Осуществление оперативно-розыскных мероприятий по выявлению убийцы Пашки Чегина по-прежнему лежало на мне. И как сыщика меня сильно удручало одно обстоятельство: я никак не мог создать образ преступника. Я не ведал, какие цели им преследовались, не знал его характера, привычек, из каких он слоев общества, род его занятий, возраст и тому подобное. Короче, пустота. Был лишь почерк, говоривший о безжалостности и хладнокровии, и больше ничего. Если в случае с женщиной-коммерсантом контуры убийцы в какой-то мере обозначились, то в деле Чегина все оставалось серым и непроглядным, словно осеннее небо за толщей промокших облаков.
Из прокуратуры тоже не могли подбросить ни одной идейки, и все оперативно-следственные мероприятия велись в расчете на везение. Оставалось надеяться на одно: что преступник "засветится". Под этим словом подразумевалось очередное преступление и, возможно, очередная жертва. Но кто ею станет? Сознание назойливо преподносило высказанные вслух размышления Алешина об эффекте "домино", а самого его в качестве пострадавшего. Троекратное сплевывание через плечо, скептическое хмыканье и вслух произнесенное "ерунда" тревоги не убавляли. А она панически порождала образ какого-то изощренного преступника, способного не только озадачивать, но и оставаться неуловимым. Такое впечатление, что он находился среди нас, видел все наши слабые стороны и ошибки и потому уверенно готовил свой кровавый, обреченный на успех план очередного убийства.
Обычно, дабы угасить тревожную напряженность, я звонил Алешину. Не стал исключением и нынешний вечер.
- Один? - осведомился я.
- Угу, - подтвердил он.
- Твои еще не скоро приедут?
- Где-то в конце августа, а может, и в сентябре.
- Однако загостились.
- Пусть отдыхают.
- Решил вот просто так, от нечего делать позвонить, - маскировал я истинную цель своего звонка. - Скучно что-то стало одному.
- Брось лукавить, Вадя. Не просто так ты чуть ли не каждый вечер названиваешь. Удостовериться хочешь, не произошло ли со мной беды, - распознал Алешин мою хитрость.
- Догадливый, - похвалил я.
- Успокойся, я начеку. И вообще зря я попотчевал тебя той версией. Так что плюнь, разотри и забудь.
- Он-то, может быть, и ждет с нетерпением от нас этой самой расслабухи, - предостерег я.
- Может, и ждет, - не стал отрицать Алешин.
- Слушай, поживи у меня до приезда твоих, вдвоем спокойней, - выдвинул я предложение.
Однако оно было отвергнуто, и даже с обидой:
- Ты уж совсем меня за мужика не считаешь, может, еще охрану приставишь. Если мы все воображаемое будем считать за действительное, то скоро свихнемся на этой почве, тележного скрипа будем бояться. И еще не забывай: убиты сотрудники уголовного розыска, а я - в прокуратуре, так что лучше бы о своей безопасности пекся.
- А ты не забывай, что твои пальчики обнаружены на ноже, - не сдавался я. - А это может быть знаком, указывающим на очередную жертву.
Разговор мог принять форму заурядной перепалки, и мы, как бы одновременно почувствовав это, перешли на житейские темы: погадали о примерных сроках наших отпусков, поговорили о пиве и о скачущих ценах на него, прошлись по погоде, посетовали на жару. Тем и завершили общение.
Не успел я разместиться в кресле перед телевизором, как теперь меня подняли с места телефонным звонком. Голос в трубке приятно удивил. Жанна звонила мне впервые, обычно я проявлял инициативу. Посчитал это добрым знаком…
Ее голос нежен и проникновенен. Так говорят лишь с небезразличным тебе человеком. Она принесла извинения за беспокойство. Глупенькая, какое беспокойство, когда сердце пустилось в радостный перепляс. Справились друг у друга о делах, о здоровье и незаметно перешли на более сокровенное. Посетовали на редкость и быстротечность наших встреч. И тут Жанна сообщила:
- А Инночку забрала на неделю мама.
