"Господи, - подумал я, - а ведь мне не найти никакой лазейки, чтобы оправдаться!.."
Я должен был сидеть с ним, пить с ним, слушать его признания.
- Я полюбил ее всей душой! - вздыхал он. - Разве я смогу когда-нибудь забыть, как она, прелесть, войдя в ритм, вдруг стала напевать "Взвейтесь кострами"?! А какая пластика! Какой темперамент! Ничего подобного я никогда не имел. Может быть, у нее бешенство матки?.. И вот теперь, - закончил он, - когда я схожу с ума, лишь вспоминая о ней, она после той чудесной ночи на даче даже не позволяет взять себя под руку! Она - как и все теперь - равнодушно отворачивается от меня, и у нее в глазах нет ни ненависти, ни любви. Что мне остается? Только умереть, только умереть!..
Я едва слышал его; я снова погружался туда - в черный туннель, в черную прорубь, в мерзлую, глухую могилу…
- …И ты, старик, собрался меня убивать из такой дрянной рогатки?
- Не лапай! - крикнул я.
Я все-таки сумел прийти в себя и беспокойно схватился за ружье, к которому Валерий уже тянулся через стол.
- Что переполошился? - удивился он. - Я тебе объясняю: дрянь ты выбрал инструмент. За стольник можно вполне хороший пистолет купить. Попросил бы меня…
- Ничего, - успокоил я его, - сойдет и это.
- А по-моему, - с сомнением произнес он, - из него и в слона не попасть… Ты хоть пробовал, как оно бьет? Какой толщины доску пробивает?.. Давай, - предложил он, - сначала опробуем его на улице!
- Давай, - согласился я.
Заряженное ружье давно угнетало меня, и я был рад возможности его разрядить.
Мы вышли из дома и направились к забору, ломая подошвами толстые снежные корки. Валерий нес керосиновую лампу. Мы шли, тяжело отдуваясь, чувствуя сильную слабость, выбравшись из-за стола на свежий воздух.
- Вот столбы, - проговорил Валерий, приподнимая лампу. - Как раз такой толщины, как моя шея… Сможешь попасть?
- Ну вот хотя бы в этот столб!.. - усмехнулся я с хмельной самоуверенностью и, не доходя до столба нескольких шагов, лихо, "по-ковбойски" вскинул ружье на уровень пояса и нажал на жесткий спусковой крючок.
Передернувшись судорогой, ружье вильнуло в руке, и стальной гарпунный стержень с резким, высоким звоном вытолкнулся из ствола и, едва мелькнув в темноте, вонзился точно в середину столба…
- Уважаю, - сказал Валерий.
Я попробовал вытащить гарпун из столба, но он вонзился так глубоко, что я только зря намучил ладони. Я не только не смог его вытащить, но мне даже не удалось его расшатать. Валерий поставил лампу на снег и взялся за гарпун, но в конце концов и он бросил его с тем же результатом.
- Передохнем, - сказал Валерий и уселся около столба. Я стоял рядом - с ружьем и с запасным гарпуном в руке.
- Я замерз, - сказал Валерий, немного погодя. - Пойдем, затопим печку.
- Погоди, - сказал я. - Еще успеем…
По он поднялся и пошел обратно к дому, переступая в свете керосиновой лампы, словно внутри мутно-желтого пузыря. Он скрылся в доме, и окна веранды слабо осветились изнутри.
