– "Протокол"… Это что ж за протокол такой? Преступление какое раскрыли страшное, Тимофей Петрович? Мыша у меня в кладовке поймали?
– Драка затевалась…
– Да кому ж тут драться? – Антонина кивнула на Беркаса. – Гость наш – мужчина приличный. Пиджак только где-то порвал… Но это поправимо. Вы, Тимофей Петрович, давайте-ка, берите свои протоколы и ступайте отсюда! На пристани браконьерской икрой торгуют, а вы тут травму пиджака фиксируете! Мы ее сейчас залечим! По шву разлетелся костюмчик. Зашьем так, что и следа не будет…Снимайте пиджачок, не стесняйтесь, – обратилась она к Каленину.
Коровин молча поднялся и вышел из дома, аккуратно прикрыв дверь. Сергей Шебекин благодарно посмотрел на жену и шепнул Каленину:
– Снимай пиджак, раз сказано! С Антониной лучше не спорить!…
Арестован при отягчающих
Баба Поля спать не ложилась, хотя дело шло к утру. Беркас со Cтепновым уехали на вечерний клев и до сих пор не возвращались. Понятно, что с воды они давно уже съехали и теперь сидели, видно, в доме у Родиона, обсуждали события минувшего дня…
С воды сероватым молочным облаком наплывал рассвет. Было слышно, как далеко в деревне перекрикиваются сонные петухи, да еще ходики на кухне, которым давно вышел срок жизни, вопреки всему цокали и цокали…
Скрипнула половица. Потом другая.
Старуха прислушалась. Она дождалась, пока Беркас, пытаясь не шуметь, проберется в спальню. Потом вышла во двор и села на скамейку, предварительно огладив ее влажные доски.
Скамейку сколотил перед самой войной муж Полины, Иван. Будто догадываясь о нелегкой доле жены, сделал, что называется, на века: из топляка, который со временем только крепчал, наливаясь тяжелой чернотой и седоватым налетом.
"Пятый час, поди? – подумала старуха. – Степка-то пришел в начале четвертого, уже небо сереть стало". История с племянником взбудоражила всю деревню и ей тоже не давала покоя.
"Ишь, придумщица девка! Да так складно, что никому ничего не объяснишь… Бабы как с ума посходили, только об этом на все лады судачат! Да и мужики хороши. Есть, конечно, те, что потешаются над нелепой историей, а иные волком смотрят. Вон как Степка психует…".
Баба Поля взглянула на покосившуюся крышу сарая и вдруг ойкнула – резкая боль обожгла сердце. С ней такое бывало: когда рядом случалась беда, ее словно током дергало, а потом еще долго сердце ныло, напоминая про несчастье. Вот и теперь… Она тяжело поднялась и двинулась к сараю. Чердачная створка, ведущая на сеновал, была настежь распахнута. Старуха подошла к приставной лестнице и позвала:
– Степан! Эй, отзовись!
Сердце заныло еще пуще. Теперь старуха почти точно знала – случилось худое. Она шаркнула ногой и услышала, как возле ее бот "прощай, молодость", которые не снимала даже в самую жару, что-то звякнуло. И сразу почуяла, что это… С трудом присев на нижнюю перекладину лестницы, она сорвала на ощупь крупный лист подорожника и с тщательностью опытного криминалиста подняла с земли звякнувший предмет, стараясь не касаться его пальцами. В нем безошибочно угадывался нож, вымазанный совсем свежей кровью.
Баба Поля торопливо засеменила к окну спальни и стукнула в стекло.
– Беркасик! Вставай немедля! Беда у нас!
Тот выбежал почти сразу, в джинсах и кроссовках – видать, и не ложился вовсе. Еще через две минуты он тащил на себе вниз по лестнице стонущего Степку, который в полубреду ругался матом и всяко поносил его же, Каленина.
…И только позже, когда местный фельдшер с молоденькой медсестрой оказали Степке первую помощь и повезли катером "на землю", до Беркаса дошел весь ужас случившегося.
– Помрет ведь! – мрачно сказал он. – Кровищи там…
– Нет, – неожиданно твердо возразила старуха, – не помрет. Я знаю!…Уезжай! – добавила она. – Зови Родьку – он где-то тут крутится – и уезжай. Прямо сейчас.
– Я же ни в чем не виноват! – заупрямился Каленин.
– Дак кто ж спорит! – согласилась старуха. – Да только виноват не виноват, все одно такой шум пойдет, что вскорости тут от милиции не протолкнешься…
– Уеду – только хуже будет. Скажут, убежал.
