Хоронили ее на небольшом пригородном кладбище, где уже покоились останки французских родственников тетушки. Был послеобеденный час теплого летнего дня. Солнце разбрызгивало между крестов и памятников спокойный красноватый свет. Вокруг царила зачарованная тишина. Сладко пахло хвоей и травами.
Аннушка лежала в небольшом, обитым голубым шелком, гробу. Ее прекрасное детское личико было таким же спокойным и тихим, как этот полдень. Казалось, что ребенок всего лишь вкушает крепкий сон, если бы не выступающий желтый восковой лоб со словно приклееными темнорусыми волосами, навсегда потерявшими свою пышность.
После того, как священник отпел новопреставленного младенца Анну, несколько человек, сопровождавших гроб стали прощаться с усопшей. К Эмме подошел бледный узкоплечий человек лет 35–ти, одетый в несколько старомодный костюм, но сшитый из дорогого английского сукна. Он галантно поклонился и глуховатым голосом произнес:
- Я смотритель кладбища. Потрясен вашим горем. Примите мои соболезнования. У меня самого шестилетняя дочурка, и мне ваше горе понятно. Могильщику я приказал выложить могилу дерном. Мы будем охранять покой дорогого для вас человека.
Эмма положила в гроб куклу - ту самую, для которой еще на прошлой неделе Аннушка сама шила платье.
…Вскоре над могилкой вырос аккуратный холмик, украшенный цветами.
ДЕТСКИЕ ИГРЫ
На девятый день после смерти дочери, Эмма вновь приехала на кладбище. Могилку она застала в полном порядке: та была уже уложена дерном, украшена цветами, полита водой и зелень хорошо пошла в рост.
"Следует дать смотрителю чаевые, он весьма заботлив", - подумала Эмма, еще верная российским привычкам раздавать деньги.
Погрустив сколько хотелось возле могилки, Эмма направилась к домику смотрителя. Еще издали она увидала на пороге маленькую девочку, которая, сидя на деревянном крыльце, укачивала большую куклу. "Это дочь смотрителя, он говорил о ней", - догадалась Эмма.
Подойдя к крыльцу, гостья произнесла:
- Маленькая, где твой папочка?
Девочка, не переставая баюкать куклу, тихо произнесла:
- Папочка пошел кормить свинок. У нас хорошие свинки.
Эмма уже повернула прочь, как вдруг ее словно молнией поразило: "В какую куклу играет девочка? Ведь это та "Соня", что я положила в гробик!"
Она вновь повернулась к ребенку и с ужасом убедилась, что была права: на кукле был небольшой кружевной воротничок и розовая пуговка, которые пришивала Аннушка.
Пытаясь и боясь осмыслить, что произошло, Эмма поспешила в ближайший полицейский участок.
Уже в тот же вечер большой наряд полицейских нагрянул на кладбище. В присутствии судебных медиков и понятых отрыли могилу Аннушки Жаме. Гробик лежал на месте. Его подняли и вскрыли. Внутри было пусто.
Раскопали некоторые могилы: гробы лежали на месте, покойных в них не было.
Началось следствие, которое дало сенсационные и леденящие кровь результаты
ЭПИЛОГ
Выяснилось, что смотритель в первую же ночь после похорон приходил с фонарем к могиле и откапывал гроб. Вынув покойника, он взваливал его себе на плечи и относил домой. Стянув с мертвеца одежду, он кое–что оставлял для личной нужды, остальное раз в месяц отвозил на Блошиный рынок. Сами же трупы шли на корм свиньям, которые славились в округе своим нежным мясом, охотно покупались лавочниками.
Не забывал рачительный смотритель и про золотые зубы: он кусачками выламывал их изо рта мертвецов. В посудном шкафу, между сахаром, солью и крупами, нашли большую банку, основательно заполненную такого рода золотом.
