- Ну что, наверное, маскарад можно кончать? Куртка сидит неважно - оттопыривается пистолет в заднем кармане. А зачем вам надо было осмотреть мою куртку?
Стас быстро глянул ему в глаза, спокойно ответил:
- Куртку - не надо. Я хотел осмотреть себя в куртке. Мы же с вами одного роста. А насчёт пистолета вы ошиблись. Это коробочка с мятными конфетами "Эвка". Угощайтесь!
- Вот и хорошо. Поставим все точки над "ё". Значит, подозреваете?
- Нет. Нет достаточных оснований. А вот серьёзно поговорить - есть о чём.
Ставицкий сердито хмыкнул:
- Как же это вы для такой серьёзной беседы пистолет не взяли?
Тихонов удобно уселся в кресло:
- А я его попусту с собой не ношу. Он же ведь, чёрт, тяжёлый. Да и таскать его повсюду - потерять можно, голову потом за него снимут.
- Мне казалось, что вы без этого обязательного криминального атрибута никак не обойдётесь.
- Дело в том, что этот атрибут для меня такой же инструмент в работе, как для бухгалтера - счёты или для вас - коробочка с гримом. Вы же не берёте её с собой, отправляясь в магазин или в гости?
- А вы пришли, чтобы прицениться к моей куртке?
- Нет. Я пришёл к вам в гости. Правда, в гости ходят по приглашению. Но специфика работы понуждает меня пренебречь некоторыми условностями. Поэтому я решил лучше прийти в гости к вам, чем приглашать вас к себе. Так, мне кажется, лучше.
- Кому лучше?
- Вообще лучше, - сделал неопределённый жест рукой Стас.
- Видимо, вы полагаете, что допросы в неофициальной обстановке более эффективны?
- Я уже сказал, что это не допрос. А что касается эффективности - несомненно. Я вам напомню о причине и цели своего визита, - тихо сказал Стас, и голос его стал жёстким. - Убита при непонятных обстоятельствах женщина, которую вы, по моим сведениям, любили, на которой собирались жениться и были ею не так давно отвергнуты. Во всяком случае, я мог рассчитывать на вашу всемерную помощь в розыске убийцы. Поэтому я пришёл сюда. В этой, как вы говорите, неофициальной обстановке она бывала много раз, здесь ещё должно быть эхо её голоса, и вы должны это помнить и рассказать мне всё, имеющее отношение к делу.
- Но вы же подозреваете меня. Это кощунство!
Стас посмотрел на него и сказал:
- Подозрения, уложенные в рамки уголовного закона, являются только следственными действиями. И всё! Вы мне лучше расскажите, что вы делали в понедельник вечером.
Ставицкий походил по комнате:
- В театре я был свободен. Позвонил Тане в редакцию около пяти, может, в половине шестого, предложил встретиться, поговорить. Она куда-то торопилась, сказала, что ей надо с кем-то увидеться. Велела позвонить в среду. Я поехал к Генке Григорьеву…
- Кто это?
- Мой приятель - тоже актёр. Его не оказалось дома. Там рядом с ним кинотеатр "Прогресс". Делать было нечего - зашёл на семичасовой сеанс. Потом поехал в ресторан, поужинал и отправился домой спать. Вы удовлетворены?
- Почти. Вы откуда звонили Тане?
- Из дома.
- Через сколько вы вышли?
- Вскоре. Минут через тридцать, наверное.
- Где живёт Григорьев?
- На Ломоносовском проспекте.
- Каким транспортом ехали к нему?
- Четвёртым троллейбусом.
- Итак, складываем: пять тридцать - вы звонили Тане, плюс полчаса на сборы - шесть. Минут пятнадцать ходьбы до остановки четвёртого троллейбуса, плюс минут тридцать езды. Значит, без четверти семь вы были у Григорьева. Так?
- Так.
- Когда вы уходили из дома, кто-нибудь из соседей вас видел?
- Понятия не имею. Я как будто никого не встретил.
- Идёмте дальше. Дома у Григорьева вас кто-нибудь видел?
- Нет, я же сказал, что его не было.
- А может, кто-либо из его родственников?
- Нет. Никто дверь не открыл.