– А ты в Астрахань – да и сам в милицию заявись…так, мол, и так! И потом скажи, что в Москву срочно надо. Арестовывать тебя побоятся – ты ж начальник…
– Ну, какой начальник, баб Поль? Ну, что ты…
– Как есть – начальник! – упрямо твердила старуха. – Их не арестовывают. А в Москве уж другой подход будет… – Она сердито глянула на свой сарай. – Чужой это! Не наши! Из своих никто бы к нему на подловку не полез, хоть и с ножиком. Говоришь, не во сне его?
– Точно нет. Драка была, лицо разбито… Не пойму только – чего он нес, будто я его… ножом! Стукнуть меня норовил…
– Бредит… – баба Поля взяла Беркаса за руку, и ему вдруг стало легче. – Поезжай, а? – тихо попросила она.
– Нельзя! Сейчас начальство явится. Фельдшер сказал, Николай Тимофеич в курсе…
– Куды там! К девяти, может, проспится, пригодным к делу станет.
Каленин вздохнул:
– Да уж, не заладилось. Хотел вдали от суеты пожить, подумать…
Он глянул в сторону распахнутых ворот и развел руками:
– А ты говоришь – к девяти! Власть не дремлет!
Во двор входил чисто выбритый и абсолютно трезвый дядя Коля в сопровождении жены, по совместительству – секретаря сельской администрации.
– Рассказывай, что промеж вас было, – сурово обратился Живописцев к Каленину. – Да умойся сходи, переоденься. По уши в крови, как мясник!
Каленин не успел ответить, так как с сеновала спустился вездесущий Коровин, который деловито осматривал место преступления. Он поздоровался с Живописцевым и пошел в дом, жестом пригласив за собой Каленина. Живописцев двинулся было следом, но Коровин решительно остановил его:
– Я, Николай Тимофеич, намерен допрос подозреваемого провести. Официально прошу вас не чинить мне препятствия в моих служебных, так сказать, действиях. Посему предлагаю остаться здесь, а вот гражданин Степнов Родион Власович пойдет с нами и даст свидетельские показания.
От такой неожиданной наглости Николай Живописцев аж рот открыл, а Коровин, не дожидаясь пока тот вступит в спор, пропустил вперед себя Каленина со Степновым и решительно захлопнул дверь перед самым носом главы местного самоуправления.
В доме он бесцеремонно уселся за стол и принялся медленно и демонстративно раскладывать добытые улики. Наконец, решив, что клиент созрел, участковый победоносно спросил Каленина:
– Как же это вы так разгорячились, что человека зарезали?
Тот промолчал.
– Не отвечаете… То есть ниже достоинства своего считаете… Эту вашу высокомерную черту я сразу вычислил…Пили вчера?
– Нет! – ответил Беркас Сергеевич. – Я не пью.
– Известное дело! – согласился Коровин. – Вся деревня про то осведомлена, как вы второго дня совсем, можно сказать, не пили.
– Случайно вышло… – неожиданно для себя начал оправдываться Каленин. – Говорю же, не пью я.
– Ну, допустим… А Морозов, он пьяный был?
– Я его только днем видел. У Шебекиных… Вроде трезвый…
– Днем-то знаю. Вместе с вами были, если не помните… – ядовито усмехнулся участковый. – А вот ночью, когда драка между вами вышла, Степка трезвый был?
– Послушайте, какая ночь? Я его со вчера не видел.
– А час назад не вы его оттуда вон тащили?
– Я!…
– А говорите, со вчера не виделись…
– В смысле, не общались. Он в бреду был! И не было у нас драки.
– Как это? – весело отозвался участковый. – Дураку ясно, была. И Степка на вас показывает. Чего ему врать?…Да вы на руку свою гляньте. На правую…
Каленин автоматически перевел взгляд и увидел, что костяшки пальцев покрыты свежими ссадинами – как бывает, когда бьешь кулаком.
– На совесть приложились! У Степки, помимо порезанного живота, еще и нос сломан – так фельдшер сказал. Вы ж навстречу били, верно? А когда навстречу бьешь, сложение сил получается – той, что в кулаке вашем, и той, что в Степкином весе. А в нем килограмм девяносто будет…
– Это я в лодке… – опять начал оправдываться Каленин, разглядывая содранные костяшки. – Мотор заводил, с непривычки рывок сорвал и руку повредил.
– Понятно, понятно, – невозмутимо согласился Коровин. – Небось, и свидетели есть, которые опишут, как вы руку поранили?
– Родион может подтвердить. Спросите…
– Спрошу, конечно, – вздохнул Коровин. – И он, конечно, подтвердит… Так, Родион? Подтверждаешь?
Степнов неожиданно покраснел и неуверенно пробормотал:
– Я точно не видел, как он дергал… Но матернулся… Точно помню, что матернулся! Значит, поранился!…
Коровин громко рассмеялся.