Я немедленно отреагировал:
- Сейчас приеду.
Но следом передумал и предложил другой вариант:
- Ты почти не бываешь у меня. Сейчас я тебя заберу к себе.
Возражений не услышал.
Ночь выдалась бессонной. Душа, сердце, тело - все отдалось безумству любви. Я, опер, для которого бессонные ночи не редкость и не в радость, не ведал, что они могут быть так обворожительны и пролетать неимоверно быстро.
Утром мы уходили на работу вместе. Приятно измученные, обнялись в прихожей, соединив наши губы, как перед длительной разлукой, в затяжном поцелуе.
- Боже, как много в жизни того, что мы делаем вопреки зову своих сердец, - с грустинкой проговорила Жанна. - Зачем нам сейчас этот поход на службу, где мы окажемся совсем ненужными людьми, ведь в помыслах-то мы останемся здесь.
- Да уж, обязаловка удручает, - согласился я, но следом поправился: - Хотя это принудительное разъединение имеет и положительную сторону. Оно замедляет привыкание. А привычка - это ржавчина любви.
- Философ, ей-богу, философ, - умиленно, хотя и не без наигранности проговорила Жанна и чмокнула меня в щеку.
- Сократ или Сенека? - шутливо поинтересовался я.
- Достоин обоих, - и я был награжден еще одним поцелуем, но уже в другую щеку.
- Стоп! - я поднял кверху палец, завороженный пришедшей мыслью.
Прошел в зал, выдвинул один из ящичков в стенке и взял оттуда запасные ключи от квартиры. Вернулся в прихожую и вложил их в ладошку Жанны со словами:
- Они твои. Можешь приходить сюда в любое время дня и ночи. Даже если нас что-то разлучит, все равно здесь тебя будут ждать.
Вопреки предсказаниям Жанны, ненужным человеком я себя на работе не почувствовал - не дали. Хотя в одном она оказалась права: мысли постоянно уводили меня в прошедшую ночь, мешая сосредоточиться.
В обед, когда я, безо всякого аппетита сжевав пару бутербродов, закрылся у себя в кабинете с намерением вздремнуть, уткнувшись лицом в стол, меня вывел из полусонного состояния телефонный звонок. Вслепую нащупал телефонную трубку и, приложив ее к уху, буркнул:
- Слушаю.
В ответ - лишь шумное сопение. Видимо, кто-то пребывал в замешательстве, все еще не решив, обозначать себя или нет, возможно, кому-то не понравился мой голос.
- Старший оперуполномоченный уголовного розыска Сухотин слушает вас, - представился я по полной форме.
- Это вы! - радостно раздалось в трубке. - Это Колмыков. Мы с вами договаривались.
- Вас выписали? - я, прогоняя сонливость, помотал головой. Серьезность дела заставила сосредоточиться.
- Да, сегодня, и я решил сразу позвонить вам, - было произнесено угодливым тоном.
- Ну что ж, не будем откладывать задуманного на завтра, - предложил я, загоревшись идеей побыстрей отыскать преступника.
Мы договорились о месте встречи. Мой пистолет перекочевал из ящика стола под мышку, а все разложенные на столе бумаги, отчасти создававшие сегодня для коллег видимость работы, проделали путь в обратном направлении. Закрыл ящик на ключ. Потянувшись, напряг до боли мышцы и резко поднялся. Труба звала.
