III
Что бы ни говорили, а в кабинете над столом начальника с чёрного портрета вождь хмурил брови и жёг глазами суровей и пронзительней где бы то ни было. В большом зале совещаний вроде и побольше он и повнушительней размерами, а не то; потом там не один сидишь под его очами, вокруг полно таких же суетящихся, галдящих, обрадованных редкой встречей, пока не окрикнет начальство, а здесь ты один, и он со стены поедает глазищами, ну, как букашку под микроскопом! Каждый раз, как Минин оказывался на этом стуле под этим портретом, так робел до противной потливости, как мальчишка нашкодивший, и хотя не совершил ничего особого, а уже чувствовал себя виноватым, и "форменка" под кителем мокрела на спине и подмышками так, что запах поганый носом чуялся, хоть провались.
- Значит, всех опросил, кто с ним последнее время виделся, и ничего? - постукивал костяшками пальцев по крышке стола полковник Ахапкин.
- Так точно! - вскочил на ноги Минин.
- Сиди, сиди, - хмурился полковник и зло повторил в раздумье: - И никаких толков… Исследований медицинских по трупу не назначали?
- Никак нет. Ждём ваших распоряжений. Сегодня намеревались.
- Не будем спешить. Надо полнее материал собрать. Полнее… Налицо, говоришь, свидетельства?
- Так точно. Свой же брючный ремень использовал майор Подымайко. Непонятно только, зачем же смерть принимать лицом к окну и на входной двери? Еле-еле отворила уборщица, когда убраться пришла. Она на помощь и позвала, только поздно. Он, как привалился к двери спиной, так и сидел на полу, ремень к ручке примотав. Так и…
- Чего ж тут непонятного? Лицом к свету. Последний раз чтобы белый свет увидеть… Ах, сукин сын! Ах, сволочь! - схватился за голову Ахапкин. - Чего натворил! Как подвёл!
Минин, вцепившись в сиденье стула, карябал посиневшими ногтями пальцев ставшее мягким дерево.
- Враг! Сущий враг! - цедил сквозь зубы полковник. - Вот где он себя проявил! Мне тут про пацанву расписывал сказки! Молокососы, мол, сопляки. Выпороть их и домой в деревню отправить. Покрывал врагов народа! Выкормышей, предательское семя! Вот его сущность! Не разглядел я вовремя. А ты чего молчишь? Защищать его будешь? Чего молчишь, я спрашиваю?
В дверь робко постучали.
- Занят! - рявкнул Ахапкин и, скосив глаза на Минина, заторопился: - Личный обыск проводил?
- В присутствии подполковника Баклея, товарищ начальник управления.
- И никаких записок? - Ахапкин словно буравом всверлился взглядом в Минина. - Должен он был после себя что-то оставить. Нутром чую. Неспроста всё это. Хохлом твердолобым был этот Подымайко, но так просто в петлю залезть не мог. Хотя б и по пьяни.
- Не пахло от него.
- Как не пахло! - Ахапкин даже привстал и ладонью махнул на капитана, как на невидаль какую. - Ты чего мелешь?
- Трезв.
- Но, но! Не спеши… Вскрытие ещё не производили. Оно покажет. Ваш брат - мастера зажёвывать. Чего только в пасть не пихаете, чтоб не пахло… Да ты нюхал его, что ли?
- Товарищ полковник!..
- Хватит! Вскрытие покажет, я сказал, - и Ахапкин отмахнулся напрочь от оперуполномоченного, как от мухи. - А дома у него, значит, тоже ничего?
- Баклей Нестор Семёнович не решился туда без вас… Не вскрывали квартиру, но опечатали.
- Ну что же, это верно…
- Я лично, товарищ полковник.
- Так, так… - Ахапкину не сиделось, он ёрзал на стуле, с оперуполномоченного глаз не спускал. - Сам-то что?.. Мысли какие? Подозрения имеются? Твой же начальник?..
Минин пожал плечами.
- Ты же знал его лучше меня? Воевал с ним в Смерше.
- Воевал, - опустил глаза Минин. - Только на разных фронтах.
- Ты не открещивайся, капитан!
- Отчего же. В личном деле всё есть, - поднял светлые пронзительные глаза тот. - И дружили мы до последнего.
