А Вера брызнула черным огнем и, подперев бока, медленно двинулась на гостя невиданным для деревни ходом – покачивая бедрами и выбрасывая ноги вперед, словно ступала на невидимую линию, которая вела от нее прямо к Беркасу. Так ходят на подиуме – а здесь такого шага отродясь не видали…
Она вплотную приблизилась к дорогому гостю, постояла, вглядываясь огромными глазищами, которые снова поменяли цвет – теперь они были светло-серыми, как утренний волжский туман. Затем грациозным движением вынула шпильку, отчего густые русые волосы рассыпались по плечам, и неожиданно сильным красивым голосом произнесла:
– Что ж вы, Беркас Сергеевич, вид делаете, что мы с вами и не знакомы вовсе?
Беркас от неожиданности отпрянул и открыл рот. А Верка сделала еще шаг, подошла так близко, что Каленин почувствовал травяной духман ее волос, и с показной обидой сказала:
– А я уж забоялась, что не приедете к нам на Сердце, как обещали!
Родькина жена охнула и беспомощно опустилась на стул. Сам Родька судорожно крутанул головой, порываясь что-то спросить, но проглотил накатывающий вопрос. Другие родственники, сидевшие рядком за столом, дружно замолчали и, не скрывая своего любопытства, стали напряженно ждать развития неожиданного сюжета.
А Верка, доигрывая сцену, сделала озабоченное лицо и добавила.
– Вы, Беркас Сергеевич, с ними больше не тягайтесь по этой части! – она кивнула на стол, где стояли запотевшие бутылки водки. – Им выпивать – дело привычное, а вам – мука горькая!
– Эй, девонька! – одернул Верку дядя Коля. – Яйца курицу не учат!
– Знаете что, – продолжила та, как ни в чем не бывало, – вам, Беркас Сергеевич, сейчас поправиться бы надо! Потом – ни-ни! А сейчас надо! Знаю, что говорю!
Родька поборол, наконец, накативший столбняк и сумел выдавить:
– Ты спятила, что ль? Ты что несешь-то? Кому поправиться, а? Ты вообще знаешь, с кем говоришь, а?!
Но Верка, не удостоив его взглядом, ответила:
– Как не знать?! Не чужие, чай!…Ты, дядя Родион, зачем человека мучаешь? Знаешь ведь, как пособить?
Верка говорила, как заведено на Сердце: спрямляя слоги и жестко произнося шипящие. У нее получалось не "мучаешь", а "мучишь", звучало не "знаешь", а "знаш". Оттого сцена, и так-то нелепая, выглядела откровенным фарсом.
Беркас во все глаза смотрел на Веркины выкрутасы, силясь понять смысл происходящего. Талант несомненный: если и переигрывает, то самую малость, заметную только опытному глазу. Для театрального этюда – на твердую четверку! Понять бы, к чему это… Он уже собрался осторожно рассмеяться, как девушка подошла к столу, налила полную стопку водки, наколола на вилку сочащийся рассолом огурец и протянула Каленину:
– Выпейте, Беркас Сергеич! А то недолго и сердце сгубить. Наши-то меры не знают…
Тут Каленин явственно увидел, как девушка умоляюще подмигнула ему: мол, давай, помогай скорей! включайся в игру, что молчишь, как пень!?
Не очень понимая, зачем он ведется на непонятный каприз, Каленин вымученно улыбнулся и махнул рукой, мол, была-не-была! Потом взял рюмку и, преодолевая накатившую от запаха водки тошноту, сказал:
– Как думаешь, Родион, поможет?… Так сказать, подобное подобным!…
– Это из Булгакова, – заботливо пояснила присутствующим Верка.
– Из кого? – Родион беспомощно смотрел на жену, ожидая поддержки, но та, окаменев, сидела на стуле, не сводя с Беркаса и Верки распахнутых до боли глаз.
Беркас медленно выпил, хрустнул огурцом, продышался малость и сипло пояснил Родьке:
– Писатель был такой.