Центральный рынок представлял собой огромное помещение, под крышей которого располагались ровными рядами прилавки, заполняемые с утра товарами, а вдоль стен стояли торговые киоски. Внизу, в подвале, - магазины, разные по площади и по назначению. Не пустовала и прилегающая к рынку территория. На ней весь день стояли десятки машин и разноцветных палаток, тоже забитых разнообразными товарами. Продавцов и покупателей, пожалуй, поровну, потому и шуму меньше, нежели в выходные дни. Оттого, что народ не ходил косяками от одной торговой точки до другой и не выстраивался в очереди за чем-то дешевым или жизненно необходимым, несколько облегчалась наша задача. Мы прочесывали рынок в ускоренном темпе, не теряя друг друга из вида. Колмыков шел впереди, я - метров на двадцать сзади. Заранее договорились: если он заметит разыскиваемого нами человека, то к нему приближаться не будет, а вынет носовой платок и приложит к лицу. За час мы неторопливо обследовали весь рынок и прилегающую к нему площадь. Пришлось заглянуть и в самые укромные уголки, подсобные помещения. Однако платочек так и не был извлечен из кармана. Выходило одно из двух: либо разыскиваемое лицо отсутствовало на рынке, либо Колмыков просто запамятовал его внешность.
Он приблизился ко мне и, виновато пожав плечами, предложил:
- Давайте попробуем еще завтра.
XIV
Сводка происшествий по городу удивляла на сей раз своей скудостью, словно вознамерившиеся переступить закон в последний момент то ли по воле Божьей, то ли по собственной превратились в агнцев. Всего три незначительные кражи, разбойное нападение на даму с сумочкой, с десяток хулиганских действий, вовремя пресеченных патрульно-постовой службой. Ни тебе телесных увечий, ни грабежей, ни изнасилований, ни убийств. Если так и дальше пойдет, придется от безделья на работе кросс-ворды разгадывать.
Я уже хотел возвратить журнал дежурному по управлению, как в самом низу мое внимание привлек зафиксированный случай самоубийства - взгляд наткнулся на знакомую фамилию. Пришлось прочитать всю запись: "В 22 ч. 50 мин. обнаружен труп мужчины возле дома номер 5 по улице Заводской. Оперативной группой проведены мероприятия по установлению личности погибшего и полной картины происшествия. По показаниям свидетелей, мужчина упал ориентировочно с высоты девятого этажа, предположительно из сушилки. Установлены родственники погибшего и место его проживания: ул. Заводская, 5, кв. 36. Фамилия погибшего Колмыков, только сегодня, со слов родственников, выписавшегося из больницы. Предварительное заключение: самоубийство".
Ошеломленный новостью, я направился к двери.
- Сухотин! - окликнул меня дежурный.
Я оглянулся.
- Журнал оставь.
Только тут я заметил, что в растерянности уношу рукописное творение дежурной части.
Минут через сорок я уже сидел в районном отделении уголовного розыска и изучал те факты, что дало дознание. Опрос свидетелей и родственников меня не удовлетворил: все проведено как будто ради проформы, а не ради раскрытия преступления, ни глубины, ни тонкости вопросов при предварительном расследовании не обнаружил. Все сводилось к банальным "слышали ли", "видели ли". Возможно, я подходил несколько придирчиво к своим коллегам и поступил на их месте точно так же, но сейчас был убит важный для меня свидетель. Именно убит, в этом я не сомневался и даже видел причину, заставившую обойтись с ним так немилосердно. Случая самоубийства я не допускал. Человек, выглядевший вполне уравновешенным во время нашего совместного рейда по рынку, вдруг через несколько часов решил свести счеты с жизнью. Это какое же должно быть оказано за короткий промежуток времени воздействие на психику, чтобы помутился разум. Мне, конечно, сложно опровергнуть выводы дознания, ко всему, самоубийство - это очень удобная для следствия версия. Все спишут на неустойчивую психику и дело закроют - ни хлопот, ни забот.
Для меня сейчас представляло интерес заключение судебно-медицинской экспертизы, но я сознавал, что едва ли получу четкий ответ на поставленные мною вопросы. К примеру, что стало причиной черепно-мозговой травмы: удар тяжелым предметом по голове до того, как жертву сбросили с высоты, или соприкосновение головы с твердым покрытием пешеходной дорожки. Едва ли такие тонкости, если они имели место, будут установлены. И потому я решил отправиться не в бюро судебно-медицинской экспертизы, а по адресу, где проживал погибший, в надежде разжиться у родственников или соседей фактами, упущенными из виду во время проведения дознания.
