Мог бы и так пройти сразу к правлению капитан Камиев, чтобы самому согреться и там остеречь ленивую охрану, но внимательный нрав заставил его войти внутрь гаражного двора, просмотреть, всё ли в порядке? Вот тут и приметил он приоткрытую дверь известного всем в колхозе зелёной краской окрашенного гаража. Шофёр председателя колхоза Ефрем Тюньков ставил в нём на ночь недавно купленный служебный автомобиль председателя "москвич". Степенный водитель Ефрем Тюньков, из городских, не деревенский. Переманил его к себе из больницы от родственника, главного врача больницы, председатель колхоза. Ефрем чем-то серьёзно прибаливал, местная природа, воздух и благостная тишь глубинки нужны были его организму. Вот и клюнул он на предложение Полиэфта Кондратьевича. Как колхоз машину купил, так враз и переехал. И жену перевёз, нашлась ей работа при почте. А с главным врачом они заранее сладились, хотя и не без сожаления тот с шофёром расставался, видно было, по живому режет. Всё это было известно Камиеву со слов самого Ефрема: не раз беседовал капитан с новым человеком из городских. Ефрем нравился ему сноровкой, деловитостью, машину знал назубок, вылизывал её, как сука щенка, мыл два раза в день. И не доводилось Камиеву видеть Тюнькова поблизости Клавкиного ларька, не употреблял Ефрем спиртного, правда, папироску изо рта не выпускал. Но какой это грех? Не бывает серьёзного мужика без какой-нибудь забавы. Одним словом, примерный шофёр!
А тут одиннадцатый час ночи, дверь почти открыта, и оттуда доносится едва уловимый шум работающего на холостых оборотах двигателя. Как бы не случилась беда! Мало ли трагических случаев бывало в районе и с опытными водителями, когда по пьянке или забывчивости оставались они в тесном помещении гаража при работающем двигателе автомобиля. Ядовитый газ действует незаметно, а скапливаясь, коварно убивает наповал, парализуя человеческий мозг.
Не обходя кучи снега и месива грязной жижи, напрямки пересёк Камиев открытое пространство двора от ворот до гаража.
Ефрем Тюньков мужик битый, таких вещей, чтобы машину в гараже без пригляда оставить, себе не позволит. Но и на старуху бывает… Не додумал своих мыслей Камиев.
У двери сарайчика на грязном снегу, невидимая снаружи, лежала неподвижная лохматая голова без шапки и при ней бесчувственное туловище распластавшегося человека.
Камиев судорожным рывком, рявкнув от досады и отчаяния, распахнул дверь, подхватил лежавшего и выбрался с ним на волю к свежему ветру. Не соображая, не отдавая себе отчёта, бросился назад к "москвичу" - там краем глаза узрел ранее на заднем сиденье ещё одну, такую же безжизненную голову. Распахнул дверцу, - точно.
- Дашка! - ахнул Камиев.
На заднем сиденье в распахнутом пальто и с вывалившейся наружу девичьей грудью лежало тело дочери председателя колхоза Дарьи Деньговой. Как тешилась она тайной любовью с дружком своим Тишкой Жигуновым, так и утратила чувства, а может быть, и жизнь. Сгрёб Камиев неподвижную девушку на руки и выбежал с нею прочь из страшной усыпальницы во двор.
Что делать в таких случаях? Какую оказывать помощь? Не учил этому капитана милиции Камиева никто и никогда. Метался он от одного тела к другому, действовал почти в беспамятстве и машинально, но больше всего это походило на уроки по оказанию помощи утопающим на воде. Верил в одно: главное - свежий воздух, которого стало достаточно. Молил о помощи всех, в кого веровал. И чудо случилось: девушка стала подавать признаки жизни, и Жигунов пришёл в себя следом. Его сильно затошнило и внутренности в кашле полезли наружу.
- Вот, стервец! И здесь без тебя не обошлось! - в сердцах ругнул Камиев задёргавшегося в кашле парня.
Так капитан Камиев поневоле стал вторым отцом обоих спасённых.
А далее совсем чудно развивались события.
