Оставалась последняя проблема: следовало каким-то образом уладить взаимоотношения по поводу случившихся трагических происшествий с двумя противоположными силами - президентскими "ястребами" и госдумовскими "соколами-сапсанами". Но часовая стрелка все ближе подходила к той отметке на циферблате, которая позволяла любому гражданину когда-то шестой части суши, а следовательно, и Турецкому тоже, встать и во всеуслышание объявить: слушайте, ребята, ну вас всех с вашими заботами! Я устал, и вообще, мой рабочий день кончился. Оставьте меня в покое. Сегодня, между прочим, суббота, потому общий привет! Следователь по важнейшим делам Турецкий больше не собирается обременять свое серое вещество всяческой дребеденью. Вы - начальники, вот вы и занимайтесь… А лично я пошел в свой собственный кабинет, чтобы…
И снова ничего не сказал Александр Борисович, но сделал такое кислое лицо, что Костю даже передернуло. Он отвернулся и резко махнул рукой: уйди, мол, с глаз долой. Уже взявшись за дверную ручку, Турецкий, возможно, просто так, из шалопайства, возьми да и ляпни:
- Слышь, начальник! - И подмигнул Федорову. - А ты хоть протокол допроса того единственного "толкового свидетеля", - передразнил он, - читал? По Назарову-то…
- А в чем дело? - сдвинул брови Юра.
- Да я ж этот твой единственный свидетель-то! Сыскари вы хреновы.
Пауза была до неприличия долгой. И весьма многозначительной. Наконец Меркулов, будто очнувшись, ткнул пальцем в Сашу, а потом в его стул, приказывая вернуться и занять свое место, теперь, по всему видать, подсудимого.
- Рассказывай, - приказал коротко.
Пришлось все рассказать. Но воображаемая "коробочка" принудила рассказчика вспомнить и день позавчерашний с происшествием на Трубной площади. В общем, кругом оказался виноватым Турецкий.
Костя возмущенно сопел, уставившись в свой полированный стол.
- Кому они хоть задницу-то раздолбали, не знаешь? - спросил у Федорова напоследок Турецкий.
И Юра вдруг захохотал. Отсмеявшись, объяснил оторопевшему Меркулову:
- Ну, слава Богу, груз с души да и со спины тоже снял! А этот деятель, ну, Игорь Борко, президент Интеркомбанка на меня чуть не с кулаками: покушение! Куда смотрите! Вот же поросенок… Верно говорят, что пуганая ворона и куста боится. Вон, значит, в чем дело! Постой, а почему же этот хрен-гаишник все иначе представил?
- А ты не понял? - удивился Турецкий. - Это ж он тебе версию банкира изложил. Словом, можешь прекращать дело о покушении. А я все-таки удаляюсь. С вашего разрешения.
- Нет, уважаемый, легко хочешь отделаться, - снова насупился Меркулов. - Ты почему ездишь без оружия?
- Костя, но я же не на операцию… Когда необходимо, другое дело. Да ты и сам…
- Я не занимаюсь оперативной работой, не веду следствия и не удираю от бандитов. Поэтому приказываю…
- Понял. Разрешите идти, господин замгенерального?
- Юра, хоть ты объясни этому балбесу, который словно нарочно так и лезет под пули, под разборки, черт знает куда… Ну почему на меня никто не нападает, не покушается? А на него - постоянно.
- Действительно, - пожал печами Федоров, видимо все еще переживая, - у тебя же есть такое право. Иногда это как обязанность. Если "Макаров" для тебя тяжелый, давай скажу ребятам, они тебе что-нибудь поудобнее подберут, покомпактнее.
- Спасибо. Понял. - И Саша вопросительно уставился на Костю.
Тот снова резко отмахнулся от него. На этот раз Турецкий молча и беспрекословно выполнил команду босса.
А в кабинет свой он зашел с единой целью: позвонить девочкам в Ригу. Неавторизованное поведение по этой части уже вошло у него в привычку.