- Ну?
- Мужик он прямой был. Правильно вы подметили. Твёрдый. Но чтобы разговоры о собственной смерти вести… Никогда язык его не поворачивался. Песни любил горланить. Песни - да.
- Значит, повода не подавал?
Минин энергично головой отмахнулся:
- Да и не пил он особенно. Другие, бывало…
- Я про других не спрашиваю, - оборвал оперуполномоченного Ахапкин. - Дома, значит, бывал у него?
- Один он, как перст. Попугай чудной и всё.
- Чего?
- Попугай у него занятный.
- Этот ещё откуда?
- Савелия… извиняюсь, майора Подымайко, ещё как прибыл на службу, подселили на жительство к одному семейству. Оба древних старикана без детей и наследников. Ну на второй или третий год он их схоронил, а квартиру за ним так и закрепили. И птица ихняя осталась. Они, говорят, по триста лет живут. Чудной дурачок, говорить умеет и орал по ночам, когда Савелий лампу гасил. Он его из-за этого Провокатором звал.
Ахапкин в недоумении уставился на оперуполномоченного.
- Будил тот его среди ночи, только заснёт…
- Сам он провокатор! - зло взвился Ахапкин. - Провокатор и есть! Такое спровоцировать только враг народа может. Мне вон в Сталинграде, знаешь, что сказали? Я ж сюда оттуда примчался, в дом не заглянул.
В дверь опять постучали, но уже настойчивей.
- Войдите! - крикнул полковник, махнул рукой Минину, а сам полез за папироской. - Кому там не терпится?
- Мне выйти? - подскочив на ноги, вытянулся Минин.
- Подожди в приёмной. Понадобишься, - глубоко затянувшись папироской, выдохнул с удовольствием клубы дыма Ахапкин, встал из-за стола и покачал головой в тревоге. - Сегодня у нас горячий денёк будет.
В дверях Минина чуть не сшиб подполковник Баклей, рвущийся к начальству; капитан успел посторониться, прикрыл дверь и, тяжко переведя дух, уселся к стене, ничего не замечая и не подымая глаз. Напротив, запрокинув ногу на ногу, высиживал, дожидаясь своей очереди, Квасницкий. Пытливо уставившись на капитана, он сверкал тонкой оправой очков.
IV
- Нет, что вы мне ни говор-рите, Ер-ремей Тимофеевич, - помешивал чай в мельхиоровом подстаканнике и поглядывал в тёмное стекло постукивающего на рельсах вагона Яков Самуилович Шнейдер, - а всё же чем тщательнее скр-рывается, тем яснее обнар-руживается.
В молодости, видно, красавец, высокий, сухой, горбоносый брюнет и теперь без единой сединки, мизинцем коснулся ровной струнки усов и повторил, заметно грассируя:
- Тем яснее обнар-руживается.
- Да, да, - соглашался, копаясь в просторной дорожной сумке, развёрнутой на купейной скамье, собеседник, пожилой толстячок с брюшком и обширной лысиной на макушке. - Так и оборачивается в жизни, милейший Яков Самуилович. Так всё и сопровождается.
- Даже в прир-роде такой закон есть. Помните? Сохр-ранения веществ! Р-равенство…
- Я бы сказал, товарищ полковник… - встрял было толстячок.
- Но, увы! - не замечая и не слушая, перебил его Шнейдер и грозно глянул. - Мир-р желает быть обманутым.
- Да, да… Всё именно так.
- Не р-раз я твер-рдил товар-рищу Медянникову, что тем и кончится. И что же?
- Назар Егорович, он - да, он долго запрягает.
- Пр-ринял он какие-то мер-ры?
- Ах, чтоб её! - всплеснул руками толстячок.
- Что? - уставился на него Шнейдер.
- Нашлась пропажа! - Еремей Тимофеевич, ликуя, и даже торжественно протянул ему из глубины сумки мельхиоровую чайную ложку. - К стаканчику, пожалуйста, милейший Яков Самуилович. А то, не дай бог, затерять, меня Анна Юрьевна моя… Ого-го!
Он улыбнулся, совсем засмущавшись, и ещё извинительнее добавил:
- Ахапкину симпатизирует наш Назар Егорович, Ахапкину. Я вам тоже докладывал. Помнится, они вместе воевали.