Камиев недолго после того несчастного случая или счастливо завершившейся трагедии службу нёс, отправил его начальник милиции Каримов с двумя гвардейцами из рыбного отдела повышать профессиональные знания в городе. Спустя положенное время, уже ближе к весне, вернулся Камиев в район и тут же получил на погоны долгожданную большую звезду вместе с заветным званием майора. Сбылись мечты Жемала Камиева. С первым весенним теплом привели дела майора в колхоз "Маяк Ильича", вот тогда-то и узнал он ошеломившую его новость: стали Тихон Жигунов и Дарья Деньгова мужем и женой. Сыграл председатель колхоза им свадьбу, как только оправилась дочка от отравления, а Тихона примаком к себе в дом жить взял. Все сплетни по деревне, пересуды о происшедшем в гараже, не успев распространиться, пресечены были в корне. Неуёмные бабы на скамейках поначалу пытались языком трёп устраивать, но односельчанами он тут же и укрощался: молодые живут душа в душу, нечего лясы точить.
Тихона с тех пор словно подменили: из мастерских ушёл, с пьянкой завязал, будто не пил никогда, а вскоре назначил его председатель верховодить одним из трёх колхозных рыбацких звеньев. Осенью, когда к зимнему лову готовиться стали, Жигунов возглавил уже всю ватагу рыбаков в колхозе. Дело в его руках спорилось, дисциплину навёл, спрашивал со звеньевых строго, чуть ни каждую рыбину считал, вольности не позволял. Деньгов, сурово поначалу следивший за зятем, убедившись, что не ошибся, напряг снял, успокоился, стал доверять Тихону, самостоятельности тому прибавил. Немного времени прошло, а Жигунов уже подменять в кое-каких вопросах начал тестя, как-никак правая рука. Полиэфт Кондратьевич не ревновал, не поправлял родственника, даже если и замечал, что иногда перегибает тот палку. Чуял: старается Тихон ради него, ради колхозного общего интереса…
Щелкнула калитка за спиной майора Камиева, ударилась звонко от резкого нерасчётливого толчка об ворота, заскрипела вновь отворившись. Так и есть! Не зря несколько часов провалялся майор без дела в кустах смородины, начинающих сыреть от лёгкого тумана и влажности близкой речки. Мелькнула позади забора со двора долговязая мужская фигура.
"Тишка Жигунов, - безошибочно узнал бригадира рыбаков Камиев, - всё-таки здесь ты, бедолага, в доме отсиживался, не ошиблись Матков с Квашниным в своём предчувствии".
Как же он выскочил из дома? Дверь не отворялась. Скорее всего, через окно вылез на боковой стенке дома, потому и засёк его майор не сразу.
"Ну, теперь держись! Значит, не спится тебе по ночам, Тихон Жигунов, колхозный бригадир? От родной жены из тёплой постели выскочил ты в окно и заспешил по улице, аж след простыл. Куда же ты направился, заторопился?" - так рассуждал майор Камиев, выбравшись из палисадника и пустившись преследовать в темноте стремительно крадущуюся тень.
Друг за другом неслышно они миновали несколько улиц.
"Если сейчас свернёт направо и станет спускаться вниз по прямой, значит, всё сойдётся - Жигунов отправится к речке", - предположил Камиев. Однако произошло непредвиденное, бригадир развернулся на перекрёстке в противоположную сторону и начал подниматься в верхнюю часть села, что располагалась на пригорке. Там только правление находится, отметил про себя Камиев, гараж и больше ничего существенного не имеется. Может, кого из знакомых подымать собрался? До правления оставалась недолго. Сейчас всё определится.
Нет, не нуждался Жигунов в помощниках, путь его лежал к зданию правления колхоза, где, конечно, никого не наблюдалось. Доблестный сторож Михеич просматривал сны где-нибудь внутри конторы на скамейке в кабинете. "Вот здесь и понаблюдаем, что понадобилось бригадиру Жигунову поздно ночью в правлении колхоза", - решил Камиев, удобно пристроившись за углом здания.