9
За Турецким кто-то шел. Он спиной почувствовал это еще во дворе прокуратуры и сперва подумал - случайность. Но шагов через двадцать уже твердо знал, что за ним кто-то следует по пятам. Саша миновал свою машину, вышел из ворот и резко обернулся: ни одного знакомого лица, но и ни одного подозрительного. Московский люд спешил по своим вечерним делам, никто на него не обращал внимания. Тогда он дошел до угла Столешникова переулка и снова резко обернулся: нет, никого, на ком можно было бы остановить свой взгляд. Но ведь и сам он давно не новичок, и чувство преследования у него выработалось с годами, и стало как бы второй натурой, существуя уже независимо. Что же это, синдром преследования? Но ведь прежде ему как-то не приходилось замечать за собой подобное. А что, может, действительно вернуться и вынуть из сейфа "Макаров". Чем, в конце концов, черт не шутит?
Он знал в Столешниковом несколько палаток, которые торгуют всякой всячиной, включая даже горячий хлеб. В одной купил свежий батон белого, немного покрутился возле второй, торгующей сыром. Вообще-то никакого сыра ему не было нужно, да и очередь, правда небольшая, имелась. Потоптавшись и делая вид, что раздумывает - встать в очередь или не стоит, он еще раз внимательно огляделся и, не заметив никого подозрительного, решительно направился к своей машине. Выезжая уже за ворота прокуратуры, еще раз прислушался к внутреннему голосу и понял, что его надо холить и лелеять, поскольку до сих пор, кажется, он ни разу не подводил своего хозяина.
Преследователя Турецкий, конечно, увидел, но не в центре, где беспорядочное мельтешение автомобилей сбивает с толку и не дает возможности сосредоточиться ни на одной следующей за тобой машине. Но едва выбрался на Ярославку, как обнаружил его: он шел на приличном расстоянии, между ними было три-четыре машины. Когда Саша снижал скорость, тот делал то же самое, Турецкий прижимал акселератор к полу, и преследователь тут же взвивал все паруса. Уйти от него, судя по всему, опытного водителя, на Сашиной развалюхе было, конечно, невозможно: на первом же светофоре тот легко достал бы. И тогда Турецкий спросил себя: а зачем нужно от него уходить? Тем более что номер его вишневой "девятки" он уже "срисовал". Заметная машина, не самый лучший вариант для преследователя… Но кто он и что ему нужно? Что за лицо скрывается за притемненными стеклами вишневой "Лады".
Левой рукой Саша вытащил из кармана сигарету, прикурил, поглядывая в зеркальце заднего обзора, приспустил боковое стекло, чтобы дым вытекал из машины, и перестроился в правую сторону. Теперь он ехал спокойно, тщательно соблюдая все правила движения. На Енисейской улице преследователь неожиданно потерялся. А может, и не было никакого преследователя-то? Может, это просто от усталости?
Но припарковался Турецкий все-таки из осторожности за квартал от дома и быстрым шагом направился через несколько дворов к своему подъезду. С некоторых пор перестали ему нравиться проходные дворы в вечернее время. Осень, темнеет рано, холодно, на улице и с собакой человека не выгонишь. Хотя, разве что собачек только и прогуливают зябко кутающиеся в свои демисезонные плащи пожилые собаковладельцы. И потом, очень бывает неприятно, когда ты идешь как бы в пустоте, а твоим шагам вторят другие, где-то у тебя за спиной, и не поймешь, просто человек идет по своим делам или догоняет тебя короткими перебежками.
Саша рванул на себя дверь подъезда и тут же извернулся в позе готовности к удару - чтобы резко схватить преследователя за руку, которая, возможно, уже приготовила против тебя пистолет или нож. Не прошло и минуты, как взвизгнула дверь подъезда, и Саша увидел его. Человек был явно испуган. Нет, он испугался не Турецкого, сообразив, что его маневры разгаданы. Он, видимо, испугался много раньше, уже давно, и на лице его застыла маска с эпическим названием "Страх". Причем, страх подлинный, а не наигранный.
Поняв это, Саша слегка растерялся и сам:
- Что… с вами?
- Товарищ Турецкий… - почти прошептал преследователь. - Они меня хотят убить…
- Кто - они?
- Я от них оторвался, - заторопился незнакомец. - Они и не знают, что я к вам… Я вас целый день выглядывал возле прокуратуры, мне сказали на вахте, что вы, кажется, приходили, но сегодня же суббота. В общем, я проторчал на Пушкинской… а они рыщут возле моего дома. И тут вы. А я за вами… Скажите, что мне теперь делать?