- Да бр-росьте вы! - взорвался Шнейдер, брови возмущённо поднял, но ложку принял. - Я сам давно замечал в их отношениях некую… опр-ределённую закономер-рность… А воевали? Так что же? Вр-редить делу?
И он попытался даже встать, весь в чувствах, но длинные ноги упёрлись коленками в столик, и он только скрипнул зубами.
- Есть вполне конкр-ретные указания заместителя министр-ра Михаила Дмитр-риевича Р-рюмина в отношении всех этих… бывших. Скр-рытых вр-рагов! И смер-ршевцев, кстати, это прежде всего касается.
- Да, да… Я, так сказать… - толстячок нагнулся к сумке, выхватил и завертел в руках, явно раздумывая, бутылку с приятной яркой наклейкой. - Я, так сказать, в качестве видимых… запомнившихся мотивов хотел бы довести до вашего сведения…
Он, с опаской посматривая на Шнейдера, водрузил всё же бутылку на столик, приплюсовал к ней из сумки кусок мяса домашнего приготовления и несколько бутербродов с ветчиной.
- Мотивы? - заинтересовался Шнейдер бутылкой, поднёс её к явно близоруким глазам. - Вот именно, мотивы! Какие?
Бутылка была оставлена на столе, а Шнейдер снова отвернулся к окну, всматриваясь в пролетающую темень.
- Р-раньше следовало р-развор-рошить осиное гнездо. Вон, нашему Михаилу Дмитр-риевичу и тр-рёх суток не понадобилось, чтобы после ар-реста главного пр-редателя Абакумова убр-рать всю вер-рхушку и заменить пол-аппар-рата в министер-рстве. Я не упоминаю мелкую мр-разь, а Ахапкин?.. Это до чего же довести положение! В стенах собственной "контор-ры" начальник отдела накладывает на себя р-руки!
- Да, да, - юркий толстячок уже и столик накрыл и в рюмочки налил ароматного напитка. - Вам, может, шоколадку, Яков Самуилович? Сейчас молодёжь предпочитает сладкое к коньячку.
- Пустое, - поднял рюмку Шнейдер. - Знаете, что я вам скажу, товар-рищ майор-р…
Толстячок даже вздрогнул от неожиданности и свою руку с рюмочкой вздёрнул.
Они выпили.
- Вот, вот, - не закусывая, закивал головой Шнейдер. - Я, знаете ли, не пр-риветствую некотор-рые новые начинания.
- Как?
- Нет. Я о др-ругом, - смерил подозрительным взглядом собеседника Шнейдер. - Шоколад, кстати, это тоже оттуда. Их мор-раль. Заокеанская. Союзнички, мать их!
- Да, да…
Они выпили ещё по рюмочке, потом ещё, растягивая удовольствие. Шнейдер, задумавшись, ушёл в себя, но не забывал время от времени прихлёбывать остывающий чай. Еремей Тимофеевич норовил подсовывать ему бутерброды, но тот не притрагивался, а затем вообще достал из кармана галифе великолепную коробку и закурил "герцеговину". Он разомлел от выпитого, лицо заметно изменилось, из бледного преобразившись в розовое с красными большими пятнами - давняя причуда, удивительная для него самого и окружающих, и проходившая с количеством выпитого спиртного; тогда лицо снова приобретало прежний вид, даже бледнело до синевы, когда застолье кончалось перебором. Но до этого доходило редко. С некоторых пор Яков Самуилович берёг себя, если не забывался.
Еремей Тимофеевич, наведя между тем порядок в сумке, установил её удобнее под столом, застелил скамью и накинул на плечи домашний халат, полосатый и уютный; ещё не топили, и в вагоне холодало. Шнейдер же не торопился готовиться ко сну; лениво покуривая, он только расстегнул на кителе две верхние пуговицы, наблюдая за суетящимся соседом.
- Задача у нас с вами не такая пр-ростая, как кажется на пер-рвый взгляд… - вдруг заговорил он.
- Может, мне товарища Винегретова пригласить? - тут же насторожился толстячок, сел напротив, весь внимание. - И медика заодно.
- Кого?