– Матернулся, говоришь?! Да куда ж тебе за его шустрыми ручками уследить? Вон, даже Степка не уследил, а он половчее тебя будет!… Степка-то на него показывает! Когда в сознание пришел, так и сказал: Каленин, мол! Начали, мол, на кулачках, а потом он за нож!…Ножичек-то этот вам знаком?
Коровин осторожно салфеткой взял в руки окровавленный нож и приблизил его к лицу Каленина. Тот пожал плечами.
– Не видали никогда? – Милиционер радостно хлопнул себя по ляжкам. – Ну, это вы зря, Беркас Сергеевич. Следствие в заблуждение вводите. Как это – не видали? Нож-то хозяйский! Баба Поля не отрицает, что с кухни он. Может, это она Степку-то? А? – Коровин весело рассмеялся. – Шучу! Хотя, как я погляжу, с вами шутки плохи. Чуть что – в кулаки!
Коровин внимательно посмотрел на Каленина, будто впервые видел.
– Бедовый вы, Беркас Сергеевич! – сказал он не без показного восхищения. – Девку двадцатилетнюю охмурили, красавицу! В драку из-за нее полезли! Да и со Степкой не каждый сладит, хотя бы и с ножом… Уважаю! То есть уважаю как мужчину! А так – преступление, конечно. Отвечать придется… по всей строгости! Так что, будем давать показания?
Каленин молчал.
– Ну и ладно, – согласился Коровин. – Я сам расскажу. Было так: пришел Степка…выпивши, как полагается. Конфликт меж вами случился. Баб Поля, само собой, мирить стала. При ней, конечно, какая драка? И порешили вы на сеновал подняться, чтобы отношения по-мужски выяснить. Так?… Только вы, Беркас Сергеевич, с кухни ножичек прихватили. На всякий случай, чтобы шансы уравнять!… Ну, а дальше – зарезали вы Степу, как барана! Безжалостно! И почти что отняли у него молодую жизнь в угоду вашей похоти! Фельдшер сказал, что шансов немного. Кровопотеря страшная! А вдруг в больнице запасной крови для переливания не осталось? Тогда, скажу я вам, сюжетец наш станет летальным! Вот оно как!
– Вы сами-то в эту чушь верите? – едва сдерживаясь, спросил Каленин. – Я что, похож на идиота?
– Нет, не похожи! – зло ответил Коровин. – Совсем наоборот! Вы самоуверенный наглец! Вам кажется, что вы свои связи примените и выскочите сухим из воды. Только я не позволю! Потому что закон – единый для всех! И даже московскому начальнику не позволено его преступать.
Коровин говорил решительно и отчасти высокопарно, будто дождался звездного часа – часа торжества долгожданной справедливости.
– Так что все улики налицо, гражданин Каленин! – веско продолжил он. – Там на чердаке и пуговичка ваша, от рубашечки, нашлась…Видать, во время драки отлетела!
Каленин механически опустил голову и действительно обнаружил отсутствие пуговицы на "тенниске".
– И ботиночек ваш спортивный я изучил. Прикинул и получается, что следы возле сарая тоже ваши.
– Мои. Я же раненого сверху волок. И пуговицу там потерял…
– Ага! Только вот вопросик: если кто другой Степку пырнул, где ж его следы? – Коровин наслаждался интеллектуальным превосходством над зарвавшимся москвичом. – Там, внизу, песок от росы мокрый. Отпечатки обуви – как на ладони. Ваши от кроссовок есть, Степкины лапы сорок пятого размера – тоже есть. Баба Поля своими ботами наследила. А еще вот это… – Коровин, как фокусник, достал из под стола спортивные резиновые шлепанцы: – Ваши?
– Мои! – вскинул брови Каленин. – В сенях были. Ночью вернулся, а их нет…
– Ну, надо же!! – Участковый аж зажмурился от удовольствия. – Я их на улице обнаружил. Их отпечатки тоже на песке имеются. А других следов нет!… Как же так? Или вы Степку, или старуха. Или Степа сам себя, два раза ножом в бок…
Беркас шумно поднялся и решительно произнес:
– С меня хватит!… Родька! – крикнул он.
Тот от неожиданности подскочил.
– Поехали "на землю"! А то меня уже в преступники записали. Если еще минут пять поговорю с этим, – Каленин кивнул на Коровина, – выяснится, что и Рейхстаг я поджег.
– Рейхстаг, – насупился участковый, – поджег гитлеровский наймит Ван дер Любе! И было это задолго до вашего рождения, в 1933 году! – Коровин говорил серьезно, даже с гордостью, демонстрируя основательные познания в области истории. – А вот Степана Михайловича Морозова, двадцати двух лет от роду, ножом ударили именно вы! Преступление налицо! И никакие ваши связи вас не спасут. Сейчас приедет наряд "с земли", следователь и…
– Да пошел ты!…
Каленин неожиданно схватил со стола свои резиновые шлепанцы и двинулся к выходу.