Мои глаза уже более или менее привыкли к темноте. Я медленно обошел весь участок по периметру. В окружающем пространстве, уплощенном ночной мглой, всё, что находилось от меня за пределами нескольких шагов, казалось равноудаленным - будь то заборы, кусты, постройки на соседних участках или белесые пятна на темном небе, - всё плавно переходило одно в другое, едва меняя оттенки… Я прислонился плечом к забору… Из-за того что приходилось напрягать зрение, создавалась иллюзия, что то тут, то там во тьме происходят какие-то эпизодические, трудноуловимые перемещения. Я прислушался, но, кроме тихого, ровного шума ветра, ничего не услышал. Я подумал, что Валерий так и не обмолвился о Коме ни словом. Так или иначе, мне нужно самому поговорить с ним, растолковать, в какую опасную ситуацию мы с ним попали. Неважно, как он воспримет, но он должен знать, что заочно мы оба приговорены и что за нами началась охота. Призрак бродит но Европе. Птица счастья… Со стороны дома не доносилось ни единого звука. Окна веранды также тускло светились изнутри. Задымила ли труба - в темноте было не разглядеть… А что если Ком потребовал от Валерия, чтобы тот убил меня? "Как поживаешь, Антон?" - вспомнил я гадкий голос. Какой сетью я оплетен? О чем думал я, когда ехал сюда с Валерием? О чем думал Валерий, когда зазывал меня сюда? Мы не доверяем и боимся друг друга - это очевидно. Хотел бы я знать, что у него на уме!.. Я осторожно подошел к дому и заглянул в окно.
Керосиновая лампа стояла на столе, разливая все тот же тяжелый, маслянисто-ржавый свет. Валерия не было. Я приподнялся на цыпочки и заглянул поглубже, но Валерия по-прежнему не увидел. Тени слегка покачивались. Пламя внутри стеклянного колпака жадно сосало из фитиля керосин. Валерий говорил, что за стольник можно купить вполне хороший пистолет… А может быть, он его и купил? Например, для защиты от Кома. Ком-таки отчаянно запугал его, раз он наврал мне про сотрясение мозга. Бог его знает, для чего он его купил. А для чего я купил ружье?..
Притаившись, я смотрел в окно, ждал, но Валерий не показывался.
- Валерий, ау! - позвал я и стал торопливо вкладывать в ствол гарпун. Валерий не отзывался. В доме было тихо. Упершись острием гарпуна
в каменный фундамент, я налег на ружье и поставил его во взведенное положение. "Сейчас я все узнаю!" - подумал я.
Держа ружье наготове, я проник в дом и, оглядевшись, плюнул с досады. Валерий лежал на матраце около печки. Рядом валялась пустая бутылка. Он до того упился, что умудрился угреться у печки, которую так и не растопил, а лишь кое-как набил поленьями. Я по инерции обыскал его, но, конечно, никакого пистолета не нашел. "Как не вовремя отрубился, пьянь!" - подумал я и, приподняв его, стал трясти. Он приоткрыл один глаз.
- Это ты мне все время звонил? - заорал я ему в ухо. - Это ты спрашивал - "Как поживаешь, Антон?" Отвечай, или я вобью эту штуку тебе в пасть! - Я пригрозил гарпуном. - Говори, что ты задумал! Ты понимаешь, что это не шутки? О чем ты еще говорил с Комом? Что ты задумал, а?..
Он закрыл глаз и повалился обратно на матрац. Я отложил ружье и сначала слабо, а затем все сильнее стал лупить его ладонью по щекам. Сначала мне казалось, что я делаю это как бы несерьезно, но потом с удивлением обнаружил, что вошел в раж и со странным удовольствием луплю его со всей силы наотмашь, так что начинает ломить ладонь. Валерий жалобно замычал и пополз в угол, ничего не соображающий и беспомощный. С большим трудом я остановил себя и, опустившись на матрац, отдышался… Лотом растопил печку.
