V
Вот так этот день начинался - нервами, беготнёй, руганью; об этом Минин догадывался, а вот где и чем закончится, подумать боялся. "Первые, самые главные часы миновали, всё вроде развивалось пока терпимо, а там видно будет", - размышлял он, не поднимая головы и наблюдая из-под бровей за ёрзающим напротив лейтенантом Квасницким. Тот по-прежнему не спускал с него подозрительных глаз. Или ему уже мерещилось?
- Как вчера добрались? - помня старое правило, решил начать он первым и даже изобразил участливую улыбку.
Квасницкий только хитро подмигнул в ответ.
- Курить нет? - не отставал Минин.
- Я же не курю, Артём Степанович. Голова бо-бо?
- Сплошное паскудство. Я там чего не так?
- Молодцом. Вы же спать легли.
"Чего это он вдруг на "вы"?" - отметил про себя Минин, а вслух, покосившись на дверь, шепнул:
- И не говори. Себя не помню. Вроде пошумели?
- Что вы! Жмотов немного… муху у вас пришиб, - хмыкнул Квасницкий, - и весь скандал.
- Вот, вот. Я что-то припоминаю, - Минин поднялся, похлопывая себя по карманам галифе в надежде на завалявшуюся папироску, отодвинулся подальше от двери и вовремя, так как она с шумом распахнулась, и в приёмную вылетел взлохмаченный Баклей, лицо которого больше напоминало раскалённый утюг с пылающими вместо глаз угольками.
- Заседаете? - с разгону рявкнул он на обоих вытянувшихся перед ним. - Капитан Минин, ты-то что тут штаны дырявишь?
- Я… - не успел рта открыть тот.
- Давай за мной! А вы, лейтенант Квасницкий?.. - уже из коридора донёсся его бас, но услышать пожелания заместителя начальника управления лейтенанту не довелось, так как дверь прикрылась, и за ней исчезли и говоривший, и оперуполномоченный.
- Тебе заниматься нечем, Степаныч? - не оборачиваясь, уже принялся за капитана Баклей. - Нам же ехать. Ты готов?
- Но полковник Ахапкин приказал ждать.
- Полдня высиживаем. Не понимаю ничего. Там труп пропадает, а мы чего-то дожидаемся.
- Но…
- Когда они теперь прикатят, эти проверяющие? Об этом кто-нибудь задумывался? Мы обернулись бы сами за день ещё вчера и схоронили бы спокойно. А теперь где мне лёд добыть? Я ответственность с себя снимаю.
- Ну а формалином нельзя?
- Протухнет. К тому же уничтожим возможность дальнейших химических исследований. Тогда уж точно - не сносить нам головы.
- А льдобазы? Рыбзаводы наши на что? Там этого льда завались круглый год.
- Точно! - даже остановился Баклей, и лицо его прояснилось. - Ты где раньше был? Сбегай, дозвонись, выдай им команду, чтоб лёд везли в резалку. Только срочно у меня! Надежды, конечно, мало, всё ж осень на дворе, но, может, откопают они ледок.
И Баклей скрылся за дверьми своего кабинета.
- Вот так всегда, - досадуя, Минин рукой махнул. - Как же, начальство! Самому звонить - две минуты, так нет, тащись теперь вниз, обрывай телефоны.
И он поплёлся на первый этаж в дежурку.
На квартиру повесившегося они добрались спустя несколько часов. Баклей долго и нудно собирал с собой ещё кучу оперативников и криминалистов чуть ли ни со всей лаборатории, а в самом конце вспомнил и про собаку.
- Кобеля-то зачем? - совсем загрустил Минин и в сердцах выматерился. - Будильник в хате не проспишь! Я же вчерась там сам двери опечатывал. Ваша команда?
- Всё с прибаутками? - вскинулся Баклей. - Не можешь ты, Степаныч, без этого. А про кавалькаду зря. Раз требуется полная им картина, раз веры нет, я устрою парад. Слышал, они даже медика своего везут?
- Откуда нам знать? - пыхтел Минин у двери, отдирая сургучные наклейки. - У начальства на всё своё мнение. Пускайте собаку.