- Эксперта. Кротова Прокопия Сергеевича. Он не любитель железных дорог. Мне когда его для нашей проверки порекомендовали, я поинтересовался. Встретился даже лично, побеседовал для профилактики. Поездка всё же необычная, - толстячок слегка усмехнулся. - Жаловался мне, что уснуть не может от стука. Знал бы он, когда нам спать удаётся.
- Сейчас он зачем? - не разобрал его чувств Шнейдер.
- Ему интересны будут ваши наставления.
- Пустое, - Шнейдер сам разлил остатки коньяка по рюмкам, толстячок легко нагнулся к сумке и тут же на столике засияла новая такая же бутылочка.
- Не спешите? - покосился в окно Шнейдер.
- А что ж? Нам ехать да ехать.
- Вы пр-равы… А вот не выходит у меня из головы этот Ахапкин. - Шнейдер опрокинул рюмку с коньяком, затянулся папироской, не закусывая, аппетитно выдохнул ароматный дым чуть ли не в лицо толстячку, глаза закрыл и откинул голову назад. - Не вписывается он в нашу схему, а?
Но собеседник отвлёкся от разговора или, решив смолчать, безмолвствовал.
Поезд ускорял бег, вагон заметно покачивало.
- А ведь Михаил Дмитр-риевич пр-ростым майор-ром был, подумать только… - внезапно сменил тему подполковник.
- Судьба играет человеком, - поднял брови толстячок, открывая новую бутылку и наполняя ему рюмку. - Рюмин Михаил Дмитриевич - большой интеллектуал.
- Что? Интеллектуал? - изобразил недоумение Шнейдер. - Он пр-режде всего боец! Такого госбезопасности как р-раз давно не хватало.
Толстячок как-то по-особому глянул на него и опять едва заметно усмехнулся. Ему доподлинно было известно, что бывший следователь КГБ Михаил Рюмин получил внеочередное звание полковника, должность заместителя министра госбезопасности СССР и начальника следственной части после того, как написал лично И. Сталину донос, инспирированный сверху, на бывшего министра ГБ Абакумова. Тот был вскоре арестован. Но толстячок промолчал и только опустил голову:
- Вы правы. У него особый талант. Находясь посреди реки, он не испил воды.
- Что? - напряг морщины на лбу Шнейдер, с минуту изучал лицо собеседника и довольный рассмеялся. - Да, да. Вот именно, ср-реди р-реки, ср-реди р-реки. Ха-ха!
Это прозвучало зловещим карканьем, но толстячок в этот раз не отреагировал никоим образом. Он бесстрастно жевал бутерброды и даже явно чавкал, то ли намеренно, то ли от удовольствия. Они выпили уже вместе, впервые чокнувшись, - Шнейдер сам протянул руку с рюмкой, лицо его совсем забагровело.
- Я всё помню, как сейчас, - с придыханием заговорил Шнейдер, выдохнув дым; новые мысли, захватившие его, рвались наружу. - Каким великим казался тот гор-рдец Абакумов! Как он обставил себя этими ср-раными контр-разведчиками, словно Цезар-рь пр-ретор-рианцами! Он готов был плюнуть в лицо самому Лавр-рентию Палычу Берии! Помните, как зимой сор-рок пятого Абакумов примчался в Бер-рлин?
Толстячок ничего не ответил, но заметно напрягся, ловя каждое слово.
- А я был там, - Шнейдер даже прихлопнул по столу так, что звякнула ложка в стакане. - Он пр-римчался ар-рестовывать мар-ршала Жукова! Главнокомандующего нашими оккупационными войсками в Гер-рмании заподозр-рил в кр-рахобор-рстве!.. Слышали?.. Ар-рестовал боевых генер-ралов… Кр-рюкова… за поганое тр-рофейное имущество… Но потом! Что стало с ним потом!.. Стр-рашная жар-ра июля пр-рошлого года!.. Четвёр-ртого числа Абакумов отстр-ранён от должности, а двенадцатого июля уже в Матр-росской Тишине.
Он смолк, пробежал по столику глазами, схватил рюмку с коньяком и опрокинул в себя, далеко откинув голову. Потом огляделся помутневшим взором и, уставившись на молчавшего товарища, то ли сказал, то ли спросил:
- Сейчас в Лефор-ртово?