Следствие установило, что еще в подростковом возрасте этот человек отличался большими странностями. Его родители были из пролетарских слоев. Они работали уборщиками на Бирже труда с самого момента ее основания, то есть с 1886 года. Жили они в двух маленьких комнатушках полуподвала. И вот однажды, когда будущему смотрителю было одиннадцать лет, в квартирке установился удивительно зловонный запах. Родители никак не могли открыть причину токого явления. Но как–то отец увидал, что сын потихоньку приподнял в чулане половую доску и с явным наслаждением втягивает воздух, идущий снизу.
Оказалось, что сын поймал на улице кошку, изрубил ее на части топором, спрятал в чулане и ходит нюхать зловонье разлагающегося месива.
Учился он неплохо, но однажды родителям пришлось за свое чадо выплачивать кругленькую сумму: его поймали, когда в актовом зале он ножом резал дорогую мебель.
Соседи застукали этого ребенка за другим дурным занятием: на протяжении двух месяцев ему удавалось тайком от всех срывать почтовые ящики.
Страсть к разрушению и к разрушенному у этого человека была очевидной и сохранилась навсегда.
В 15- летнем возрасте он бросил учебу и устроился в морг обмывать трупы. Усердие его было исключительным. Он за мертвецами ухаживал столь любовно, что начальство ставило его работу в пример.
Но усердного служителя вновь поджидал конфуз. Однажды сторож застал его в голом виде, пытавшимся совокупиться с женским трупом.
Изгнанный из мертвецкой, извращенец отправился работать на кладбище могильщиком. Здесь ему удалось сделать "карьеру" - стать смотрителем.
Остальное читателю известно.
Добавлю, что суд приговорил кладбищенского смотрителя к 6,5 годам заключения. В камере этот человек развлекался тем, что рисовал на бумаге голых женщин, а затем "расчленял" их - отрывал головы, руки, ноги и играл, словно несмышленыш, этими частями изображения.
Что касается Эммы Жаме, то судьба, кажется, смилостивилась к ней. Спустя полгода после смерти Аннушки, Эмма познакомилась с русским моряком, у которого было какое–то хозяйство в Аргентине. Они поженились и перебрались в это южноамериканское государство.
Эмма писала в Париж тетушке Лацре. Из писем явствовало, что живет теперь она неплохо, лишь тоскует по утраченной России и счастливым дням молодости.
МАСКА СМЕРТИ
ВАЛЕРИЮ И ЕЛЕНЕ СНЕЖКО
Когда начался судебный процесс по делу, о котором наш рассказ, газеты пристально следили за его ходом. И общий тон их выступлений сводился к тому, что подобные преступления совершаются, без сомнений, гораздо чаще, чем они доходят до суда. Злоумышленников трудно выявить по той причине, что главный свидетель их преступления замолчал уже навеки. Однако великолепно работали российские сыщики, Во все времена их отличали исключительная находчивость, знание своего дела и остроумное решение следственных задач.
НА ТИХОЙ УЛИЦЕ
В декабре 1893 года на Петербургской стороне, в собственном доме, обложенная подушками и грелками, умирала старушка Анна Пискунова. Умирала она долго, не торопясь, с чувством собственного достоинства.
Пискунова была интересной личностью. Она относилась к тому племени, которое в народе с легкой руки классика прозвали "Плюшкиными". Поначалу такие люди берегут каждую копейку в заботе о будущем. Но мало–помалу эта бережливость становится патологической скаредностью. И чем ближе старость и естественное освобождение от всего земного, тем они больше трясутся над каждой копейкой. Скопидомы подавляют в себе многие благие желания, отказываются от радостей жизни. И все это совершается в насмешку над здравым смыслом.
Пискунова происходила из мещан. Она овдовела лет двадцать назад. Ее муж - простой крестьянин, начинал с ломового извоза. Но умело повел дело и сколотил большой капитал. Теперь старушка владела большим двухэтажным домом на каменном цоколе, многими драгоценностями и наличными (частью, впрочем, в процентных бумагах) в количестве значительном - более 150 тысяч.
Драгоценности и деньги хранились в большом сундуке, стоявшем в спальне - у изголовья Пискуновой.