В печке трещал огонь. Валерий, пьяный, спал на матраце. Я сидел рядом. Я доел и выпил практически все, что у нас еще оставалось. Я старался не смотреть в черные окна. Мое беспокойство росло. Я поднялся и погасил керосиновую лампу. Теперь в темноте алел лишь глазок в печной заслонке. Я пытался убедить себя, что Кому ни за что не догадаться искать нас здесь. Мне казалось, что раз уж Ком склонен так застревать на ритуальных деталях, то достаточно только избежать встречи с ним, пока не начнется этот его "новый год". А уж тогда, увидев, что его планам не суждено осуществиться, он, может быть, охладеет наконец ко всей своей затее, а главное - оставит в покое нас. Да, главное, чтобы миновало это критическое время, чтобы эмоции перегорели, чтобы наступили апатия и разочарование, как случилось, когда в институте после его "борьбы за правду" на него стали смотреть как на придурка… Я держал на коленях ружье и таращил глаза в темноту, боясь одного - заснуть… Предположение, что Ком, быть может, шел за нами по пятам, что он сейчас где-то рядом, постепенно перерастало в уверенность. Во всяком случае у меня не было сомнений, что рано или поздно он здесь появится. Он не упустит такую замечательную возможность - застать нас спящими!.. Я вскакивал и напряженно прислушивался. Через час или два я почувствовал, что еще чуть-чуть - и не смогу побороть сон… А Ком идет за нами по пятам. Ком все ближе… На даче нельзя оставаться. В любую минуту могло случиться непоправимое. Я снова бросился будить Валерия. Па этот раз мне удалось посадить его и кое-как привести в чувство. Он сладко потянулся и по-свойски хлопнул меня по плечу.
- Ты способен соображать? - спросил я.
- Я - в порядке, - пьяно ухмыльнулся он. - Ну, а ты как поживаешь, Антон? - проворковал он тем самым гадким голосом.
Я брезгливо оттолкнул его и, вскочив, снова навел на него ружье. Он продолжал отвратительно ухмыляться, но я так и не смог в него выстрелить… Наухмылявшись вдоволь, он снова растянулся на матраце. Мой палец отказывался нажать на спусковой крючок.
- Я бы еще поспал, старик, если ты не возражаешь, - попросил Валерий, устраиваясь поудобнее.
- Да-да, ты поспи… - согласился я и, опустив ружье, стал медленно отступать. - Ты поспи…
- Анто-он! - окликнул он меня ехидным шепотом. - Я уже сплю…
"Ладно, пусть они сойдутся без меня", - подумал я.
"Без меня!" - прозвучало у меня в голове как сигнал трубы.
С ружьем для подводной охоты в руках я крадучись выбрался из дома, взглянул по сторонам и поспешил по направлению к лесу. Я пустился прямо по ребристым напластованиям снега, укрывавшим огороды, мимо сараев, дачных домиков и будочек-уборных, перелезая через бесчисленные заборы, шарахаясь от каждого деревца или куста, иногда останавливаясь, чтобы оглянуться и прислушаться, а затем еще прибавлял… Даже забравшись глубоко в лес, я не мог остановить бег. Мне мерещилась погоня. Даже не конкретно Ком или Валерий, а что-то неопределенное угрожающее и мистическое, готовое навалиться на меня со всех сторон - задавить, смять, перемолоть в своих страшных жерновах. Сколько это продолжалось, я не мог сказать. Я метался среди черных деревьев, спотыкался о поваленные, занесенные снегом стволы, слышал свое хриплее дыхание и видел то тут, то там в пространстве зияющие, рваные, черные порезы, из которых струился серебристый, холодноватый пар. Вдруг перспектива исказилась, и меня потащило под уклон. Я пытался хвататься свободной рукой за стебли, но не удержался на кромке и побежал по вогнутой, с переменной кривизной поверхности, балансируя ружьем как противовесом. Гарпун сорвался с фиксатора и со звоном ушел из ствола в пространство. Моя нога ступила на твердую поверхность, которая в следующее же мгновение сухо хрустнула, словно надламливаемый крекер, и я начал проваливаться… Потом стало тихо. Я стоял по колено в черной воде, в лесном ручье. Я ощущал течение воды и чувствовал, как быстро промокают штаны, как ледяная вода заливает сапоги… Потом я вылез из ручья и двинулся дальше. Теперь я двигался гораздо спокойнее, почти механически. Некоторое время я нес разряженное ружье, а затем выбросил его в снег. Я шел долго и совершенно не чувствовал холода в мокрых ногах. Я шел до тех пор, пока от усталости не стал то и дело падать на колени. Тут я вспомнил, что у меня есть сигареты и, усевшись на поваленный ствол, закурил. Рядом, была большая куча валежника, которую я сначала принял за куст. Дальнейшее движение потеряло смысл. Я неторопливо и методично разложил и развел костер и, сняв сапоги и носки, надел их на палки и придвинул к огню для просушки… Когда начало светать, я смог надеть сухие и горячие носки, а затем подсохшие, разогретые сапоги, и задремал около костра, привалившись спиной к сосне… Несколько раз я просыпался, подбрасывал в костер хворосту и, выкурив сигарету, снова засыпал, несмотря на то что давно уже наступило утро.