Жигунов торкнулся в дверь, та не поддалась, оказавшись запертой изнутри. Побродив у входа в поисках подходящего предмета, ночной пришелец вскоре нашёл кусок проволоки и, просунув в щель, скинул накидной крючок. До Камиева донеслось, как тот глухо ударился о дерево, слетев с гнезда. Тень юркнула внутрь. Подождав некоторое время, Камиев осторожно приблизился к дверям, заглянул, прислушался; в потёмках внутри двигался человек, на ощупь отыскивая нужное ему помещение. Слышно было, как он открыл ещё одну дверь. Камиев проник следом в коридор, по стенке скользил в темноте. Силуэт Жигунова он увидел у окна в одном из кабинетов. Тот, пристроившись на подоконнике, стоял спиной к милиционеру, накручивая диск телефона.
"Звонить надумал, - недоумевал майор, - значит, весточка стоит того, чтобы тайком в полночь через всю деревню сюда добираться".
Он замер, весь напрягся, стараясь не пропустить ни одного слова.
- Алло! Алло! - напряжённо захрипел Жигунов в трубку и, видимо, получив ответ, перешёл на шёпот, недосягаемый до слуха Камиева.
Камиев не знал, что делать. Он не слышал, что говорил бригадир, и не мог понять, с кем тот ведёт разговор.
- Убийство у нас! Убийство! - донёсся до него вдруг громкий голос Жигунова, видимо, слышимость была плохая, поэтому приходилось кричать.
"Нет, так не пойдёт, надо менять тактику", - решился Камиев и сделал шаг вперёд.
- Гнилого убили ночью. Утром в неводе нашли, рыбакам нашим труп его попался… - торопливо кричал в трубку Жигунов и обмер, потеряв голос.
На плечо его, придавив к подоконнику, опустилась сзади тяжёлая и жёсткая рука.
- Наговорился, Тихон? Дай и людям поговорить! - Камиев аккуратно выгреб трубку телефона из руки обмякшего и покрывшегося потом бригадира. - Алло! Кому это ночью не спится?..
- Тихон, чёрт тебя подери! - неистовствовал голос в трубке так, что майору стало не по себе. - Хватит дурить! Кого убили? Кто? Ничего не пойму!..
- И я не пойму, - догадался подыграть неизвестному в трубке Камиев, силясь распознать голос, в котором послышались узнаваемые нотки, но на другом конце провода враз возникла тишина, а потом послышались короткие гудки отбоя.
Нет ничего хуже ночного звонка
Полиэфт Кондратьевич, как мужчина видный и человек при ответственной должности, много вольностей в личной жизни не позволял, но как положено, одну любовницу имел, и навещать её старался регулярно, наведываясь в город обычно перед выходными.
В четверг или в пятницу в обкоме или облисполкоме что-нибудь да происходило: конференция какая, заседание или просто совещание, на худой конец. От его Настасьи это было надёжным прикрытием. Хотя та давно уже не интересовалась постельными утехами, успокоилась, затихла её ревность, бесившая по молодости, блюла мужа, почти как народного вождя. Иногда после редких семейных гулянок, когда вполне недурственно пригубляла, проверяла скорее по привычке Полиэфта на полезность для женского пола.
А познакомил Полиэфта Кондратьевича с моложавой городской подружкой друг по обкому на последней партийной конференции. Её выбрали впервые в центральный областной партийный орган; знатная доярка, так же как и он, нуждалась в негласном партнёре, чтобы в областных партийных органах на бесконечных кворумах их скрепляло не только обыкновенное партийное единение, но и что-то личное, более цепкое. Бог идеологии, Павел Ольшенский, он же второй секретарь обкома партии, называл это внутренним единством, духовным родством, подразумевая под этим, конечно, своё. Его верная правая рука, инструктор Кочерыжкин и тоже Павел, куратор колхозов и совхозов и всего сельского хозяйства, в которое благодатной рекой вливалась рыбодобыча, обозначил это уверенно и проще: "Спайка". Некоторых от упрощений Кочерыжкина корежило, и они его сторонились, были такие из образованных и величавых, но народ попроще непосредственность и доступность ценил и к инструктору льнул, как случилось и с Полиэфтом. Кочерыжкин и свёл Полиэфта Кондратьевича с Ниночкой. Была она на десяток лет помоложе, но других свободных кандидатов среди мужчин ей уже не имелось. Кто нуждался в этом раньше, тот уже был охвачен заботой инструктора, поэтому выбирать Ниночке не приходилось, а Полиэфт Кондратьевич никогда не возражал, если положение обязывало. Народ в общественных формированиях обкома и облисполкома был пёстрый, некоторые близко к себе не подпускали, те давно уже считали себя "высшим элементом власти", держались обособленно, всегда мрачные, словно воз на них нагружен, озабоченные, недоступные ни близким, ни тем более тем, кто с улицы, и всегда в вечных поисках что-нибудь "рационализировать", "увеличивать", "повышать".