- Ладно. Без пяти семь вы в кинотеатре. Какой демонстрировали фильм?
- Какая-то импортная белиберда.
- А точнее?
Видно было, что Ставицкий напрягся:
- "Вернись, Беата!"
- Прекрасно. Когда закончился фильм?
- Около девяти.
- Так это же короткий фильм. Что так долго?
- Журнал был длинный.
- Не помните, о чём?
- Новости науки и техники.
- Прямо из кино поехали ужинать?
- Нет. Была хорошая погода, снегопад, и я дошёл до метро "Университет", а оттуда почти до моста через Москву-реку. Там сел в такси.
- В каком ресторане ужинали?
- Дома актёров. Приехал туда около десяти.
- Какой швейцар дежурил?
- Новый какой-то. Я его не знаю.
- Ладно. Вы не запомнили, кто из официанток вас обслуживал?
- Да, конечно. Надя. Она может подтвердить.
- К сожалению, она может подтвердить только то, что вы пришли в ресторан около десяти. Она же с вами не ездила к Григорьеву и не смотрела "Вернись, Беата!".
Покусывая губы, Ставицкий сказал:
- Что ж, алиби у меня нет. Но это ещё ни о чём не говорит.
- Конечно, не говорит. А куртку свою вы когда последний раз носили?
- Неделю назад. А может быть, дней десять. Не помню. Если бы знал, что предстоит разговор с вами, повесил бы на неё табличку: "Ношено первого февраля с 17.30 до 22.00".
- Да вы не сердитесь, - миролюбиво сказал Стас.
- Посмотрел бы я на вас в моём положении, - зло дёрнул головой Ставицкий. Он достал из стенного бара небольшую пузатую бутылку, вытащил пробку. - Хотите попробовать? Это "Реми Мартен" - один из лучших в мире коньяков.
- Спасибо, я не хочу.
- А что, в вашем Скотленд-Ярде не пьют?
- В Скотленд-Ярде - не знаю, не был. А в МУРе - пьют. Только не на работе, - спокойно ответил Стас.
Ставицкий налил немного коньяка в высокий фужер, выпил разом, долго морщился, нюхая кусочек мармелада. Тихонов встал, подошёл к окну. На улице шёл снег, всё было серо и тоскливо. Стас почему-то вспомнил, как школьный учитель Коростылёв говорил: "Окно - две системы измерения, дающие нам возможность познать третью".
Ставицкий сказал вялым голосом:
- А Тани уже нет…
Тихонов обернулся. Ставицкий, понурившись, сидел в кресле. Потом взял сигарету и стал чиркать спичкой, но руки у него дрожали и спички ломались. Наконец затянулся, и кадык на худой шее дёрнулся вверх-вниз. И весь он был уже не красивый и спокойный, а нервный, угрюмый и напуганный. Ставицкий несколько раз затянулся и сломал сигарету в пепельнице:
- Про неё, про мёртвую, трудно говорить. О мёртвых о всех стараются говорить хорошо и забывают мелочность, жадность, всякую человеческую труху. Потому что, когда кто-то неожиданно умирает, люди вокруг пугаются - ведь и с ними могло такое приключиться! И они невольно проникаются признательностью к умершему - что это случилось с ним, а они вот живы. Оттого и говорят хорошо обо всех скопом - о хороших и плохих.
- Мрачноватая у вас философия, - буркнул Стас.
- Да бросьте, не философия это никакая. Просто меня злит, что о Тане будут говорить как обо всех. А она совсем другая!
Ставицкий помолчал, закурил новую сигарету.
- Можете смеяться, если хотите, мне это безразлично. Но Таня была святая. Очень ироничная, очень весёлая святая. А на её работе это особенно трудно - быть святой.
- Быть святым вообще трудно, - пожал плечами Стас. - А почему ей - особенно?
- Она слишком много видела разного. А большое видение иногда порождает цинизм. Особенно у молодых. Таня шутя называла себя "прорабом человеческих душ"…
"Большое видение". "Цинизм". Красиво… Тихонов наклонился и сказал тихо:
- Простите, вы Таню Аксёнову любили?
- Во-первых, сейчас это уже не имеет значения, а во-вторых, это моё, личное, и лучше этого не касаться.