Первая мысль была - сумасшедший. И физиономия никак не тянет на нормального.
- Да кто вы такой? - Турецкий наконец нашелся с вопросом. - И почему именно ко мне? Я-то вам зачем сдался?
- Как это - кто? - искренне удивился он. - Они ж Егорыча моего пришили, а теперь, значит, охотятся за мной. Вот поэтому я к вам и кинулся. Мне жена сказала, ну, Нина Васильевна… Вы ж с ней разговаривали. Это еще повезло, что я сразу, как вернулся, тут же к ней поехал, денег ей дать, я их много привез… А они, значит, возле моего дома дежурили, зевнули, другими словами.
Какая-то неясная мыслишка вроде бы мелькнула в голове, но Турецкий не успел с ней разобраться, потому что его странный преследователь говорил почти без остановки испуганно-бубнящим голосом.
- Егорыч-то, понимаете, отпустил меня на недельку, давай, говорит, вали, отдыхай, ты мне пока не понадобишься. Я и махнул в Висбаден, это в Германии, в картишки там играю. Так они меня и там, и здесь обложили, словно волка…
Увидев наконец выражение недоумения на Сашином лице, мужик вдруг запнулся и стукнул себя по лбу.
- Ну да, я все рассказываю, а вы… Так ведь Кочерга я, товарищ Турецкий. Вспомнили теперь?
Вот так: живой и невредимый, но трясущийся от страха, перед ним в настоящий момент находился личный шофер и телохранитель банкира Сергея Егоровича Алмазова со странной фамилией Кочерга, которого почти неделю все почитали за покойного. Между прочим, телохранитель мог бы быть и покрупнее, помассивнее. А, он же боксер, вспомнил Турецкий. А боксеру габариты не совсем обязательны, хотя и желательны. Или это его действительно от страха так скорчило?..
- Так вот вы кто… - с некоторым опозданием протянул Саша. - Простите, я забыл ваше имя-отчество…
И не забыл вовсе, а никогда не интересовался. И фотографию его в деле - старую, пожелтевшую от времени - внимательно не рассматривал. А зачем, если было известно, что от него ничего, кроме куртки с часами, не осталось. И еще крестика православного, оплавленного.
- Виктор я, Виктор, товарищ Турецкий. Виктор Антонович вообще-то. Но лучше Виктор…
- Так, может быть, мы все-таки поднимемся в квартиру, и вы мне расскажете подробно… Не в подъезде же нам…
- Конечно, поднимемся, товарищ Турецкий, - заторопился Виктор, оглядываясь, теперь уже, видно, по новой привычке. - Я ж вас для этого целый день ловил…
Ну вот вам, пожалуйста! Оказывается, уже третий день Турецкий занимался черт-те чем. Нарушал закон и обманывал начальство в лице Меркулова. Взламывал - и вовсе не в фигуральном смысле - чужие замки. Базарил с судмедэкспертом по поводу идентификации трупов. Разрабатывал версии - одну другой завлекательней. И все это было никому не нужно, поскольку появление живого Виктора Антоновича Кочерги все перевернуло вверх ногами. Впрочем, если быть точным, то как раз поставило все с головы на ноги. "Окажется твой банкир каким-нибудь Мао Цзэдуном, вот тогда ты забудешь об отпуске и забегаешь ищейкой…" - так, или что-то в этом роде, говорил Грязнов. Нет, о потерянном отпуске Саша не забыл, но ему уже и не хотелось "отматываться" от свалившегося так некстати на голову дела. Значит, следовало копать его до самого конца, как он это делал всегда, и до тех пор, пока хватит сил и умения.
10
- Ну вот, сижу я, значит, в "мерседесе" (Кочерга произносил: в "мерседесе") и жду Егорыча. Как обычно сижу. Он никуда особо не собирался, сказал, что, как дела закончит в конторе, так домой и поедем. Он мужик нормальный, добрый даже. Взял и, никому ни слова не говоря, отпустил меня в отпуск, причем по секрету, чтоб, значит, на зарплате моей не отразилось: я ж лицо все-таки ответственное, он мне не из своего кармана платит, все чин-чинарем. Ну я и подумал тогда: а чего бы мне не смотаться за бугор? Виза у меня открытая, поскольку я всегда с Егорычем езжу. У него, конечно, свои дела, я знаю, крупные, но мне в них лезть не резон. Мое дело какое? Жить по своим понятиям, крутить баранку и охранять хозяина, а то ведь, вы же знаете, поди, получше моего, нынче мафия совсем уже в разнос пошла, того и гляди…
Кочерга вдруг запнулся и передернул плечами, как от озноба.