Мне было известно, что Колмыков не имел семьи и проживал с родителями и младшим братом. Я, конечно, представлял, в каком горестном состоянии находились близкие погибшего, и то, что им просто будет не до меня. Опасения подтвердились наполовину. Погибший находился еще в морге, и потому, войдя в квартиру, ни плача, ни причитаний я не услышал. На лицах присутствующих печаль и некая растерянность. Меня заметили, но никто не поинтересовался, кто я и зачем здесь объявился. Возможно, меня приняли за одного из жильцов, приходивших с выражениями соболезнования и предложением помощи. Потому-то и дверь не закрыта на замок.
Я увидел Антонину Петровну. Она сидела в кресле, прижав, как тогда, в квартире племянницы, обе руки к левой половине груди. Словно ощутив мой взгляд, она повернула голову. Долго всматривалась. С трудом поднялась и направилась ко мне.
- Это вы? - спросила неуверенным болезненным голосом.
- Да, - кивнул я и уточнил: - Сухотин из уголовного розыска.
- Я помню, - проговорила Антонина Петровна и следом поделилась: - А у нас опять горе, мой сын Миша из сушилки выбросился. Насмерть разбился.
- Примите соболезнования. Я был немного знаком с вашим сыном.
Женщина подняла на меня глаза. В них ни капельки удивления, все съедали печаль и тоска.
- Он не рассказывал, - произнесла Антонина Петровна и тут же спросила: - А вы, похоже, по делу Марины пришли?
Объяснять женщине предполагавшуюся мною связь между двумя трагическими событиями и высказывать свои соображения было, конечно, в данной ситуации неуместно. Ограничился кивком и немногословной фразой:
- Да, и в связи с ее делом тоже.
- Боже, просто не верится, что Миша смог решиться на такое, - не проговорила, а простонала женщина.
- Мне тоже не верится.
По мере того, как догадка занимала в ее пораженном горем сознании главенствующее положение, глаза женщины округлялись, а рот приоткрывался.
- Вы считаете, и его тоже?.. - выговорила она каким-то обессиленным голосом и, найдя рукой опору, привалилась к стене.
- Ничего нельзя исключать, - ответил я уклончиво, ибо опасался ухудшения состояния женщины.
В прихожую из кухни вышел молодой человек лет двадцати пяти. Почему-то я сразу решил, что это младший брат погибшего, и не ошибся.
- А это мой меньшенький, Володя, - представила Антонина Петровна. Ее лицо сморщилось, глаза закрылись, по щекам потекли слезы.
- Ну, мам, не надо, мам, успокойся, - молодой человек обнял мать за плечи, проводил в зал и усадил на прежнее место. Налил в бокал сердечных капель, заставил выпить.
- Володя, вас можно на минуточку? - тихо позвал я.
Он услышал и, оглядываясь на мать, подошел ко мне.
Я в очередной раз представился и предложил уединиться.
Едва ли наша беседа получилась бы многословной и продолжительной, не прояви я дотошность. Самоубийство брата для него, как и для его родителей, стало полной неожиданностью, тем более до этого за братом не замечалось никаких склонностей к суициду. Какой-то другой информацией я уже и не надеялся разжиться. Скорее ради проформы, а не в расчете на удачу я попросил его как можно подробнее расписать весь вчерашний день брата. Как и предполагал, все уложилось в несколько коротких предложений: пришел из больницы, позвонил кому-то, договорился о встрече, ушел, возвратился через пару часов, отдыхал, затем поздним вечером разговаривал с кем-то по телефону. После, предупредив, что отлучится ненадолго, покинул квартиру и больше не вернулся.