- Несомненно. Но Таня убита при очень непонятных обстоятельствах, и я бы хотел знать о ней как можно больше. Ведь Танина смерть - это не только ваше личное дело.
- Понятно. Ну, условимся, что любил.
- Любили. Или условимся, что любили?
- Любил.
- Вы из-за Тани разошлись со своей женой?
- И это знаете?
- Я это знать обязан. Так как же?
- Нет, не из-за Тани. Просто тот брак был уже бессмыслен. Совершенно чужие люди. Елена не хочет этого понять до сих пор.
- Елена Букова, ваша бывшая жена, знала о ваших отношениях с Аксёновой?
- Да. На этой почве у нас были острые конфликты. Она требовала, чтобы я прекратил встречи с Таней и вернулся.
- Аксёновой это было известно?
- Нет. То есть в конце концов она узнала. Ей кто-то стал присылать анонимные письма. Думаю, что это работа Елены.
"Так. Это уже теплей", - мелькнуло в голове у Стаса.
- А почему вы сразу не рассказали обо всём Аксёновой?
- Ха! Надо было знать Таню. - Ставицкий налил себе ещё коньяка, выпил. - Она бы сразу меня к чёрту послала. Она мне и так говорила: "Очень ты всегда красиво беседуешь…" А я уж так заигрался, что вёл себя как школьник, прогулявший уроки, - всё равно накажут, поэтому прогуливал всё дальше и дальше, надеясь на какое-то чудо. Думал, что со временем это потеряет свою остроту и всякое значение. Это была, как говорится, ситуационно обусловленная ложь.
- А потом?
- Потом Таня получила какое-то письмо. Ну а врать я больше не мог. И тогда пришёл конец всему.
- Вы письмо это видели?
- Нет. Таня даже разговаривать со мной не захотела. Но я надеялся, что в среду всё выяснится.
- Вы почерк своей жены хорошо помните?
- Да. А что?
- В сумке Тани я нашёл письмо с угрозами. Она получила его за два дня до смерти.
- Но это не то письмо! То она получила месяц назад. Если можно, покажите мне его.
- Пожалуйста.
Дрожащими пальцами Ставицкий достал из конверта письмо. Взглянул мельком.
- Нет, это не её рука.
- Вы посмотрите внимательней.
- Да что смотреть! Что я, почерка Елены не знаю? Слава богу…
- Прочтите письмо…
Ставицкий быстро пробежал письмо глазами, порывисто вскочил на ноги, затравленно глядя на Тихонова.
- Что скажете?..
- Я здесь ни при чём! - срываясь на фальцет, закричал Ставицкий. - Ни при чём, понимаете?!
- Не устраивайте истерик, - спокойно сказал Тихонов. - Я не слабонервный… Вот к чему приводит ваша "ситуационно обусловленная ложь"… Или как там вы её называете.
- Вы не смеете… не смеете, - прошептал Ставицкий и неожиданно зарыдал, прикрыв руками лицо. Сквозь разорванную всхлипываниями фразу до Тихонова донеслись слова: - …Смерть Тани - крест на мне… крест… до конца дней… - Потом подбежал к Тихонову и снова закричал: - Послушайте, вы не смеете думать, что я замешан в этом деле! Я не убийца!..
- Успокойтесь, - неприязненно сказал Тихонов. - Криком вы ничего не докажете.
Ставицкий опустился в кресло и снова закрыл лицо руками:
- Боже мой, боже… Как всё это ужасно! Какой-то бессвязный нервный бред, как в пьесах Ионеско… - И добавил безразлично: - Впрочем, вы этих пьес не видели, у нас их не ставят…
- Отчего же, я их читал, - сказал насмешливо Тихонов. - И даже носорога в себе выискивал, как он рекомендует. Не нашёл, правда. А, кстати, Шекспира вы давно перечитывали? Или Чехова, скажем? Ведь у вас в оперетте их тоже не ставят? А полезно было бы вспомнить… Там и о благородстве есть, и о человеческой глубине, и о любви тоже… О настоящей любви, я имею в виду… Ну ладно, давайте к делу. К письму, то есть… Значит, если предположить, что Букова имела к нему отношение, напрашивается вывод: такой щепетильный вопрос она могла доверить только очень близкому человеку. Кто может быть ей настолько близок?
- Вероятнее всего, это Зинка Панкова, её подруга, - быстро, не задумываясь, сказал Ставицкий.
- А кто она, эта Панкова?
- Актриса, вместе с Еленой работает в театре музыкальной комедии…
Ставицкий налил себе ещё коньяку. Глаза его влажно блестели.
- Ужасно! Как ужасно всё это!.. Невыносимо! С одной стороны - это ужасное горе, а с другой… Признаюсь честно, разговоры с вами отнюдь не содействуют душевному спокойствию. Ерунда, конечно… Главное, что в этой драме всё так непоправимо…
Стас по-прежнему стоял у окна, смотрел на падающий непрерывно снег и думал: "Небольшой ты человечек-то оказался. Не верю я твоему горю. Ладно, неси дальше свой дешёвый пластмассовый крест…"
2.
Вернувшись к себе, Стас включил плитку, достал из сейфа несколько папок с уголовными делами, присланными ему для ознакомления из разных районов. Позвонил Саша Савельев. Но у него тоже ничего интересного не было.
Тихонов подумал, что надо бы ещё раз внимательно осмотреть одежду Тани.
- Вот что, Савельев, - сказал Стас. - Ты мне завези, пожалуйста, вещи Аксёновой. А от меня поедешь в домостроительный комбинат, точно разузнаешь, как Якимов провёл понедельник.
- Насчёт Якимова я уже интересовался, - ответил Савельев. - Он с пяти до одиннадцати вечера вместе с другими рабочими был в Свиблове: там они временный водопровод чинили…
В управленческой столовой было, как всегда, полно народу. Тихонов злился, но есть всё-таки хотелось, и пришлось выстоять длинную очередь. Щи были почти холодные, зато шницель назывался "по-африкански". Шарапов уныло шутил, что его делают из львов пополам с хлебом.
После щей есть расхотелось. Тихонов лениво жевал невкусный шницель и думал, что надо было спросить Ставицкого о том, чем кормили в понедельник в ресторане. "Не верю, не верю я ему. Это не отчаяние, это душевная расхристанность", - пробормотал Стас и пошёл наверх.
Савельев уже ждал его. Передав Стасу большую картонную коробку, он умчался по своим многочисленным делам. Стас включил свет, открыл коробку.
Чёрное мохнатое пальто с седым норковым воротничком. Крохотное отверстие в чёрной ткани, его только на свет и разглядишь. Серая шерстяная кофта. Крупные толстые петли, они образуют строгий, красивый узор.
А где же всё-таки отверстие? Сразу и не найдёшь. Впрочем, его может и вовсе не быть. Ведь если это шило, то остриё могло пройти между петлями, раздвинуть их, не задеть ткань. Так оно, наверное, и было. Нет, вот отверстие. Меленькая круглая дырочка. Пятнышко крови. Красивая пушистая вещь, связанная крупными петлями…
Стас достал из стола сильное увеличительное стекло. Повертел в руках. Может быть, отверстия в одежде подскажут форму оружия? Нет, эта линза сейчас бессильна. Надо бы звякнуть экспертам-криминалистам, у них техника помощнее. Но уже поздно. Завтра.
3.
В половине восьмого Тихонов вышел на улицу. Синеватые пятна фонарей вырывали из промозглой снежной куролеси ссутулившиеся фигуры прохожих, размытые очертания неуверенно ползущих автомобилей, мохнатые купы деревьев над оградой "Эрмитажа". Тихонов поднял воротник. Ох и злится зима, прямо до костей пробирает сырая стужа. А Вася-шофёр, как всегда, не спешит.
- Сто лет тебя дожидаться, - ворчит Стас, усаживаясь в машину. - Небось мозоли на руках от домино набил.
- Что-то вы не в духе сегодня, Станислав Палыч, - улыбается Вася. - Разве вы со мной опаздывали когда?
На автобусной остановке у "Байкала" Стас наметил себе дистанцию: от фонаря до фонаря - шестьдесят шесть шагов. Он ходит по тротуару, постукивая время от времени ботинком о ботинок, смотрит, прикидывает. Всё-таки интересно - за три дня парень побывал здесь дважды. Вряд ли это случайность. Значит, реальные шансы встретить его здесь сохраняются. Это было бы ловко! Сразу же многое стало бы на свои места. Конечно, взять его - ещё не всё. Это ещё пойди докажи, что именно он убил Таню…
У остановки автобуса уже собралась небольшая очередь: немолодая женщина с ребёнком, две девчонки-школьницы, два солдата. Двадцать двадцать шесть. Подтормаживая и скользя по накатанному асфальту, к тротуару прижимается автобус. Машина Гавриленко. Со скрипом раскрываются створки задней двери, пассажиры торопливо поднимаются в машину, уехали. Опять один в этой проклятой ледяной крупе. Не встретил. Но парень поедет следующей машиной. С Демидовым. Должен поехать. Иначе какого чёрта здесь мёрзнуть? Какие крохотные дырочки в пальто Аксёновой, в платье, в кофте. Всего несколько пятен крови. И нет человека. Глупо, нелепо.
Из-за угла дома показывается длинная мужская фигура, приближается к остановке. Следующий автобус - демидовский. Тихонову уже не холодно. Человек приближается, подходит к столбу остановки. Высокая цигейковая шапка-москвичка, тёмное, заснеженное на плечах пальто. Он? Какого чёрта, в нём же роста - метр с кепкой. Просто издали показался длинным и одет совсем по-другому. Нервишки, проклятые, играют. Хорошо было классику говорить - "учитесь властвовать собою". А где, интересно, учиться? На юрфаке эту дисциплину не преподают.
Тихонов зябко поводил плечами, спина, ноги замёрзли. Очень холодно всё-таки. Подходят, взявшись за руки, маленький крепыш-лейтенант и девушка в полосатой меховой шубке. Девушка ест мороженое и с увлечением объясняет лейтенанту, что "…Надька - такая врушка, всем говорит, будто она на втором курсе, а сама на первом, и в театр она ходила вовсе не с парнем, а со своей тёткой, надо же!.." В очередь встали ещё несколько человек. Они к тихоновским делам явно никакого отношения не имеют. Стас чувствует, что сейчас подъедет Демидов, а парня всё нет. Вот бежит к остановке мужчина в сапогах и кожаной шубе, и тут же из-за угла показывается автобус. Это демидовский. Тихонов видит, как Демидов озабоченно вертит головой, встречается с ним глазами. Парня нет. Автобус стоит минуту. Наконец дверцы захлопываются. Тихонов бормочет чуть слышно: "Постой, постой ещё минуту. Сейчас он подойдёт". Демидов, умница, понимает. Автобус мелко дрожит, ждёт. С неба просеивается белёсая сырость, садится на лицо, на плечи, на окна автобуса. Вдруг щётка снегоочистителя делает широкий взмах, оставляя за собой влажный стеклянный полукруг. В нём - озабоченное лицо Демидова. Тихонов пожимает плечами и автобус трогается - у него расписание. Форсаж, голубоватая струя выхлопа у поворота. Уехал.
Надо ждать. В конце концов Длинный - так Тихонов окрестил парня - с ним не договаривался ездить только на демидовском автобусе. Тихонов ходит по заснеженному тротуару, пальцы совсем окоченели, нос, щёки - отваливаются. Форс держим, шёлковую маечку носим. Кисло бы нам сейчас в тёплом бельишке было?.. Какая крохотная дырочка в кофте, даже петля не спустилась. Как ей, наверное, больно было! А может, сразу сознание потеряла? Нет, вряд ли. Ведь ещё шагов двадцать прошла. Может, бежала? Нет, Евстигнеева и Лапина говорят - шла. Не спеша шла. Упала молча, руками даже не взмахнула.
Прошёл автобус, ещё один. Подвыпившая компания выбралась из гостиничного ресторана. Прошли мимо. Тихонов узнал, что в Красноярске шашлык куда лучше, чем здесь, а проект Нефёдова всё равно зарежут. Если не в главке, то в министерстве уж обязательно…
Дальше торчать тут глупо. Отложим до завтра. Голова, как утюг, тяжёлая…