- Ладно… Сижу я, значит, когда же это было? Ага, во вторник. И жду. Времени до конца еще навалом. Вдруг он выбегает, не идет, нет, а прямо-таки бежит… Это при его-то крупной комплекции, так сказать. Да… Толстый-толстый, а в машину ну прямо сиганул, даже удивил меня. И с ходу говорит: давай, Витек, жми на Ленинградский проспект, к аэровокзалу. Мне, говорит, надо срочно с одним хорошим человеком встретиться. Гляжу я, ну прямо волнуется Егорыч, что не похоже на него, поскольку всегда степенный и это… медлительный такой. А тут так разволновался, что стало мне непонятно. Но мое-то дело какое? Я ж говорю: мое дело - баранку крутить и лишних вопросов не задавать, товарищ Турецкий…
- Называйте меня просто Александр Борисович.
- Ага, во-во, это хорошо, Сан Борисыч. Значит, рванули мы, а я про себя думаю, что вроде как не совсем с руки дело-то выходит. Поскольку лично Егорыч авто не водит, руля, как я понимаю, боится это… панически, можно сказать…
- Точно, Нины Васильевны интонация, - вспомнил Турецкий. А как же иначе? Муж да жена - одна сатана.
- Вы про чего? - встрепенулся Кочерга и непонимающе уставился на него.
- Супругу вашу вспомнил, - подмигнул Саша, считая, что для установления более тесного контакта со свидетелем, большей, так сказать, доверительности, подобный шаг не помешает. - Словечки из ее лексикона. - Но, не увидев понимания, добавил: - Она, насколько я уловил, любит вставлять в свою речь это "можно сказать".
- А-а… - слабо улыбнулся Кочерга и, грустно поджав губы, покивал. - Верно, любит она…
И он ее еще не разлюбил, понял Турецкий. Дурная какая-то жизнь. Чего, спрашивается, людям не хватает? Чего они собачатся? Ведь наверняка по пустякам, не стоящим внимания. Расходятся, кивают вот так, грустно, карты им, видишь ли, мешают жить нормально! Ну а сколько можно проиграть в карты? Что это за страсть такая? Нет, этого он никак не мог понять.
- Да, так о чем я? - будто спохватился Кочерга. - Ага, значит, соображаю себе, что такой, извините, вояж мне, можно сказать, не с руки. А почему? Ну сам-то Егорыч за руль не сядет. Выходит, надо мне его после этой деловой встречи все равно домой доставлять. А это, считай, другой конец города. Да по такой погоде, да еще, не забывайте, - конец рабочего дня, значит, все машины на трассе. Пробки и прочие гадости. А потом еще и наш "мерседес" в гараж ставить, а он тоже у черта на куличках. И только потом катить домой на Бронную за своей "девяткой". А ведь я хотел прямо вечером, можно сказать, и рвануть за кордон. Обожаю ночью ездить…
- Извините, - перебил Турецкий. - Не совсем понятно, каким образом вы собирались пересечь границу?
- А прямо на собственной "девятке". Мне до Франкфурта-на-Майне всего и делов-то - тридцать часов ходу. Я быстро докандехиваю, дороги ж там, знаете, не наши. И виза у меня, я говорил, открытая. Нет вопросов. А там у меня есть знакомые, особенно из этих, из еврейчиков, бывших наших. Многие там обосновались. Они, кстати говоря, тоже не дураки - кто в рулетку, кто в "блэк-джек", а кто больше однорукого бандита обожает. И всякого "хруста" у них навалом. Я, Сан Борисыч, тоже не жалуюсь, у меня небольшой гешефтик, как они говорят, тоже имеется. Но это я потом расскажу, если вам интересно будет. Поэтому я езжу туда не только поиграть, но и для пользы дела, можно сказать. А она все не понимала…
Она, понял Турецкий, это Нина Васильевна, у которой при слове "карты" глаза загорались, будто у дикой кошки, и шерсть, наверно, дыбом…
- Да, так про что я? Ага, вот, значит, поди заметил Егорыч некоторое мое смятение по этому поводу, а он на всякие такие психологии был мужик чуткий… Вот он мне и говорит: ты, значит, Витек, меня сейчас к аэровокзалу доставишь и можешь катить на все четыре… Я не понял: как же, говорю, могу оставить вас? Вы ж за рулем не того, а сменщик мой, Петренко - ну который, когда меня нет, возит Егорыча за наличные, так сказать, - только завтра заступит. Непорядок, говорю. Кто ж вас, стало быть, домой-то доставит?