Меня заинтересовал факт вечернего телефонного разговора, ибо в первом случае, в этом я был уверен, погибший звонил мне. И ко всему, сей факт не фигурировал в протоколах дознания. Обозначилось нечто реальное, от которого, не исключено, можно будет оттолкнуться в дальнейших поисках, и я поспешил с вопросом:
- Вы можете уточнить: звонили брату или он сам набрал номер?
- Звонили брату, - ответ прозвучал твердо. - Я сам брал трубку.
- Звонил мужчина?
- Да.
- О чем с ним говорил брат?
- Он сказал всего два слова: "Сейчас выйду" - и начал собираться.
- Брат не назвал причину столь поспешного ухода?
- Назвал, хотя я и не интересовался.
В этот момент мои глаза открылись шире, ибо удача пока явно благоволила мне.
- И что же он сказал?
- Что идет на встречу с работником уголовного розыска, который ищет убийцу нашей двоюродной сестры.
- Почему вы не рассказали об этом следователю? - вопрос прозвучал не без укоризны.
- Меня не спрашивали, а родители об этом звонке не знали, они ложились спать. Да и я, честно говоря, был сильно растерян, чтобы догадаться рассказать самому.
После разговора с братом погибшего исчезли последние сомнения по поводу того, что произошло убийство. Ко всему, я сделал очень важные выводы. Определенно по телефону звонили от моего имени, а отсюда следовало, что преступник знал не только мою фамилию, но и место работы. И еще: нас наверняка заметили на рынке, и заинтересованное в сокрытии преступления лицо, другими словами, возможный убийца молодой женщины-коммерсанта догадался, что идет розыск и чем он может для него закончиться. Потому и такая поспешность в ликвидации Колмыкова. Кто же он, воспользовавшийся расположением женщины, убивший ее и завладевший деньгами и драгоценностями, а теперь умело маскирующий следы? Ловчила по имени Кеша с малозапоминающейся внешностью или кто-то другой? Есть над чем поразмышлять. Хотя я больше склонялся к варианту с убийцей, которому знакома моя внешность и с которым, не исключалось и такое, каждое утро здоровался, и возможно, даже в тесноватых коридорах управления. Припоминался намек Алешина на преступника в милицейской форме, и хотя та догадка относилась к другому случаю, она нет-нет, да посещала меня, порождая чувство досады и бессилия. После не очень длительных размышлений я исключил из подозреваемых в убийстве женщины, в связи с последними трагическими событиями, Макарова, но даже в мыслях извиняться перед покойным не стал: на его совести остались другие мерзкие дела.
На работе связался по телефону со своим основным поставщиком информации из мира криминала. Как всегда, был краток: назначил на завтра встречу.
Приятное, после насыщенного беготней и делами дня, ждало вечером, когда я переступил порог собственной квартиры. В кресле сидела Жанна. Изумление было настолько велико, что я лишь улыбался. Восторг при виде любимой женщины лишил меня дара речи. Да и нужны ли в эти мгновения слова, когда все написано на лице? Она поднялась из кресла. На ее лице, несмотря на улыбку, - настороженность, словно ожидала порицания за свой поступок. Я вытянул руки, чтобы заключить ее в свои объятия.
- Кто-то говорил, что меня будут ждать здесь даже через годы, - голос Жанны звучал трепетно и обворожительно нежно. И эта трепетность, несомненно порожденная сильным чувством любящей женщины, достала до сердца, выбивая его из колеи размеренности, наполнила душу таким же волнением.
И все! Исчезли неприятности минувшего дня, будто их и не было, упала с плеч, словно накидка, усталость. Я терся щекой об источающие аромат лета волосы, касался губами шеи, вдыхал тонкий, уже знакомый до головокружения запах тела. Я ощущал ее жаркое сбивчивое дыхание и пьянел. Пьянел в объятиях дурманящего, как вино, чувства. Для нас опять перестало существовать время. Нас окружала вечность любви.