– Беркас Сергеич меня к конкурсу в Москве готовил, – с гордостью сказала Вера и опять умоляюще стрельнула глазами в сторону Каленина. – А там же надо начитанность показать. Вот мы и придумали игру: я ему что-нибудь из Пушкина прочту…
– … а я ей из Воннегута, – подыграл Каленин и тут же внутренне укорил себя за это. Ведь совсем недавно похожая литературная игра сблизила его с черноглазой красавицей Асей. Осенью они собирались расписаться, и Беркас очень расстроился, когда узнал, что Ася не сможет поехать с ним на Сердце по причине большой занятости на работе в Генпрокуратуре. А поехала бы, глядишь, и не было бы вчерашнего конфуза и сегодняшних мучений…
От грустных мыслей его отвлек дядя Коля Живописцев, который нарочито громко и осуждающе кашлянул: фамилия американского писателя ему явно не понравилась.
– Я ведь доктор филологии… – поспешно уточнил Беркас.
Тут дядя Коля снова кашлянул, уже одобрительно, демонстрируя уважение к профессии земляка.
– Так вы, – изумился Родька, потирая травмированный в детстве висок, – вы что ж, еще в Москве? Это самое…
– В Москве, дядя Родион! – подтвердила Верка. – В столице!… – И, будто решившись на что-то важное, добавила: – Беркас Сергеич! Что ж мы с вами? Неужто станем голову людям морочить? Не чужие же нам: и дядя Родион, и тетя Лиза… Говорите уж все, как есть. Что в Лондон вместе летим, и вообще.
Верка снова ободряюще подмигнула Беркасу.
– Что значит вообще?! – поперхнулся Каленин. – Какой Лондон? Может, хватит людям голову морочить?! – обратился он к Верке. Непонятная шутка явно вышла за допустимые границы, и Беркас уже пожалел, что подыграл коварной девице. – Ни в какой Лондон мы с этой девушкой не летим! – обратился он к присутствующим. – И вообще… – он замолк, чувствуя, что его слова звучат как запоздалое оправдание.
Все смотрели на него с откровенным удивлением и плохо скрываемым недоверием.
– Земляки сердешные! – высказался, наконец, дядя Коля, придвигая к себе открытую Веркой бутылку. – Я так скажу: не нашего ума это дело. Ты, Вера, зря так – сразу все на публику вывалила. Это дело ваше личное. Интимное даже! А ты, Беркас Сергеич, мужскую долю держи, раз так вышло.
– Да что вышло? Что? – возмутился Каленин, медленно начиная осознавать, что по уши вляпался в дурацкую историю. Он сердито двинулся в сторону Верки, а та опасливо попятилась к двери.
– А то! – веско ответил дядя Коля, реагируя на риторический вопрос Беркаса. – Было и было! Там, в столице, и не такое случается. Ты, кстати, женатый будешь, Беркас Сергеич, али как?
– Али как, – буркнул Каленин, и тут же смущенно пояснил, опять вспомнив свою Асю: – Разведен… пока. К чему это ты, дядя Коля?
– Да так! Если разведенный, то это, конечно, иной разворот. Разведенному вроде как можно! Но все одно, вы это, не выставляйтесь напоказ со своим… знакомством. В Лондоне – пожалуйста, – дядя Коля сурово взглянул на Верку. – А у нас тут, на Сердце, не надо бы… Не принято тут! Все-таки возраст у тебя, Беркас Сергеевич! Да и временный ты на острове человек: сегодня тут, а завтра ищи тебя на просторах Отечества или в заграницах. А девке жить…
– Вы что, с ума посходили?! – взорвался, наконец, Беркас. – Пошутила она! Прикололась! Зачем, ума не приложу!… Вера! Скажите же им, в конце концов, и перестаньте дурака валять!
Но коварная Верка доигрывала сцену до конца. Она грустно улыбнулась, сделала рукой жест, призванный продемонстрировать крайнюю степень ее разочарования, и пошла, качая бедрами, к двери, возле которой на секунду задержалась.