И он отворил дверь, пропуская всех. За овчаркой и Баклеем ввалилась почти вся оперативная группа, оттеснив кинолога, молоденького зазевавшегося мальчишку. Минин взглянул в его потное растерянное лицо и, успокаивая, попридержал рукой:
- Не дрейфь. Баклей справится. Впервой на такое?
- Выезжал два раза, - затараторил тот, - на кражи. Но чтоб на убийство!..
- А здесь и того нет. Труп-то в морге давно, да и тут никого не было, - Минин оглядел комнату, задержал взгляд в углу на орущей перепуганной птице. - Попугай вроде жив. Давай-ка лучше закурим, Николай.
И они закурили тут же, лишь переступив порог.
VI
Собака, побродив по углам и облаяв попугая, поджала хвост и спряталась за Минина, поближе к кинологу.
- Ну что же? Работать, работать! - покричал, попугал её подполковник, но та лишь ближе сунулась к оперуполномоченному, в самые его сапоги.
- Во, зверюга! - брякнул Минин. - Чему их учат?
- А вам особой команды? - рявкнул Баклей и протянул к капитану руку за папироской. - Не могут без кнута!
- Я у Николая стрельнул, - подтолкнул локтем Минин совсем заробевшего кинолога, но тот пришёл в себя и мигом распахнул перед подполковником весь портсигар.
- Что со льдом? - хмурясь ещё, но уже миролюбиво затянулся папироской Баклей. - Везде одно и то же. Эх, работнички, мать вашу!..
- Думаю, уже завезли, - щёлкнул каблуками сапог Минин, заодно шуганув и собаку. - Давай, бобик, давай!
- Черчиллем её! - подал голос кинолог.
- Чего? - рявкнул Баклей.
- Черчиллем её кличут! - вытянулся в струнку парнишка, заалев тюльпаном. - Породистая сука, медалистка.
- Что за бред? - поморщился подполковник. - И здесь всё шиворот-навыворот. Сука с кличкой премьера! Это как?
Не сдержался, хмыкнул и Минин, поглядывая на замначальника управления; хороший мужик Баклей Нестор Семёнович, героическая, можно сказать, личность, вроде как Котовский Григорий Иванович из кинофильма, Пархоменко или Кочубей, попал в органы ещё в конце Гражданской войны с партийной службы, а в оперативной работе, в сыске, как тогда, так и сейчас ни черта не смыслит.
- Чего искать велено? - спросил Минин и собаку погладил, та, будто домашняя, так к нему и липла.
- То же, что и вчера, - с полуслова понял оперуполномоченного Баклей, смяв папироску, не докурив, он не выносил новомодный "Прибой". - Нет ничего другого? Чёрт-те что выпускают! Уж лучше махорку.
- Да вы мне и до магазина добежать не дали, - пожаловался Минин. - Полчаса насчёт льда дозванивался, полчаса ответственного искали, полчаса объяснял что почём.
- Разболтались после войны! - прорвало и Баклея. - Быстро хорошее забывается. Куда катимся?
- Вчерась вроде я всё сам на умершем сыскал, - осторожно напомнил о своём Минин и полез за пазуху, вытащил сложенный несколько раз лист, аккуратно развернул, пригладил. - Если что-нибудь подобное, то зря тут копать. Михеич не любитель был до писем.
- Это что у тебя? - выхватил у него бумагу Баклей, но и вглядываться не стал. - Вчерашняя записка? Это ж нам как мёртвому припарка!
- Ну… припарка не припарка, - затянул Минин, мрачнея, - а последняя воля умершего, последние, так сказать, слова. Больше всё равно ничего нет.
- Это, может быть, тебе послание! - Баклей даже руками запорошил, весь взвился. - С того света!
- Почему с того? - буркнул Минин. - Жив был, когда писал.
- Ну читай десятый раз, если забыл. Я наизусть вызубрил: "Всем прощевайте, горя не знайте, птицу Степанычу отдайте. Мыл чтоб клетку, не то вернусь, с небес спущусь и сам всем распоряжусь…" Весельчак у тебя дружок был! Стихоплёт сортирный.
- Ну уж, - смутился Минин, бумагой завладел и за пазухой осторожно схоронил. - Но ещё чего другого от него ждать зря и лазать здесь гурьбой этой лишнее, в чужом добре шнырять. Михеич ничего два раза не делал.