Когда я сжег весь хворост и выкурил все сигареты, было за полдень… А еще часа через два я отыскал по чьей-то запуганной лыжне железнодорожную станцию и вернулся в Москву.
Теперь мне нужно было сделать над собой последнее усилие: попасть домой и там дождаться "Нового года". Повсюду было очень многолюдно, как всегда в конце рабочего дня. Около дома я даже помог соседке по этажу поднять детскую коляску к лифту…
Войдя в квартиру, я на всякий случай заглянул за портьеры, на балкон, а также во все возможные углы. После чего я забрался в постель… Да, это тоже очень напоминало детство, когда до наступления Нового года (правда, настоящего) оставалась всего одна ночь, мальчик с радостью закрывал глаза и отдавался сну, хорошо зная по опыту, что во сне не существует понятия времени. Что нужно лишь заснуть и - как один миг - проснуться в новом, желанном дне, перескочив через ночь, проснуться, вскочить с постели и обнаружить под елкой подарки…
Я закрыл глаза, а когда открыл, то уже въехал в субботу.
Это был первый, по-настоящему весенний день. Солнце сияло как сумасшедшее. Талая вода с крыши так и хлестала по карнизу, разлетаясь сверкающими брызгами. Отчаянной голубизны небо открылось в совершенной, идеальной чистоте… Еще прижавшись щекой к подушке, я исполнился уверенностью, что все прошло и можно вздохнуть свободно.
От окна, блестевшего свежевымытыми стеклами, я перевел взгляд на внутренность комнаты, любовно убранной и уютной. Я приподнялся и взял со стола записку Лоры, которую не заметил вчера. Как хорошо! Я с удовольствием прочитал:
"Я - В СОКОЛЬНИКАХ. ЕСЛИ ПОНАДОБЛЮСЬ, ПРИЕЗЖАЙ!"
Приняв душ, тщательно выбрившись и надев все чистое, я вышел из дома с ощущением праздника. Прежде чем отправиться в Сокольники за женой, я поехал на Арбат, закупил в кулинарии "Праги" по полному списку: утку фаршированную, ветчинные виточки, осетрину, запеченную в тесте, яйца с красной и черной икрой, филе индейки во фруктовом желе, пражские колбаски, слоеный сыр, мясное ассорти с маслинами, а на сладкое пирожные и облитый шоколадной глазурью пражский торт. Кроме того, тут же на Арбате я купил две бутылки шампанского и букет гвоздик… В двенадцать часов дня с мелодией "LOVE ME DO" в голове я прибыл в Сокольники.
Я застал всех чрезвычайно озабоченными.
- Что случилось? - спросил я жену, целуя ее.
- Только что позвонили, - ответила та, целуя меня. - Оказывается, у нас дача сгорела…
- Как сгорела?
- А вот сейчас как раз и собираемся поехать посмотреть.
- Откуда это известно
- Сосед звонил. Они сегодня отправились туда лыжный сезон закрывать… Говорит, совсем сгорела.
- Черт…
- Она застрахована, конечно… Но все равно приятного мало.