Полиэфт Кондратьевич особенно к таким не лез, даже сторонился. Каждому своё, по-деревенски рассуждал он, и той своры чурался, довольный уже достигнутым. На его век хватит, пусть другие выше прыгают.
Познакомившись ближе, держась своего брата: председателя колхоза, директора совхоза или бригадира какого, арбузника, Полиэфт, помня армейские заповеди, начал помаленьку расширять плацдарм и сдружился с писателем Митрием Шадровым. Нравились ему крестьянские манеры писателя, его мудрая бесхитростная мужицкая хватка. Шадров без приплода, надоев и центнеров, неизвестно каким образом затесавшийся в структурах обкома, "в саму партбюро проник", как высоко оценил его способности глазастый Кочерыжкин, всё знал, всё успевал, печатал ещё разные статьи и, говорят, даже толстые книжки. Ну и девка у него, оказывается, тоже была, правда не из резерва инструктора Кочерыжкина, как почти у всех; писатель держал её на стороне и никому не показывал. Книжник в таких делах предпочитал не лишним проявлять деликатность и осторожность.
Полиэфт Кондратьевич тоже поначалу прятался, скрывал от всех свои отношения с Ниночкой, даже от Глеба, своего дальнего родственника, а потом, когда вник про своих коллег и до сути допёр, - куда без этого? Здоровые же все мужики! Нельзя же с улицы собирать, за такую "аморалку" и попадают дурачки лопоухие, а потом партбилеты сдают. Завёл он тогда в городе квартиру укромную, там и стали встречаться они с Ниночкой день-два среди недели поначалу, а потом, свыкнувшись, - и реже. Он и воскресал, и вспоминал с ней буйные страсти молодости, а она быстро забывала навоз и дойку, коровьи сиськи и сепаратор. Со временем узнал о тайной страсти Полиэфта Кондратьевича Глеб, родственник и главный врач одной из психиатрических лечебниц. Прижимистый, как все главные врачи, давно превратившийся из лекаря в завхозы, он, представленный волоокой блондинке физкультурного телосложения, одобрил его выбор и тут же попросил запасной ключ, чтобы квартира часто не пустовала. Ниночке главный врач понравился, хотя она никогда не лечилась и вообще на здоровье не жаловалась; крепкая кость от сохи, она не без скоро приобретённого в обкомовских коридорах кокетства подала мускулистую руку для поцелуя слуге медицины, тот враз и обмер. Так был неофициально скреплён их тройственный союз, зародивший в отстрадавшей душе Полиэфта новые волнения. Но вскоре он ревновать отбросил. Глеб, конечно, ветреный субъект, но родственные чувства в нём всегда были превыше всего, тем более, нет-нет да и обеспечивал он главного врача различного рода редкими рыбными деликатесами или просто "краснухой". Что там греха таить, Глеб Порфирьевич Зубов украшал подарками Полиэфта не только свой стол, но и стол шефа в облздравотделе, а тот потчевал верхи из столицы. Так что Зубов Деньгову помехой не был, наоборот.
Полиэфт за накрытым столом царским жестом дал согласие родственнику и другу гостевать в квартире в будние дни, оставив за собой выходные дни и пятницу, которую Глеб сразу провозгласил "днём любви" на греческий, как он выразился, манер.
Но в этот раз, отгуляв у родственника на свадьбе, Полиэфт Кондратьевич нарушил традицию и, сказавшись на послезастольное недомогание, предупредил Глеба, что после свадьбы останется в городе. Все попытки главврача прибегнуть к медицинским способам восстановления его пошатнувшегося от "излишнего нарзана" организма Деньгов отверг, заверив, что обойдётся народными средствами и Ниночкиной помощью.
