. Одиночные автоинспекторы перестали тормозить машины с пулевыми ранениями, и чем явственнее были следы пуль, тем меньше возникало охоты кого-либо штрафовать. В девяноста случаев из ста гаишник вместо штрафа мог получить пулю в живот от пассажиров простреленных тачек. А это, сами понимаете, никому не улыбалось…
Ага! Вот она, голубушка. Вот она, дрянь.
Среди десятка автомобилей впереди девять дисциплинированно мигнули поворотником. Но вот десятая – нет. Двигалась она метрах в ста впереди, причем расстояние между нами теперь не увеличивалось.
Попалась! Я что есть сил надавил на газ, выбивая из птичкиного "мерседеса" тот максимум, который заложили в него конструкторы. Итальянцы легкомысленны, зато немцы педанты. "Мерседес" имел куда больший запас надежности, чем шустрый "фиатик", и даже мое издевательство над коробкой передач не могло серьезно вывести авто из себя. Тем временем возник еще один правый поворот – и вновь далекий силуэт машины не просигналил. Точно, они!
– Так узнала ма-а-ма сва-е-во отца! – громко пропел я и положил "Макаров" рядом на сиденье. Дайте мне двадцать секунд форы, дайте. Ну хоть десять! Я продырявлю им задний скат, я заставлю их сбросить скорость. И тогда им конец. Может, правда, и мне конец, потому что их в машине не меньше двух и у них М-16. Но тут мы поборемся. Мы тогда… Ах, вонючки! "Фиат" неожиданно свернул куда-то влево, упреждая мой будущий маневр. Словно бы там, в яично-желтой (и серой в сумерках) машине каким-то неведомым образом прочитали мои мысли. Ладно. Раз вы так, то мы так. Магистраль была знакомая, и метров через двести был еще один левый поворот, на котором легко было выиграть секунд семь. Или даже восемь, если подсуетиться. В конце концов, в желтеньком авто не могут сидеть телепаты-экстрасенсы. Обычные мерзавцы, для которых автомобиль – не роскошь, а средство доставки палача к жертве. Мою хитрость, да еще в сумраке, они не смогут разгадать: я срежу угол и появлюсь у них на самом хвосте неумолимый, как возмездие… О, какой высокий штиль! – поиздевался я мысленно над собой. Я ужас, летящий во мраке ночи! Я неотвратимый Яша Штерн! Я свинцовая примочка, прописанная тем, кто стреляет в прокуроров и безоружных писателей! Ничего не попишешь: когда я работаю на преследование или на самооборону, в голову лезет всякая чушь. Мышцы уже сами все делают автоматически, мозги не участвуют в этом процессе и их начинает искрить. Хочешь не хочешь, но только думать о белой обезьяне тебе, Яша, придется. Чем больше не желаешь, тем сильнее голова забита вздором совершенно посторонним. Так! Выныриваю, "Макаров" в правую руку, руль в левой, цель – правый задний скат. И-раз, и-два.
Я на полном ходу вывернулся из-за угла и чуть не отправил в кювет совершенно постороннюю "Волгу".
Потому что передо мной никакого "фиата" не было. Он словно бы провалился в канализационный люк или воспарил в небеса, как воздушный шар в "Сломанной подкове". Я резко сбавил скорость, и спасенная от меня "Волга" благополучно оторвалась и исчезла. Можно было не гнать лошадей. Мне некуда больше спешить.
Сволочи-телепаты из "фиата" обвели меня вокруг пальца. Мой гениальный маневр с блистательным выигрыванием у противника восьми секунд провалился. Они меня обштопали. Эти поганцы, только что убившие двух человек, каким-то образом предвидели мой финт. А потому и не подумали на самом деле сворачивать влево – двинулись другим путем. Я не получил десяток чужих секунд, но, напротив, потерял свои три минуты. Москва – большой город. И, если есть время, даже занюханный "фиатик" удерет от мощного "мерседеса". Время у них нашлось. Тем паче, что за рулем "мерседеса" сидел самовлюбленный кретин. Болван, дешевый фраер! В автомобильчики он решил поиграть. Вообразил, что придумал здоровенную хитрость…
Я сунул свой "Макаров" обратно в кобуру под левой подмышкой и начал выруливать обратно. Где-то здесь, недалеко от метро, была платная автостоянка. Насколько я помню, огораживали эту стоянку солидно, охрана была крутая; можно было не рисковать и оставить ночевать "мерседес" здесь, а самому вернуться к птичке пешком и на метро. Не то чтобы я очень боялся, что мой автомобиль засекли возле театра. Однако после сегодняшних событий все равно не следовало парковать автомобиль даже в некоем отдалении от теперешней квартиры. Ты уже достаточно облажался, сказал я самому себе. Два человека уже умерли, и ты их не спас. Теперь не сделай хотя бы глупость, чтобы не стать следующим. Никаких больше ошибок, возьми себя в руки. Рыдать в подушку и бить себя в грудь ты будешь потом, если выживешь. Сначала – дело.
Оставив "мерседес" на стоянке, я предусмотрительно расплатился дойчмарками, чуть набросив сторожу на пиво. В своем бежевом плаще я мог сойти за малость подгулявшего бундеса. Конечно, не за истинного арийца с характером нордическим, стойким, но и молоденький белобрысый сторож наверняка запомнит дойчмарки, плащ и чаевые, а отнюдь не неарийский шнобель.
– Данке, – отмахнулся я от сдачи, которую парень стал мне совать в рублях, по курсу. – Эс ист кальт, нихт вар? – добавил я, поплотнее запахивая плащ.
– Не понимаю, – огорченно развел руками белобрысый страж стоянки и, напрягшись, выдал: – Нихт ферштеен!…
Очень хорошо, что не понимаешь, подумал я. Полиглота мне только не хватало. Сам я мог бы произнести только десяток фраз без акцента, а потом бы обязательно вылез наружу мой полуграмотный немецкий, приобретенный бесплатно в средней школе N 307. Да и этому десятку фраз с хорошим берлинским произношением обучился я не в школе, а перенял у Генриха Таубе, инспектора крипо, которого я сопровождал по Москве года четыре назад. Тогда как раз в наших магазинах на рубли ничего нельзя было купить, кроме водки, которую Генрих не любил. И джин в Москве мы доставали отнюдь не благодаря моему МУРовскому удостоверению, а при помощи немецкою языка и дойчмарок. Каждый швейцар тогда считал своим долгом угодить двум бундесам. Одним из которых был, естественно, следователь с Петровки Яша Штерн.
Все, представление окончено, подумал я. Тут главное не переборщить.