Можно помянуть и про несколько пудов столового серебра, которым были набиты ящики буфета и комода, также украшавшими спальню.
Все эти сокровища служили причиной того, что в спальне старушки с раннего утра и до позднего вечера вертелись постные физиономии тех, кто имел надежду от них, то есть от сокровищ, поживиться.
Пискунова была нрава беспокойного и переменчивого. Она частенько меняла свои привязанности. И в соответствии с этим, одних от себя отлучала, других приближала к собственной персоне. В соответствии с этим, она регулярно переписывала свое духовное завещание.
Но были два лица, которые пользовались постоянной симпатией нашей Плюшкиной в юбке (именно так ее прозвали окружающие). Это главный наследник капиталов - двоюродный племянник Михаил Хайлов, 47–летний медведеподобный человек, с нутряным голосом, бесконечно длинными усами, исчезавшими где–то за ушами, и вечно сердитым взглядом темных выпученных глаз. Хайлов служил по жандармской части, имел подполковничьи эполеты и по табели о рангах занимал седьмую позицию, то есть был надворным советником.
Другим важным лицом был дворник Пискуновой - Капитон Комаров, с окладистой бородой, обрамлявшей физиономию цвета кирпича, и в сапогах бутылками, ужасно скрипевшими при малейшем движении, за что сапожнику было дополнительно заплачено два рубля.
Капитон состоял при Пискуновой главным советником, юристом, утешителем, хранителем добра. Одним словом, был незаменимым человеком, на которого хозяйка полагалась как на самое себя.
Вот эти двое словно стояли над схваткой, которая последнее время шла в доме древней старушки.
ПОД ЛАМПАДОЮ
В большой спальне, слабо освещенной керосиновой лампой, на громадной по–барски кровати, лежала 82–летняя Анна Пискунова. Самочувствие ее вечером 25 декабря было хорошим. Она обратилась к сидевшей в подножии сухонькой бабешке, одетой в какое–то допотопное, явно с чужого плеча, шелковое платье. Это и была одна из враждующих сторон - Анна Чеброва. Про себя она с гордостью говорила: "Моя специяльность - ухаживать за недужными". Впервые в доме Пискуновой она появилась месяца два назад, поставила больной банки и весьма успешно: старушке сразу полегчало. За это Чебровой была отведена небольшая комнатушка на первом этаже и она была зачислена на довольствие.
Неожиданно мощным голосом умирающая Пискунова гаркнула:
- Эй, Анна! Вчерашние щи не все схлебали? Принеси–ка мне тарелку, только чтоб горячие были. А что Беляевы делают? Небось опять лимонад в столовой пьют?
Чеброва, быстро оглянувшись на дверь, наклонив голову к уху старушки, быстро зашептала:
- Если б только лимонад! Матушка, Анна Ивановна, ведь это чистый разбой: Беляевы сегодня полбутылки вишневой наливки вылакали. Ни стыда, ни совести! Меры хоть какие принять…
- Меры? - раздраженно переспросила Пискунова. - Сбегай, позови Капитона.
Явился Капитон, низко поклонился:
- Что, барыня, прикажете?
- Ты, Капитоша, принеси из столовой наливку и поставь у меня в спальне. На вот ключ, закрой в буфет.
Тем временем Чеброва успела налить щей и с тарелкой предстала перед старухой. Плаксивым голосом она заговорила;
- Матушка, вот со дна собрала, остатки. Все Беляевы подъели. Ну что за ироды, ей–Богу? Придет ваш племянничек, так ему и налить нечего…
- Ну, мой подполковник щи у меня никогда не ест. Разве только рюмку водки выпьет. А все–таки вы, разбойники, меня вчистую разорите. Завтра первое не готовьте. Надо пост крепче соблюдать. Брюхо набивать - нечистого тешить, - говорила Пискунова, вылизывая остатки капусты с тарелки. - Все! Позовите мне Беляевых, а сами идите. Эй, Капитон, лампадку подверни. Ишь, сколько масла расходуем. Не дом - прорва бездонная!