Я рассеянно мялся со своими покупками. Лора взяла у меня из рук цветы и коробки. Ее улыбка говорила о том, что, несмотря на чрезвычайное происшествие, она искренне рада моему приезду.
- Очень кстати, - кивнула она на коробки с закусками. - Мы как раз еще не завтракали и возьмем все это с собой в дорогу. Это нас может утешит.
Вместе со всеми я сел в машину, и мы отправились на дачу. По дороге мы действительно с аппетитом закусили. Игорь Евгеньевич жевал прямо за рулем. Но с шампанским решили подождать…
На месте дома чернело пепелище. В радиусе нескольких метров снег совершенно растаял и земля оголилась. Среди остывших головешек в границах рассыпавшегося фундамента выделялся лишь черный параллелепипед завалившейся набок печки с уродливо-горбатым отростком - частью трубы, утопающей в толстом слое золы… Несколько флегматичных дачников с интересом наблюдали, как мы вылезаем из машины.
Подошел какой-то мальчик и принялся ковырять палочкой в пепелище. Смотреть было не на что. Солнце припекало. Кажется, ожидались представители пожарной инспекции и милиции. Соседи приблизились к Игорю Евгеньевичу, и постепенно завязалось сочувственное, но малосодержательное обсуждение происшествия.
Меня интересовал мальчик, ковырявший палочкой золу и черепки. Лора и Жанка уселись в машину и спокойно ели пирожные. Маман и Игорь Евгеньевич беседовали с соседями. Никто не мог сообщить ничего ценного. Великолепие погоды заставляло творить тише. К запахам вешних вод примешивался запах гари. Время шло.
Я снова взглянул на мальчика с палочкой и увидел, как он нагнулся, что-то извлек из золы, а затем с вороватой поспешностью сунул это себе в карман, осторожно покосившись по сторонам: не видел ли кто. Поймав мой взгляд, мальчик с деланным равнодушием отвернулся, но тут же начал отходить прочь.
Я оставил своих и пошел за мальчиком. Тот оглянулся на меня и пошел быстрее. Я тоже прибавил шаг. Мы вышли за заборы. Он зашагал еще быстрее. Прибавил и я. Наконец, он пустился бегом, и я перешел на бег… Я настиг его. Он загнанно запетлял, а потом с досадой швырнул мне под ноги то, что отыскал на пепелище, и, пока я рылся в снегу, отбежал в сторону. Что-то несильно кольнуло меня в ладонь, и я выгреб из снега закопченный пятиконечник… Это был всего лишь орден… Я стремительно выпрямился и, сомкнув пальцы, до боли сжал его в кулаке. Подождал. Через несколько секунд я захотел еще раз взглянуть на трофей, но не смог разжать пальцы. Я сжимал кулак все крепче, пока не увидел, что меж пальцев выдавливаются капли крови. С огромным трудом я раскрыл ладонь. Я вспомнил свое утреннее ликование, ощущение праздника и уверенность, что могу дышать свободно, и затрясся от невыносимого стыда, поняв, что отныне действительно буду принадлежать только самому себе.
Спрятав руку с орденом в карман, я повернулся и побрел обратно, а мальчик с завистью смотрел мне вслед, до этого момента еще, вероятно, надеясь, что я выброшу его находку. Теперь ему, вероятно, казалось, что я завладел настоящим сокровищем и безмерно счастлив.
А я думал: "Господи, это, оказывается, худшее из всех рабств - быть одержимым желанием принадлежать только себе! Неужели мне с этим жить? Неужели всегда верить только в то, что нет ничего ценнее моей собственной жизни? Неужели это теперь запаяно в меня так прочно, что даже для того, чтобы я понял это, Ком должен был умереть?.. И что же, неужели для того, чтобы исправить во мне это, нужно, чтобы он воскрес?!.."
Где ждать мне?.. С какого холма сойдет мой неистовый и пречистый воин?
(1987)