– Эх, Беркас Сергеич! Обещали же…
Она еще раз укоризненно махнула рукой и выплыла в дверь, оставив всех в состоянии крайнего смущения. Каленин кинулся следом, намереваясь немедленно объясниться с обнаглевшей девицей, чем совершил еще одну роковую ошибку. Как только дверь за ним хлопнула, дядя Коля подвел итог.
– Какова?! – хмыкнул он. – А ить тихоня-тихоней! Всего-то месяц в столице побыла и вон что учудила! Я так скажу: случай не серийный! Особый, можно сказать! Серега, отец ее, как только все узнает, так гостя нашего того… может и прибить. Они же, почитай, годки с ним…Родька! – обратился он к хозяину дома. – Ты давай с Беркасом сегодня же…да прямо щас перетри, чтоб он правильную линию поведения выбрал. Съехать бы им с Веркой сегодня на большую землю, от греха! Или, край, назавтра. Я чего опасаюсь: если даже, взять, Серега не тронет, то Степке Морозову не объяснишь… насчет тренера. Покалечит гостя! До смерти покалечит! Нам это зачем?! А?
Тут дядя Коля строго обвел взглядом присутствующих.
– И не болтать покуда лишнего. Все одно утекет, конечно! Но хоть маленько воздержания имейте, особенно бабы. Может, хоть день в молчании простоим, а там гость и уедет. Как полагаете?
Молчавшая все время Лиза Степнова не выдержала:
– Дядь Коль! А может, вранье? Ну, как это?! Да и годков ему… Может, и нет ничего промеж них? А? Ну, готовил к конкурсу… Что с того?
– А то! – ехидно отозвался бабский голос. – Ты погляди, как Верка на него бедром напирала! На тренера сваво?! Так к конкурсу не готовятся. Сама знашь, чо таким макаром с мужиками делают!
– Ну и что такое делают? – возмутилась непонятливая Лиза.
– А то! Отношение демонстрируют! Любовное! Поняла?
Дядя Коля со вздохом выслушал эту скоротечную перепалку и, помолчав, примиряюще добавил:
– А хоть и вранье, допустим, так поздно уже правду имать! Влип Беркас Сергеич по самое не балуй! Обереги их, Родя! Пусть назавтра в город тикают, пока голова цела! Обои!…
Мальчик с гранатой наступательного действия
Шура Поливанова, наплевав на застарелый артрит и решительно отказав двум пришлым рыбакам, заявившимся к ней в забегаловку пообедать, рванула по берегу напрямки, чтобы лично обсудить с бабой Полей распутство ее внучатого племянника. Стая, как всегда, увязалась за ней.
Собаки Шуру знали хорошо и радостно бежали рядом, удивляясь только скорости: обычно она проделывала это расстояние минут за тридцать, а тут пылила так, что некоторые щенки за ней не поспевали.
Шура Беркаса осуждала крепко и называла "старым кобелем". А еще пуще костерила Верку, заодно припомнив давнишний роман ее матери с каким-то массовиком-затейником.
– В мамашу пошла! – вещала Шура. – И все они, в конкурсах, только через мужскую похоть в красавицы и попадают. Хоть Верку возьми, хоть кого… Ни кожи, ни женской гладкости! Одни глазищи да ноги тощие…
– Красивые у Верки ноги! – возразила баба Поля.
– Красивые?! – возмутилась Шура. – Ты ж не видишь ни хрена! Тебе сослепу все одно, что Веркины ноги, что мои с артритом…
– – Иди с Богом, Шура! – строго сказала баба Поля. – И не болтай, чего не знашь! Нельзя людей травить! Ты уже третья тут, за полчаса… Придет Беркас – сама с ним поговорю. И Верку позову. Чай, сызмальства тут крутилась. Тут секрет какой-то! Ясно же, что нет ничего меж них…
Сам же возмутитель деревенского спокойствия Беркас Каленин, настигнув артистку Верку, следующие полчаса провел на деревенском кладбище. Верка резонно посчитала это место единственным на острове, где можно спокойно поговорить.
Кладбище располагалось на высоком месте, недалеко от усадьбы. Место для него выбирали с умом. Астраханская губерния, как известно, безлесная – а тут, будто в сказке, высоченные сосны. Под этими соснами, в прокаленном южном солнцем белоснежном песке, и хоронили "сердечных" жителей.
И хотя покойнику все равно, где провести остаток вечности, на острове любили рассказать, что, вот, мол, хоронили на днях дочку Матвея Коровина, которая померла, не дожив два года до векового юбилея, выкопали могилу рядом с ее матерью, тетей Малей, да, видать, не рассчитали, осыпался в яме один край и, вот тебе, гляди, гроб тети Мали обнажился, и как была на нем красная материя, так и сохранилась, будто вчера закапывали. А ведь, почитай, сорок лет минуло…
Тут же стояла часовня, куда пару лет назад перевезли из Парижа прах графини Морозовой, наказавшей перед смертью: непременно возвратить ее останки на остров, когда придет время. Часовня в эту пору была пуста. Только догорали возле распятья две свечки, видно, кто-то спозаранку побывал тут и помянул близких.
Беркас с Верой устроились на скамейке возле часовенки. Пахло сосной и прохладной свежестью. Беркас хмурился, но уже как бы по инерции.
– Ну, не сердитесь! – вздохнула Вера, давая понять, что сожалеет о случившемся. – Давайте я все расскажу…
Вера Шебекина училась на историка, в астраханском университете на третьем курсе. И на конкурс красоты попала совершенно случайно.
В университете был студенческий театр. Организовал его отставной актер московского Театра сатиры, служивший там в одно время с Андреем Мироновым и Анатолием Папановым. Говорят, даже играл с ними в спектаклях. Потом его актерская судьба не заладилась по причине распространенного в творческой среде недуга. Пил так, что даже не помнил толком, как вылетел из театра и оказался в Астрахани. Пробовал играть на местных театральных подмостках, но не вышло – по той же причине.
Спасла бедолагу Полина Святкина, к которой запойного служителя муз привезли практически в предсмертном состоянии. Старуха велела рычащего от алкогольного безумия актера привязать к металлической кровати и оставила у себя на время.
Через десять дней Родька Степнов повез на "большую землю" симпатичного мужика, одетого в чистую и отглаженную одежду. Мужик был тих и улыбчив, разговаривал как-то странно, тщательно выговаривая слова, некоторые из которых звучали совсем непривычно. Например, говорил не "русский", а "русскый". А когда на моторе Родькиной яхты неожиданно сорвало шпонку и Родька стал заковыристо объяснять этой шпонке ее очевидную неправоту, актер прочитал Степнову лекцию о происхождении тех самых слов, которые Родька использовал с малолетства, не задумываясь об их значении. Более того, проинструктировал, как их надо правильно применять, посрамив Родьку, считавшего себя виртуозом по этой части.
У своей спасительницы москвич и познакомился с будущей конкурсанткой, которая пришла проведать бабу Полю. Вышло так, что Вера Шебекина спела гостю, и тот натурально упал со стула: голос был уникальной красоты. Сначала Вера пела оперные партии, написанные для колоратурного сопрано. А когда отставной актер, обалдев от услышанного, попросил ее "показать что-нибудь из Кармен", Вера легко запела совсем в другом регистре – голосом низким и грудным, но от этого не менее сильным и свободным. Пела, словно дышала, без всякого напряжения голосовых связок.
К тому же Вера обладала даром перевоплощения. Он запросто могла прикинуться гадким утенком и тут же, буквально на глазах зрителей, превратиться в ослепительную красавицу с бархатным голосом, гибкой фигурой и неординарной внешностью.
Исцеленный артист немедленно пригласил Веру в свой театр на главную роль в мюзикле "Чикаго", по мотивам известного бродвейского спектакля. И вскоре девушка стала настоящей звездой – сначала университета, а потом и всего города.
Однажды мюзикл посмотрел заезжий московский театральный деятель. Он был покорен Вериными многочисленными талантами и сказал, что девушке надо серьезно учиться и перебираться в Москву. А что касается ее неординарной внешности, то он, как один из организаторов всероссийского конкурса красоты, сделал ей предложение из двух частей. С характерной для пожилых циников прямотой деятель предложил провести сегодняшнюю ночь вместе, а поутру отправиться прямиком в столицу на конкурс, где он, как член жюри, берется оказать астраханской красавице необходимую протекцию.
Вера с не меньшей прямотой хлопнула циника ладошкой по нахальной морщинистой физиономии и гордо ушла блюсти свою честь в университетскую общагу.
Туда утром и заявился побитый член жюри вместе с "завязавшим" артистом. Они уговорили Веру ехать в Москву, а член жюри даже повинился за свою столичную несдержанность и пообещал поддержку без претензий на последующее женское внимание.
Как наша провинциалка зацепилась за столичный конкурс, одному Богу известно. Может, и вправду выручила поддержка московского жизнелюба, который слово сдержал, больше не приставал и даже немного помог деньгами, узнав, что девушка приехала в столицу, имея в кармане сумму на пару дней скромной по московским меркам жизни.
Весь месяц, пока шла подготовка, Вера жила в крохотной каморке возле Казанского вокзала за пятьсот рублей в неделю. Соперницам и членам жюри объясняла, что живет у своей московской бабушки, поэтому, мол, и не рвется в гостиницу, где живут остальные участницы.
Платья, купальники и прочую одежду для выступлений на конкурсе покупала тут же, в универмаге "Московский". Брала что подешевле, сама переделывала, подгоняя по фигуре, украшала каким-нибудь немыслимым бантом собственного изготовления или поясом, завязанным с особым шиком – и все это носила с такой королевской грацией, с таким милым провинциальным вызовом, что члены жюри неизменно ставили ей высокие баллы и пропускали в следующий тур.
Перед заключительным туром Вере намекнули, что у нее есть шансы на победу. Ее пригласил председатель жюри, известный издатель гламурного журнала, и сделал то же предложение, которое некоторое время тому назад она получила от своего первого покровителя. Вера гордо отказала наглецу, заявив, что победит, не ставя под удар свою девичью честь.
Вечером того же дня к ней на улице подошли два молодых человека и без лишних слов нанесли несколько ударов в лицо, да так ловко, что наутро у нее начисто заплыли оба глаза, а губы почернели и увеличились в размере ровно в два раза.
Об участии в финальном дефиле не могло быть и речи. Правда, голосование среди зрителей в зале и тех, кто наблюдал за конкурсом по телевидению и через Интернет, вывело Верку на второе место в номинации "Зрительские симпатии". Но права на поездку в Лондон это не давало.
– Печальная история! – согласился Каленин, с трудом скрывая иронию и скепсис относительно Вериных талантов. Приключения юной красавицы его позабавили, но особо не тронули. Разве что удивили Веркина настырность и наивное восприятие мира, которое никак не вязалось с тремя курсами университета. Неужели отправляясь в Москву – одна, без денег, по протекции малознакомого столичного ловеласа – она не понимала, что ее ждут не только фанфары?
– И что? – спросил он, остыв от желания примерно проучить заигравшуюся девицу. – Был же у вас какой-то план, когда вы устроили весь этот дурацкий спектакль?
– Я в Лондон хочу, на конкурс… И учиться вокалу!
– А я-то тут при чем? – Каленин искренне удивился, а потом прищурился. – Стоп. Вы решили разыграть наше московское, так сказать, знакомство, чтобы связать меня некоторыми обязательствами? И заставить помочь?
– Ну да! – безмятежно согласилась Верка. – Теперь-то все в деревне знают, что вы обещали помочь. Вы же большой начальник! Если вы скажете, они меня в Лондон возьмут.
– Кто – они, Вера?!
– Устроители конкурса! – как ни в чем не бывало, ответила она. – Мне сказали, если на них нажать, то могут разрешить…
Девушка искоса глянула на собеседника. – Что вам стоит, Беркас Сергеевич?!
– Бред какой-то! – развел руками Каленин. – Вера! Ну, не настолько же вы наивны, чтобы не понимать, что ни на какое жюри я давить не буду.