В ЧАС ВЕЧЕРНИЙ
Как читатель уже догадался, супруги Беляевы были стороной, противоборствовавшей с Чебровой, бабешкой алчной и кляузной. Арсений Беляев приходился дальним родственником Пискуновой. Но это родство было таким, какое в народе зовут "седьмой водой на киселе". Оно не давало серьезной надежды на долю в наследстве. Беляевы добивались его собственным усердием.
Призвав супругов к себе, Пискунова сказала:
- Арсений, что–то в плечо вступило. Разомни–ка малость… Ой, голубчик, от тебя несет, как из портерной лавки. Вишневкой опять баловался? Да не дыши на меня, а то и я захмелею!
Бережно разгоняя застоявшуюся старческую кровь, Арсений, 31–летний румяный здоровяк, хорошо знакомый постоянным посетителям биллиардных и трактиров, промычал в сторону:
- Виноват–с, от инфлуенции действительно принял рюмку. Это прописал, барыня, ваш лекарь Тривус.
- Буде врать! Ой, полегче! Ишь, силу девать некуда. И руку мне потри. Прошлый раз хорошо сделал. - И чуть повернув голову к супруге Арсе–ния, приказала: - Сусанна, ты намедни раз что–то про несчастную любовь рассказывала, а я заснула. О чем ты мне талдычила, голубка?
Беляевы пришлись ко двору Пискуновой совершенно с неожиданных сторон своих дарований. Арсений, в свое время года два проучившийся в медицинской академии, был допущен разминать старушечьи члены, замлевшие от долгого лежания. Что касается его супруги, бывшей лет на пять старше Арсения, то та услаждала слух Пискуновой различными анекдотами, почерпнутыми из популярных исторических книг Пыляева и Карновича.
В пору первой молодости Сусанна отличалась совершенно исключительной красотой. Поговаривали, что в нее был страстно влюблен один из великих князей, пассией которого она была когда–то. Во всяком случае, эта дама, вопреки нужде, порой щеголяла дорогими ювелирными украшениями, вполне соответствующими великокняжеским подношениям.
ЭКСКУРСЫ В РОДНУЮ ИСТОРИЮ
Великолепная рассказчица, Сусанна, устроившись в кресле возле изголовья старушки, начинала повествовать:
- В прошлом веке в Москве жил Прокофий Демидов. Богатств было - не сосчитать! Стал он своих дочерей замуж устраивать - кого за фабриканта, кого заводчику отдал. А одна заупрямилась. "Я, говорит, только за благородного дворянина выйду!" Папаша был вспыльчивый. "Раз ты такая глупая, будет тебе благородный", - вынес он резолюцию. Приказал написать объявление и вывесеть на воротах. Идут прохожие, читают и удивляются: "В этом доме имеется на выданье осьмнадцати годков девица. Наружность приятная, характер строптивый. Ежели кто из дворянского сословия пожелает, спросить хозяина".
Как раз шел мимо захудалый дворянин по фамилии Станиславский. Он пришел к Демидову и, даже не взглянув на невесту, попросил ее руки. Сыграли свадьбу. А этот Станиславский, - Сусанна бросила косой взгляд на мужа, - оказался игроком и пьяницей. Папаша Демидов дал в приданое всего 9 рублей 99 копеек. Так дочка и маялась всю жизнь. А те, которых отец сам пристраивал, прожили в довольстве.
- Правильно, - одобрила Пискунова. - Родителев надо уважать. А что, сам–то уже помер, чай?
- Больше ста лет назад! После него осталось одних крепостных более 30 тысяч, да еще заводы и рудники…
Старушка печально вздохнула:
- Несправедливо это, прости Господи! Копил, копил, а наследникам все задарма досталось.
- Это вы правильно говорите! - тряхнула пышными волосами Сусанна. - Эти наследники только и ждут, чтобы пропить и прогулять с актерками чужое, не ими накопленное добро. И вообще, в мире много несправедливого. Вот как раз сегодня я прочла анекдот про Павла Петровича.