- В Бутырке, - поднял наконец голову тот и, встретив взгляд, не отвёл своих глаз, выговорил медленно, со значением, будто и не пил ни капли: - А на Волге тоже тюрьма неплохая, скажу вам, милейший Яков Самуилович.
- Что? Тюр-рьма?
- Ещё Екатериной Второй поставлена, - продолжал толстячок. - Правда, задумывала императрица монастырь женский ставить. Нужда обозначилась, греховодниц развелось средь их бесовского отродья, но Пугачёв напугал, так что тюрьма нужнее оказалась.
- А что тюр-рьма? Тюр-рьма тоже пр-рекр-расное место для очищения душ заблудших, - ухмыльнулся Шнейдер.
- Вот и я говорю.
- Так… - глубоко затянулся "герцеговиной" Шнейдер и уже не спускал глаз с собеседника. - И куда же ты гнёшь, Ер-ремей Тимофеевич?
- Там и достойные кадры можно подыскать на смену некоторых, если потребуется, - цедил сквозь зубы толстячок, опять будто не слыша вопроса. - Наши есть орлы! Мне даже в некотором роде знакомы некоторые. Вот, полюбуйтесь, чем не лихой писарь!
Он не спеша нагнулся к своей сумке под столик, достал оттуда тёмную неприметную папочку, развязал тесёмки и поднёс к глазам стопку листов. Шнейдер, с любопытством взирая на его действия, налил себе рюмку коньяка, выпил и закурил новую папироску. Вывернув ноги из-за неудобного столика, он с облегчением закинул одну на другую и приготовился к представлению.
- Минутку… - перебирая листки, толстячок шевелил губами. - Вот! Я полагаю, вы догадаетесь, что сие перлы из протокола допроса арестованного врага. Итак, читаю: "Я это не апробировал, мотивируя риском провала и потерей возможности вести завуалированную контрреволюционную работу внутри Всероссийской коммунистической партии большевиков!.." А? Каков выверт! Каков стиль! Каков сукин сын!
Шнейдер криво ухмыльнулся.
- Нет! Вы только вкусите! Какая интрига для дальнейшей разработки врага и как закручено: "риском провала и потерей возможности вести завуалированную контрреволюционную работу"!..
- Тр-рафар-рет, - покривился Шнейдер и цыкнул сквозь зубы презрительно. - Похоже, что автор-р списывал ещё с бумаг из дел двадцатых годов. Учебный матер-риал! У нас этих писар-рей да забойщиков р-развелось!.. Не хуже меня знаете.
Майор, конечно, знал, что в следственном аппарате Министерства госбезопасности процветают два типа следователей: "забойщики" и "писари". Нормативные материалы позволяли применение физического воздействия на врагов народа, поэтому следователи специализировались, строя тактику допроса, один мастерски избивал, выбивая нужные показания, второй лихо и хитро записывал. И то, и другое требовалось делать умело. Кроме того, существует так называемая "французская борьба" - метод оформления протокола допроса подозреваемого, когда по шаблону делается следующее: сперва арестованный будто всё отрицал, заявляя, что не виновен, а затем, прозрев под воздействием следователя и раскаявшись в содеянном, шёл на полное и безоговорочное признание. Протоколы при этом представляют собой яркий образец поточно-конвейерного штампования, но в нареканиях он не нуждается, наоборот. Поэтому толстячок лишь слегка улыбнулся на реплику подполковника.
- Не скажите, милейший Яков Самуилович, не скажите, за неимением времени, я бы и большее вам изобразил, - толстячок пожевал губы, полистал бумаги. - Перед нами явный талант! Он и в тактике силён, и стратегия в допросах просматривается, переплюнет наших во французской борьбе.
- Ну, ну, - махнул рукой Шнейдер, - по бумажкам-то выводы делать?
- А я вам его представлю, как приедем, - улыбнулся толстячок. - Дожидается нас, готовится.
- Похвально, похвально. Узнаю ваши методы, Ер-ремей Тимофеевич, - Шнейдер сделал приглашающий жест к рюмкам. - Вы, как обычно, наступление не начинаете, не подготовив плацдар-рм.
- Мы что, мы в штабе… исполняем приказы, - скромно заблестел замасливавшимися глазками толстячок и потянулся к рюмке.