- И ты, я вижу, для себя всё решил? Выводы сделал? - задёргался Баклей.
- Чего ж возню раздувать? С вами же вчерась ещё утром обговорили. Или в другую сторону вас разрулили? Записку Михеич оставил. У него её нашли. Чего ещё?
- Чего мелешь? В какую ещё другую сторону? Капитан Минин! Приказано, вот и исполняйте!
- Есть, - отвернулся в угол к попугаю тот.
- И чего ты записку эту с собой таскаешь? - совсем раскричался Баклей. - Почему начальнику управления не сдал? Это ж вещдок?
- Им и приказано, - поморщился Минин. - Поручено почерковеду показать. Чтоб всё, как положено.
- Не верит твоему дружку Ахапкин?
- Почему не верит? С чего вы взяли?
- Испортят записку, - будто пары спустил, утих подполковник. - Они ж, эксперты, начнут чертить, мараковать. Им только дай волю.
- Попрошу, чтоб не очень.
- Ты уж лучше здесь поусердствуй, - Баклей обвёл взглядом комнатёнку. - У него две таких?
Минин лишь кивнул.
- Жил в двухкомнатной, горя не знал.
- Хозяева раньше померли, - не разделял настроения подполковника Минин.
- Есть где развернуться, - продолжал тот, не особенно заботясь. - Что же, так он сразу в петлю и полез ни с того ни с сего? Оставил бы после себя какие-нибудь серьёзные записи. А то сочинил стишки!.. Баба-то была у него?
Минин к собаке нагнулся, пощекотал её за ухом.
- Искать надо усерднее, а не трепаться, - Баклей опять руками замахал.
Собака тявкнула в такт взмаху руки подполковника, но, не угождая ему, а на попугая, который заметно требовал внимания; пообвыкнув, он орал уже не обморочно и безнадёжно, а вполне разумно и заискивающе.
- Жрать просит Провокатор, - направился к клетке Минин.
- Кто, кто? - удивился Баклей, и оперуполномоченный терпеливо начал рассказывать ему историю брошенной птицы, заодно зачерпнув кружкой воды из кастрюли на плите.
Как и предсказывал Минин, проваландались они безрезультатно до самого вечера. Покойник не только не любил что-нибудь писать при жизни, у него и книжек не нашлось, правда, балалайка на стене висела над кроватью в спальне, но и она без струн. В углах захламляли комнаты разобранные части от разной технической аппаратуры, преимущественно автомобильного назначения, а из-под кровати общими усилиями был извлечён на белый свет разобранный трофейный мотоцикл без колёс и бензобака, по поводу которого Минин с тоской заметил:
- Он всё кумекал собрать и в свои края, под Харьков, укатить. Под отпуск всё рассчитывал.
Баклей только руки развёл.
- На барахолке этот драндулет года два назад ему загнал какой-то цыган, - бубнил своё Минин и на клетку кивнул. - И этого… пернатого в Харьков хотел свезти… выпустить. Там тепло, а здесь боялся, кошки сожрут.
VII
Едва он притронулся, дверь отворилась сама собой без каких-либо намёков на запоры и условности. "Хорошая примета, - подумал Квасницкий и замер, прислушиваясь. - Прохора днём застать большая удача. Давай, госпожа, сопутствуй и далее".
И он шагнул за порог.
Пустая светлая комната с распахнутой форточкой в распростёртом во всю стену великолепном окне являли откровенные признаки широкой натуры и бескорыстного гостеприимства отсутствующих хозяев. Однако от туалетного уголка, который лейтенант сразу не приметил, до него донеслось то, что принято называть не просто ключом, а завидным фонтаном жизни. Голая могучая спина Жмотова, пылая жаром, заслоняла почти всё зеркало и умывальник, а из-за неё вместе с бурным фырканьем и плеском воды в коридор прорывалось пение, напоминающее то ли залихватскую частушку, то ли хулиганский марш.
Квасницкий навострил уши и различил:
- Плюнь в глаза тому, кто обличает
Нас с тобою в пьянстве и разврате -
Тот или дурак, или не знает,
Что такое женщина в кровати.
Будет ещё небо голубое,
Будут ещё в парке карусели.
Это ничего, что мы с тобою
До сих пор жениться не успели…
Последние слова повторялись с заметной чувствительностью, а потом усердно заводилось всё с начала, как на испорченной пластинке, и Квасницкий, удовлетворённо шмыгнув носом, окончательно успокоился. Ярый поклонник босяцких песен и блатного фольклора, его приятель Прохор Жмотов успел опохмелиться и пребывал в добром здравии, прекрасном расположении духа, а главное - по всей вероятности, почти трезв. Поэтому, совсем объявляясь, он лихо гаркнул приветствие и хлопнул певца по бодрому заду, затянутому легкомысленной, явно интимного происхождения простынкой.
Квасницкий слышал, что с некоторых пор приятель сменил занимаемый угол в старом разваливающемся особняке и с помощью вездесущего Баклея перебрался на новое место жительства. Хитро щурясь, замнач не сдержался намекнуть, сообщая новость, что губа у Прохора не дура, попал тот под опеку какой-то влиятельной вдовушки. Но в вихре своих забот о предстоящей свадьбе Квасницкий пропустил мимо ушей эту пикантную деталь. Сейчас, сопоставляя и принюхиваясь к щекочущим ноздри определённо женским духам, сохранившим запах в комнате, несмотря на открытую форточку, лейтенант буквально впился глазами в обстановку квартиры и тут же приметил маленькую дверцу за книжным шкафом в одной из стенок. Дверца чьей-то беспечной рукой была едва-едва прикрыта, и этого хватило, чтобы Квасницкий, сделав стойку заправского спаниеля, покосившись на спину товарища, тихо засеменил к ней.
- Кто тама? - внятно донеслось от Жмотова и тут же добавилось. - Ты, Верунь? Чего вернулась-то?
И певец снова запел:
- Пусть теперь женатый веселится,
Он своей свободою заплатит.
Мы ещё успеем пожениться,
Девушек на нашу долю хватит…
- Вот те раз! - взвизгнул Квасницкий и аж в ладошки прихлопнул. - Никак хозяйку ждал?
Жмотов прекратил тарабарщину, развернулся во всей красе и смерил гостя мутным взглядом:
- Это кто же к нам пожаловал? Ты, Игорёк?
- А вы Веру Павловну ждали-с?
- Отнюдь. Ты у меня гость желанный.
- Чую, чую.
- А то. Молодцом, что забежал. Угощу. У меня всегда заначка для верного дружка.
- Кто эта красавица, чей след так ощущает мой нос? - не унимался Квасницкий, жутко разочарованный неудачей заглянуть в тайную дверь. - Улавливаю неземные ароматы.
- Одно у тебя на уме, - криво усмехаясь, отмахнулся Жмотов. - Ну что? Будешь?
- Чуть-чуть. Я же от Ахапкина. А тебе не хватит?
- Сегодня в ночь выходить, - набросив на плечи диковинный халат, не новый, но со вкусом, Жмотов глянул на себя в зеркало, чем ещё более поразил дружка. - Степаныч звонил. Предупредил. Новое дело начинаем. На контриков.
- Так ты всё знаешь?
- А то. Правда, не пойму, почему мы не с тобой в паре? Пробовал Минина пытать, молчит.
- А он и не скажет ничего.
- Почему?
- Не знает.
- А ты знаешь?
- Знаю. Поэтому и здесь, - уселся к столу Квасницкий, ему не терпелось. - Наливай.
- Вот это по-нашему, - обрадовался Жмотов и руки потёр. - Действительно, сегодня праздник? Снег выпал?
- Верунчик осчастливит нас? - вместо ответа рыскнул по столу глазами Квасницкий. - Закусочки подаст? Я голодный!
- Что ты, - погрозил пальцем Жмотов. - Она дама строгих правил. Вот познакомлю - тогда. А чтоб фривольности… ни-ни.
- Порядочная, значит?
- А то… - Жмотов достал графинчик с рюмочками. - Она у меня княжеского происхождения. А мы честь бережём!
- Да ты что!
- Грузинка. Сам Нестор Семёнович рекомендовал.
- Ба-а-а, вот и дожили! - юродствуя, выскочил из-за стола, присел в поклоне Квасницкий. - Обскакал ты меня, мил дружок.
Жмотов, не замечая, вполне торжественно поднял рюмку и благосклонно продолжил:
- Слышал небось про грузинских царей, что в Успенском захоронены?
У Квасницкого вытянулось лицо, он не знал, плакать ему или смеяться:
- Так, так, так…
- Её предки сопровождали одного, - опрокинул рюмку Жмотов и глубокомысленно призадумался. - Так с ним и их… закопали.
- Во как! - всё же расхохотался Квасницкий. - Значит, есть расчёт?
- Это чего?
- При нормальном раскладе и тебе место в саркофаге сгондобит Верунька, - прыснул тот.
- Ты не кипятись, - всерьёз нахмурился приятель. - Тебе дело, а ты…
- Вот я к тебе как раз и с делом, - погладил пальчиком голую грудь товарища Квасницкий и пригубил рюмочку. - Надел бы портки, а то прямо глаз некуда положить.
- Стесняешься?
- Разговор серьёзный ждёт.
- А у тебя другие бывают?
- Жизнь заставляет всё время клыками грызть.
- А мне не к спеху, - рассерчал Жмотов, во хмелю он становился несговорчив. - Мне до вечера ещё дурака валять. Давай, выкладывай свои секреты.
- Считаешь, что готов?
- А я всегда, как хороший солдат, - захохотал тот. - В бой трубят, а у него живот поносом скрутило.
- Ну что ж, вижу - бодро держишься. - Квасницкий поднялся, заходил по комнате, кивнул со значением на дверцу за шкафом. - Гарантируешь?
- Без намёков, - повёл бровями Жмотов. - Порода не позволяет шпионить.
- Ну, ну, - отошёл всё же подальше к окну Квасницкий. - Шекспир предупреждал: женщине доверять - утром можно не проснуться.
- С кем ни попадя спать не следует, - буркнул Жмотов и ещё рюмочку хлебнул.
- Значит, так?
Жмотов только на стол склонился и голову рукой подпёр, как послушный школьник:
- Толкуй, а то в сон вгонишь.
- Тогда… с чего бы начать?
- С начала, - сомкнул веки Жмотов, но так натурально, что, испугавшись, Квасницкий перестал дурачиться и отчаянно пальнул:
- Есть шанс вляпаться в дерьмо!
- О! Как это не по-вашему, Игорёк, как не аристократично…
- В паскудную историю мы уже вляпались, мой дружок, теперь нам грозит новое счастье.
Жмотов лишь ресницами дрогнул, тычась носом в ладошку.
"Ему сейчас, конечно, на всё накласть, а через десять - пятнадцать минут он совсем никакой будет, - с тоской подумалось Квасницкому, но другая мысль подтачивала: - А может, так оно и лучше? Он всё успеет услышать, многое запомнит, главное поймёт, и это останется в его памяти навсегда. О прочем пусть сам кумекает. Если трезвым был, вспомнил бы о таких химерах, как совесть, о других высоких материях. А так - и мне, и ему легче…" Сия перспектива вписывалась в его расчёт. И он ударил в лоб:
- Дело контриков, которое тебе и Минину поручили, гнилое.
Жмотов приоткрыл один глаз, впился им в говорящего.
- На нём, скорее всего, Подымайко и погорел.
У Жмотова вспыхнуло интересом второе око.
- Это версия…
Жмотов обмяк, хмыкнув.
- Но версия рабочая! Она процентов на девяносто пять потянет. А этот урод! - Квасницкий хлопнул ладошкой по столу так, что фарфоровые чашечки в итальянском шкапчике Веры Павловны жалобно задребезжали. - Наш бестолковый баран мне это дело навязывал! Представляешь?
- Игорёчек, - откинулся на спинку стула Жмотов, млея и улыбаясь. - Но так сразу о родственнике!.. Даже мне… Зачем же?
Он изобразил осуждение и закачал головой:
- Ох, ох, ох! Разве можно так о начальстве и тем более за глаза…
- Замолчи! Тебе б только посмеяться! А он меня в это дерьмо хотел упечь.
- Ну что ты? Ты ж сказал, что нам со Степанычем там копаться? Значит, ты с ним обо всём договорился. А? По-родственному? А мы уж со Степанычем в этом дерьме как-нибудь… по уши, - осклабился Жмотов и потянулся к графинчику.