Полиэфт Кондратьевич боялся рассказать родственнику о главной причине его вынужденной задержки. Она была в другом, и никто не имел права её знать - Деньгов, председатель колхоза "Маяк Ильича", ждал телефонного звонка из деревни. Звонить ему должен был Тихон, уехавший со свадьбы раньше его, в воскресенье к вечеру. Но зять не звонил и не передавал вестей уже целый день.
Шёл двенадцатый час ночи понедельника, заканчивался пятый день, как они с бригадиром оставили колхоз под легкомысленные намёки правленцев и строгие напутствия обеих жён, а председатель колхоза засиживался в городе, потея в шёлковом халате нагишом.
Полиэфта Кондратьевича мучили недобрые предчувствия и тревоги. Что там произошло? Что могло помешать зятю всё исполнить, как уговорено? Продолжил Тихон пьянку, приехав в колхоз, и возомнил себя единственным хозяином? Просто запил, загуляв на старые дрожжи? Или случилось непредвиденное и страшное? Тогда тем более обязан был сообщить… Полиэфт Кондратьевич мог перезвонить в правление колхоза и сам, но, прождав весь день, особо не опасаясь, он затревожился только с вечера. А вечером или же ночью что же звонить в правление? Там сейчас один глуховатый дед Михеич, ему в бараний рог труби, не разбудишь до утра, а если и поднимется к звонку, ничего толком от него не добьёшься, только хлопот наживешь: всё село с дуру подымет, раз сам председатель среди ночи беспокоится.
Разные мысли лезли в голову Деньгову. Ниночка давно заснула. Полиэфт Кондратьевич тоже прилёг, потеряв всякую надежду - слишком поздний час, но только сон не шёл, даже не дремалось. В непреходящей в себя голове гудели ещё и аукались пьяные голоса, буйные пляски бесконечной свадьбы, будоражила тревога и неизвестность за пропавшего Тихона. Тот и машины за ним личной не прислал, колхозного "москвича", как уговаривались. Шофёр Ефремка Тюньков сам бы рассказал, что в деревне творится, раз звонить опасается.
Неслышно, оберегая покой Ниночки, поднялся Полиэфт с дивана, накинул подаренный ему подружкой зелёный мусульманский шёлковый халат, приятно холодивший горевшее тело, подошел к окну. Душно. Вышел на балкон, огляделся, вздохнув полной грудью свежий остывающий воздух.
Город не спал, наоборот, пустой в первый рабочий после выходных дней, он только теперь, казалось, просыпался, наливаясь огнями, словно молодецкой силой, взбадриваясь шумом и звоном транспорта и стайками молодёжи, забегавшими, засуетившимися на пересечениях улиц, у неуспевающих прикрываться дверей магазинов.
"Хрущёвка", приобретённая Деньговым, располагалась в пятиэтажке на набережной, недалеко от огромной гостиницы. С четвёртого этажа вид открывался великолепный, но сердце Полиэфта Кондратьевича не радовалось, а высота пугала. Поэтому на балкон он выходил редко, а с Ниночкой вообще не решался. Ему казалось, что там он уязвим, как на ладони, просматривается со всех сторон, сотни злых глаз следят за ним и, тыча пальцами, издеваются над его бесстыдством. Да и, если признаться самому себе, хотя и часто навещал город Полиэфт Кондратьевич, любви к нему не испытывал, ему чудилось и город платит ему тем же, что его всё время норовят одурачить, устроить какую-нибудь пакость. Чужим был город Деньгову, непонятным и пугающим, со множеством неизвестных лиц, сливающихся в одно расплывчатое прыгающее пятно - месиво, с отвратительной спешкой, со своими не щадящими правилами, не прощавшее промахов и беспечности. С ним всегда надо быть начеку. То ли дело в его деревне! Куда глаз ни кинь, всё знакомо, люди улыбаются приветливо, лишь завидя издали, глаза светятся. Даже около избы их правления колхоза дворняга по кличке Жулик и та радуется, хвостом не навертится, хотя и не уверена: бросишь ты ей кусок хлеба или пройдёшь равнодушно…