- Это что ль про покойного императора?
- Про него. Интересный был человек! Порой чудил, но иной раз блистал мудростью. Вот случай из времен этого государя. Жил–был гусарский ротмистр Александр Светликов, уроженец московский. Из себя красавец, рост богатырский, по службе старательный и исполнительный. Привел он свой эскадрон на дневку в поместье близ Каменца, это в Подолии. Пока солдаты размещались, ротмистр успел отобедать у помещика и уселся играть в карты. Между тем в дом помещика пришел вахмистр и требует у лакея:
- Доложи незамедлительно, что мне по службе надлежит сделать срочный доклад господину Ц ротмистру Светликову!
Тот пошел к игрокам. "Так и так, говорит, со срочным докладом вахмистр желает вас видеть!"
Ротмистру не до пустяков, у него карта хорошая косяком идет. Махнул рукой:
- Пусти сюда!
Вошел вахмистр, рапортует:
- Ваше благородие, все по вашему приказу исполнено, гусары по квартирам размещены!
- Так чего же ты мне под руку играть мешаешь?
- Лошади не кормлены!
- Отчего?
- Сено нашел, да жид им торгует, полтинник за пуд требует.
- Полтинник, говоришь? Да–с, негоже… А сено–то хорошее хоть?
- Да жид твердит мне: "Заливное, заливное!" А какое там заливное, осока одна. Такому гривенник - красная цена.
- Купи у других.
- Так вся сила в том, что этот продавец один. Вот шкуру и дерет!
В это время помещик объявил, что карты ротмистра биты. Тот рассердился, шпорами под столом звякнул, да зарычал:
- Какой ты в ж… вахмистр, если с каким–то жидом не умеешь разобраться!
- Ваше благородие, да я торговался–торговался, он, паразит, не уступает ни копейки! Не подыхать же лошадям?
Тут ротмистр расплылся в довольной улыбке, объявил:
- У меня шесть леве - малый шлем! - и сдвинул к себе выигрыш. И наконец, повернул голову к вахмистру:
- Слушай–ка, братец! Хоть повесь своего жида, а сено у него достань…
Еще с часик поиграл бравый ротмистр, пошли они с помещиком ноги размять, по свежему воздуху походить. Вдруг видят: народ толпится, обсуждают что–то. Подошли ближе, глазам не верят. На дубу в петле человек болтается.
- Что это такое? - рассвирепел ротмистр. Тут как тут - вахмистр. По–уставному вытянулся, докладывает:
- Сено в количестве трех с половиной пудов и полпуда овса для фуража достал. Жида, как изволили приказать, повесил! Больше издеваться над русскими гусарами не будет.
Старушка Пискунова весело расхохоталась:
- Смешные небылицы мне рассказываешь! Сусанна тихо, но убедительно произнесла:
- Это - истинная правда! В книгах серьезных написано.
- Ну и что дальше было? - старушка легла лицом вниз, и Арсений стал разминать ей икры.
- А дальше… дальше деваться было некуда. Такое происшествие не скроешь! Несчастный ротмистр написал рапорт, в котором благородно
взял на себя всю вину, полностью обеляя вахмистра, как лицо подчиненное.
Дело дошло до самого государя. Павел издал указ… - Сусанна взяла книгу в зеленом переплете, которую предусмотрительно принесла с собой. - Вот что повелел император: "Ротмистр Светликов за глупые и незаконные приказания разжалывается в рядовые, дабы остальные на сем дурном примере острастку получили". Но тут же высочайшим приказом распорядился: "19 сентября 1797 года рядовому Светликову такого–то полка вернуть чин ротмистра с производством в майоры за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, что и глупые его приказания исполняются беспрекословно".
В спальне на некоторое время воцарилось молчание. Лишь старушка тяжело посапывала под энергичные разминания Арсения. Наконец, отдуваясь, она произнесла: