* * *
Оливер с Кронски извлекли мужчину из спасательного пояса.
- Поддержите его, - сказал сержант и добавил погромче: - Дайте ему кислород!
Махнул рукой в сторону Башни и спасательный пояс медленно тронулся в обратный путь.
- Семьдесят семь! - сообщил Оливер по рации. - Фамилия Бухгольц. Нужна медицинская помощь.
Он стоял, могучий и невозмутимый, как скала, не сводя глаз с окон Башни, пока Кронски потравливал страховочный конец спасательного пояса.
Здесь, на крыше Торгового центрами раньше было холодно. Теперь же, в последних лучах заходящего солнца, мороз пробирал прямо до костей. Кронски потопал ногами и начал тереть руки.
- Здесь и белый медведь бы закоченел, - сказал он.
По сержанту не было заметно никаких признаков испытываемых им неудобств.
- Вспомните о тех беднягах наверху, - сказал он. - Уж у них-то тепла хватает с избытком. - И тут же: - Смотри! - У него впервые сорвался голос. - Смотри! Пояс сорвался!
Спасательный пояс вылетел в окно. Начал падать под собственным весом, описывая огромную дугу, все быстрее и быстрее, подпрыгивая и раскачиваясь, как сумасшедший.
- Господи Боже, - вскричал Оливер, - все кончено! - Он показал рукой.
В окно проскользнул, как змея, основной трос, и его конец болтался в воздухе, потому что его оттягивали все еще державшиеся узлы. Трос расплавился от раскаленной балки, к которой был привязан, и теперь падал и падал в пропасть.
- В сторону! - крикнул сержант и отскочил сам, потому что тяжелый трос со свистом хлестнул по месту крепления к крыше. Потом замер. Оливер пытался рассмотреть, что происходит за окнами. Протянул руку: - Бинокль!
Молча обшарил биноклем весь ряд окон банкетного зала, потом отпустил его и оставил болтаться на ремешке. Медленно поднес ко рту рацию:
- Крыша вызывает трейлер.
- Трейлер слушает, - отозвался Нат.
Голос Оливера звучал монотонно:
- Трос лопнул. Спасательный пояс упал вниз. Пустой.
Нат тихо произнес:
- Господи Боже!
- Но это уже не важно, - продолжал сержант. - Я не вижу, чтобы там кто-то двигался. Думаю, все кончено. - Он помолчал. - Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало.
Было 20.41. С момента взрыва прошло четыре часа восемнадцать минут.
Эпилог
Гибель богов
Они молча шагали в вечерней прохладе, квартал за кварталом, без всякой цели, погруженные каждый в свои мысли.
Наконец остановились, как будто услышав неведомый сигнал, остановились и оглянулись.
Шпиль гигантской Башни отражал последние лучи солнца. Под ним в густевших сумерках светился раскаленный каркас. Уже не казалось, что он корчится в муках. Он казался тлеющими углями, остывавшими в потухшем костре.
- Сержант был прав, - заметил Нат. - Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало. Может быть, мы сделали не все, - тихо добавил он странным тоном. - Может быть…
- Все уже кончено, - ответила Патти. - Не думайте больше об этом и продолжайте свой путь.
- Куда?
- Вперед. - Голос Патти звучал ласково. - Вперед, а не назад. Человеку нельзя возвращаться. - Она помолчала. - Все это уже позади. Все.
И они снова зашагали вперед. Вместе.
Ханс Хельмут Кирст
Вам решать, комиссар!
(пер. с нем.)
Сюжет и персонажи этого романа вымышлены. Сходство с реальными событиями совершенно случайно.
Это касается и официальных лиц города, где происходит действие, и конкурентной борьбы, о которой идет речь. Журналистская среда выбрана исключительно по литературным соображениям.
В то же время описание повседневного труда криминалистов, методов их работы и человеческих качеств соответствует действительности. Эта книга была написана еще и для того, чтобы лучше показать их почетный и очень не легкий труд.
Правда подобна утлой лодчонке
Той, что во власти бурного моря
И только от милости бури зависит,
Спасется она или канет в пучину.
В пятницу на масленичной неделе незадолго до полуночи в предместье Мюнхена был обнаружен труп мужчины. Жертвой был журналист Хайнц Хорстман. Три дня понадобилось, чтобы найти преступника.
Но история эта вызвала целую цепь осложнений. Хайнц Хорстман не раз угрожал интересам многих влиятельных лиц и целых общественных групп. Разоблачал лжецов и мошенников, раскапывал растраты и аферы, вскрывал моральную нечистоплотность признанных столпов общества, и после смерти его они не чувствовали себя в безопасности.
Смерть его повлекла за собой новые жертвы. Не были исключением и служащие криминальной полиции. По крайней мере, один из них.
Глава I
Комиссар Мартин Циммерман прибыл на место незадолго до полуночи. Дело было в Мюнхене, на Нойемюлештрассе, 22/24, в тихом предместье Гарн, квартале небольших вилл с тщательно ухоженными садиками. Летом там, пожалуй, неплохо.
Но была зима, лил ледяной дождь, ни намека на снег, и температура - ноль. В конце января мюнхенцы ежегодно празднуют Фастнахт - масленицу. В десятках прекрасно освещенных, роскошно убранных и безусловно доходных для владельцев танцевальных залов собираются тысячи людей, жаждущих веселья и развлечений.
Но здесь, на Нойемюлештрассе, лежал труп. Один из тех пяти-шести, которые каждую ночь становятся в этом городе жертвами насилия. Это количество обычно возрастало к концу недели и особенно резко - во время масленицы и октябрьских пивных карнавалов.
Выходя из машины, комиссар Циммерман заметил что-то похожее на бесформенный тюк. Тот лежал на скрещении лучей света от фар двух автомобилей, это и было тело жертвы.
Из группы полицейских чинов, неподвижно стоявших рядом с трупом, навстречу комиссару шагнул инспектор Фельдер, член его бригады по расследованию убийств. Приветствовал он шефа довольно неформально:
- Большую часть следов черти взяли. Натоптали тут, как стадо коров.
- Как обычно, - спокойно кивнул комиссар, - но что-нибудь все равно найдем.
- Как только пришел, я велел оцепить весь район, - продолжал Фельдер. - Разумеется, пошли разговоры - все считали, речь идет об обычном несчастном случае, при котором погиб человек, а водитель сбежал.
- Ну, в Фастнахт в этом не было бы ничего удивительного, - проворчал Циммерман. - А с чего вы, собственно, пришли к заключению, что это не обычное дорожное происшествие?
- К этому заключению пришел эксперт уже при беглом осмотре, - пояснил Фельдер. - По состоянию тела и характеру повреждений было ясно, что жертву переехали дважды. Как минимум дважды.
Циммерман прищурился. Потом кивком предложил Фельдеру продолжать.
- И что дальше? Вы уже выяснили, кто погибший?
- По документам это Хайнц Хорстман, около тридцати лет, журналист. Довольно известное имя, а?
Циммерман, втянув голову в плечи, стал похож на охотничьего пса, унюхавшего добычу.
- Хайнц Хорстман? Надеюсь, это ошибка.
- Нет, комиссар, - сказал Фельдер, - к сожалению, это так.
* * *
В ту ночь с пятницы на субботу, когда в предместье Гарн лежал на улице труп Ханца Хорстмана, в Мюнхенском Фолькстеатре бурлил ежегодный бал журналистов. Под гигантскими цветочными гирляндами в залах, украшенных фантастическими фигурами зверей, в серебристо-синих и золотых блестках - всюду толпы людей газетного мира, людей, которые целый год жили в мире безжалостной конкурентной борьбы и острых полемик, - издатели, управляющие, шеф-редакторы и их заместители, редакторы, репортеры, критики, фельетонисты и ведущие колонок. Сегодня все они старались делать вид, что оказались среди лучших друзей и что пришли сюда исключительно для развлечения.
- Господи, как все великолепно! Лучше и быть не могло, - расхваливал бал Анатоль Шмельц, совладелец, а для широкой публики и шеф-редактор "Мюнхенского утреннего курьера" - газеты, в последнее время любой ценой пытавшейся пробиться в лидеры. В журналистских кругах о ней говорили как об издании несерьезном и скандальном, но, по мнению Анатоля Шмельца, все это были грязные происки конкурентов.
В последнее время Шмельц вообще ощущал себя выше людской молвы. Он верил тому, в чем каждый день убеждали его сотрудники, - что звезда его восходит. Три городские газеты, которые четверть века правили общественным мнением, начинали бояться и уважать его. Это переполняло чувством счастья и всемогущества.
* * *
Комиссар Циммерман, который задумчиво разглядывал труп на мостовой, нюхом искушенного криминалиста почуял, что наткнулся на случай, салящий одни неприятности и что Хорстман еще добавит полиции головной боли. Но это предчувствие не вывело его из равновесия, обретенного за долгие годы службы в криминальной полиции.
Те, кто не знал Циммермана по ежедневной служебной рутине, считали его человеком чувствительным и исключительно доступным.
Даже тертые уголовники часто поддавались этому впечатлению и доверяли Циммерману свои боли и проблемы. Но в криминальной полиции люди, знавшие его ближе, именовали не иначе как "старый лев". Ведь в нужный момент Циммерман мог проявить такую энергию и выдержку, что доводил своих молодых сотрудников до грани срыва, а из преступников выжимал все, что ему было нужно.
Его ближайший сотрудник Фельдер мог бы, имей он желание и, главное, возможность, рассказать настоящие легенды. Но сейчас он продолжал свой доклад Циммерману, стараясь быть лаконичным, что особенно любил шеф.
- Время происшествия - 23.13–23.15. Полицию вызвали случайные свидетели - советник Лаймер и фрау Домбровска, вдова, - оба проживают в доме 23. Поскольку полагали, что речь идет о дорожном происшествии, вызов передали в транспортную полицию, где его принял их начальник, капитан Крамер-Марайн.
- Крамер-Марайн? - с довольной усмешкой переспросил Циммерман. - Это очень удачно, он нам сможет помочь.
Тут Фельдер кивнул на тело Хорстмана.
- Значит, это последняя неприятность, которую он нам устроил.
- Но боюсь, что она похлеще всех прочих, - коротко бросил Циммерман. - Нутром чую. Когда бы я ни имел с ним дело, вечно были сплошные проблемы.
* * *
Анатоль Шмельц, с трудом переводя дыхание, с залитым потом лицом, оперся о золоченую колонну своей ложи в главном зале Фолькстеатра. Он задыхался в душных испарениях толпы тесно сплетенных пар на танцевальной площадке. Видел фигуры, метавшиеся в безумном ритме безостановочной музыки, потные руки на голых женских плечах, ощущал спиртные пары, жар ненасытных тел, еще больше подогретый жаром мощных прожекторов.
Шмельцу казалось, что он в центре внимания, он, который достиг вершины, сумел подняться вверх и добиться всего, чего хотел. А это было отнюдь не легко. Ведь году в сорок пятом - сорок шестом он попал в этот город как беженец, как "перемещенное лицо". Жил в жалкой конуре без постельного белья и укрывался конской попоной. Одет был убого, сам стирал белье и рубашки. К тому же холод и голод - лишь хлеб из отрубей, порою пара картофелин и никакого мяса. Бессонные ночи, дни в погоне за куском хлеба, вечная нужда и проблемы. Но у него всегда хватало веры в себя, в свои силы, которая и привела его наверх.
* * *
Карл Гольднер, писатель и журналист, признанный знаток мюнхенского света и, вообще, баварского стиля жизни, заметил как-то впоследствии по этому поводу:
"Не вздумайте принимать россказни Шмельца за чистую монету. Он скользкий как угорь. Это он-то гонимый и несчастный беженец? До самых последних часов великого германского рейха он изливал на страницах берлинских изданий свои лакейские статейки. Но перед самым концом войны ему безумно повезло: женился на известной специалистке по интерьерам, между прочим, роскошной женщине, это нужно признать. Недавно на ее похоронах я даже прослезился. Когда представил, каково ей, бедняжке, жилось с этим сентиментальным слезливым кобелем, который изменял на каждом шагу и вообще ее в грош не ставил. В те годы он жил за ее счет и еще содержал своих любовниц. Она тогда занималась антиквариатом, в основном меняла на продукты. Так что по тем временам Анатоль был неплохо откормлен и вполне прилично одет. И пока она на него зарабатывала, Шмельц строчил страстные письма другим женщинам. И не Стыдился даже почтовые расходы списывать за ее счет. Вы когда-нибудь видели дикого кабана, как он в лесу вырывает корни? Вот так же жадно и бесстыдно вел себя и Шмельц, раскапывая пути к богатой и легкой жизни. Это и называется "путь наверх"".
* * *
Замечание герра Тириша, директора издательства и совладельца газеты Шмельца "Мюнхенский утренний курьер", к показаниям Карла Гольднера.
"Но это же Гольднер! Его нельзя принимать всерьез! Писать он, конечно, умеет, не отрицаю. Но готов написать что угодно и о ком угодно, если ему за это заплатят. И никаких угрызений совести.
Знаете, Гольднер - старый холостяк, и в его квартире вечно вьются десятки приятельниц, которым он безжалостно дает отставку, когда те надоедают. У него репутация исключительно компанейского парня, его всюду рады видеть - как когда-то и нашего Шмельца. Но Шмельц оказался слишком доверчив и не сумел разгадать интриганство этого типа и его способность вызвать любой ценой скандал. Представьте, он его защищал, даже когда тот перебежал от нас в "Мюнхенские вечерние вести" - к Вардайнеру, нашему главному конкуренту. И причем только потому, что там больше заплатили.
Этот Гольднер был главной фигурой во всем том свинстве, что произошло после его ухода и едва не подорвало нашу добрую репутацию. Нужно очень подумать, прежде чем поверить хоть единому его слову".
* * *
Казалось, комиссар Циммерман испытывает сам себя - насколько хватит его главного качества - терпения. Не трогаясь с места, он наблюдал и ждал. Фельдер, столь же невозмутимый, - рядом. Оба опирались о ствол дерева.
Сотрудники криминальной и дорожной полиции под критическим взором Циммермана сосредоточенно трудились, стараясь не мешать друг другу. Циммерман ждал предварительного заключения медэксперта Рогальского. Они с Фельдером знали, что от них зависит все дальнейшее.
Рогальски был гарантией обстоятельности и точности. Именно за эти качества он унаследовал место своего предшественника и учителя Келлера, безусловно лучшего из экспертов, когда-либо работавших в полиции. Ему недоставало гениальных способностей Келлера, служивших предметом зависти коллег, но вполне хватало его важнейших качеств - внимания и ответственности.
- Вы когда-нибудь встречались с Хорстманом? - спросил Фельдер.
- Это было неизбежно, - усмехнулся Циммерман, - он делал все, чтобы не остаться незамеченным. И общение с ним было делом весьма утомительным. Он как-то даже попытался обскакать меня по делу группового убийства в корчме для иностранных рабочих. И это ему едва не удалось. Знал он тогда больше, чем было во всех материалах полиции. Полагаю, из него вышел бы неплохой криминалист.
Прежде чем Фельдер оправился от удивления, вызванного этим признанием Циммермана, появился Рогальски. Он похож был на младшего брата своего учителя Келлера - столь же маленький, невзрачный, серенький, как мышка. Докладывал тихо и обстоятельно.
- Хорстмана переехали автомобилем, при этом возникли множественные повреждения: проломлен череп, размозжены грудная клетка и брюшная полость с повреждением жизненно важных внутренних органов и многократные переломы костей голеней. Эти ранения могли возникнуть только при повторном наезде на жертву.
- Значит, убийство, - констатировал Фельдер.
- Ничего не поделаешь, - уныло подтвердил Рогальски.
* * *
- Вы не знаете, куда подевался Хорстман? - спросил Вольрих, самый молодой, но и самый педантичный из всего руководства "Мюнхенского утреннего курьера". Вопрос адресован был Лотару, редактору воскресного приложения. Лотар, худосочный блондин, сидевший в третьем ряду столов в главном зале Фолькстеатра, был полностью поглощен Антонией Бауэр, одной из трех секретарей редакции.
- Хорстман, - недовольно буркнул он, - мне не докладывает.
- Не удивляйтесь, что я спросил вас, ведь вы немало покуролесили вместе.
- А вы, - отметил Лотар с недвусмысленным намеком, - лучший друг его жены. Почему бы не попробовать узнать у нее?
Вольрих холодно усмехнулся.
- Не надо сплетен, Лотар! Это может испортить добрые отношения в редакции - а за них отвечаю я.
- Передать Хорстману, что вы его ищете, если он появится? Или поручите это его жене?
- Пить меньше надо! - оборвал его Вольрих и отошел.
Максимилиан Лотар проводил его довольным взглядом, не замечая озабоченного лица Антонии Бауэр.
- Знал бы он только, - заметил со смехом, - что влип уже по уши и с ним еще парочка местных жеребчиков! Они и представить не могут, какой сюрпризик приготовил им Хорстман!
- Ты перепил, - осторожно заметила Антония.
- За счет издательства - всегда, в любом количестве и с удовольствием. - Он обнял ее одной рукой. - Тебя это не должно беспокоить. Ночь еще долгая, и скоро я буду в лучшей форме. Особенно когда дойдет до того, что задумал Хорстман. Он собрался вычистить авгиевы конюшни перед самой широкой публикой.
- Ты и Хорстман, - скептически возразила Антония, - воображаете, что можете творить что угодно, не считаясь с желанием тех, кому вы продались. Но ведь говорят: кто платит, тот и заказывает музыку.
- Да, нас купили, но почти за бесценок! Мы это поняли, и Хорстман решил действовать. Он, так сказать, заложил бомбу с часовым механизмом. И когда придет время, дорогая, кое-кому здесь придется попотеть. Или, придерживаясь газетных штампов, "мы будем свидетелями великих событий".