- Вы говорите Петренко? Это какой же?
- А-а, так это ж дружок мой, с Кубани. Мы с ним оба со станицы Старо-Минской. И в боксе вместе были. Я его потом привел к Егорычу, познакомил, вот, говорю, может быть всегда моим сменщиком, ежели чего. Он понравился Егорычу, но деньги ему платили не по ведомости, а как бы частным образом. Говорю я, значит, Егорычу и вижу, что ему моя забота нравится. Ладно, отвечает, ты за меня, мол, не боись, доставишь, и отваливай себе, и никому не сообщай. А у меня сейчас будет классный водитель, можно сказать, профессионал, бывший гонщик.
- Так и сказал? Профессиональный гонщик?
- Ну да, вроде того…
- А почему не надо было никому сообщать?
- Так я ж сказал, классный мужик Егорыч-то… был. Ну… не хотел, чтоб я за свой счет брал, в зарплате терял, а так он меня вроде по делу какому отправил. И раньше бывало… Ладно, говорит, дуй, да побыстрее, а то опаздываем уже. И подъехали мы с ним почти к самому аэровокзалу…
- Вы можете показать вот здесь, на карте, в каком месте остановились? - Турецкий развернул перед Кочергой довольно подробную туристскую карту-схему Москвы.
- Конечно, могу, - обрадовался он, будто от этой его помощи следствию легче искать убийц. - Только лучше я вам на бумаге нарисую. - Он взял карандаш и быстренько начертил на листе бумаги свою собственную схему. - Вот вам Ленинградский проспект, сюда, значит, к Белорусскому вокзалу, а сюда - к Шереметьеву…
- При чем здесь Шереметьево? - не сразу сообразил Саша.
- Ну а как же! Ведь Егорыч, как сел в машину, сразу и сказал, что человек, которого он должен встретить, прилетел в Шереметьево. Самолет минут двадцать, можно сказать, назад приземлился.
- А сколько тогда времени было, вы не помните?
- Да как же не помнить! Точнее у меня и не бывает: семнадцать часов восемь минут. Я ж говорил, что Егорыч обычно раньше восемнадцати с минутами контору не покидает. Он деловой мужик. Ну а я, ожидая его, все на часы поглядывал, свое собственное время прикидывал. У меня ж свои планы были, я говорил, Сан Борисыч…
- А откуда тот человек прилетел? Не обмолвился Алмазов? Не помните?
- Погодите… Надо подумать… Не, не говорил! А нет, вру, сказал ведь. Из Германии!
- Значит, все-таки сказал?
- Да нет, - поморщился Кочерга, - не этими словами, это я сам сейчас…
- Вот я бы и хотел от вас услышать, как конкретно он вам это сказал.
- Ага, я понимаю… Сейчас вспомню точно… А! Вот как: я тебя, говорит, Витек, сейчас обменяю на другого водителя. Как Пауэрса на этого… На Абеля, да? Ты - туда… Егорыч знал ведь, что я в Германию намылился. А он - сюда. Ну, Сан Борисыч, знаете же, как шпионов меняют! И стало быть, он должен был прилететь из Германии…
Вот получается, какую логическую цепь выстроил Кочерга. Значит, самолет, судя по всему, прибыл из Германии где-то в районе шестнадцати сорока пяти. И прилетел профессиональный гонщик. Он же шпион-разведчик. Он же курьер… Все эти "записи" Турецкий делал у себя в памяти, отмечая отправные точки для дальнейших действий.