– Доберусь до Астрахани, а уже там с милицией побеседую, – бросил он Родиону. – Пошли!
– Стоять!!! – Побелевший от ярости Коровин направил на Каленина пистолет. – Побежишь, применю оружие согласно уставу и Федеральному закону о милиции, – зловещим полушепотом произнес он. – Не шути! Вы, гражданин Каленин, подозреваетесь в тяжком преступлении! Признались бы лучше! Тогда мы оформим явку с повинной… Срок меньше… Годов семь и на волю!
– Ты в уме, Тимофей?! – вмешался в конфликт Родион. – Он же говорит тебе, не трогал Степку! Убери пушку от греха! Мало нам одного несчастья!
Тут Беркас, пользуясь тем, что Родька прикрыл его от Коровина, размахнулся и со всей силы врезал тапочками по вооруженной руке.
Пистолет вылетел.
– Держи его, Родя! – крикнул Каленин, а сам кинулся к оружию.
Старший лейтенант Коровин ситуацию оценил мгновенно: действия граждан Каленина и Степнова были явно направлены на завладение его личным оружием. Поэтому он принял боевую стойку и, высоко вскинув ногу, нанес Степнову сокрушительный удар сапогом в грудную клетку, от которого тот отлетел на другой конец комнаты и рухнул возле окна.
Другой удар настиг Каленина, который, нагнувшись, пытался овладеть пистолетом. Коровин метил в голову, но в последнюю секунду Беркас успел чуть увернуться, отчего сапог пришелся ему в плечо. Но и этого хватило, чтобы он вслед за Степновым также пролетел через всю комнату и упал рядом с товарищем, который хватал ртом воздух и никак не мог набрать его в грудную клетку, перехваченную жестокой болью…
В ту же секунду грохнул выстрел.
Каленин с удивлением рассматривал зажатый в руке пистолет, который выделял из ствола медленно распадающееся облачко порохового дыма. Холодея от ужаса, он повернул голову и увидел, что Коровин медленно опускается на пол. По его лысине сползла тонкая кровавая дорожка, которая, достигнув лба, сначала ускорила движение, а потом застряла в районе брови.
Чуть выше того места, где мгновение назад находилась голова Коровина, криво висели разбитые пулей "ходики". Участковый сидел на корточках и тупо рассматривал окровавленную ладонь. Шальная пуля прошла прямо над его лысиной и разнесла часы, гиря которых и ударила милиционера по темени.
Коровин пришел в себя, поднялся и, пошатываясь, двинулся к выходу. Тут он столкнулся лицом к лицу с двумя вооруженными автоматами милиционерами и человеком в штатском, который представился как следователь районной прокуратуры.
Коровин показал на свое окровавленное лицо и хрипло произнес:
– Рикошетное ранение… Нападение на работника правоохранительных органов… Силовое завладение служебным оружием… Убийца задержан… Надо его в наручники и в Астрахань. В КПЗ…
От судьбы далеко не уйдешь
Самолет шел на снижение. Надоедливая стюардесса, источавшая тяжелый запах неведомого парфюма, попросила Каленина выключить компьютер и пристегнуть ремень. В салоне бизнес-класса было всего три пассажира, поэтому она терпеливо дождалась, пока Каленин выполнит ее указания, самолично поправила спинку его кресла и только затем перешла к следующему клиенту, улыбнувшись дежурной фарфоровой улыбкой.
Беркас Сергеевич возвращался в Москву в отвратительном настроении, ежеминутно возвращаясь к недавним событиям на острове. За ними виделся опытный драматург, который, находясь в тени, выписывал пьесу, где Каленину отводилась роль ничего не понимающей жертвы. Неведомый охотник цинично давал ему понять, что может в любую секунду закончить спектакль, к примеру, точным выстрелом, но не делает этого, поскольку такой скучный финал его не устраивает, и поэтому он куражится, играет с Калениным, как с полузадушенным мышонком, наносит ему то один удар, то другой и при этом наблюдает, найдет ли тот выход из очередной ловушки.
По плану этого охотника Каленин должен был, видимо, торчать сейчас в затхлом астраханском СИЗО. И перспективы задержаться в этом неприятном заведении надолго были весьма реальны.
Однако через несколько часов после ареста его привели в кабинет замначальника областного УВД. Тут и случилось чудо – за столом сидел полковник Евграфов. Пару лет назад именно Каленин сделал все, чтобы восстановить честное имя Олега Сергеевича и вернуть ему должность, с которой полковника выковыривала местная рыбная мафия.
Евграфов был мужиком видным. Бабы от таких теряют голову с первого взгляда. Вроде и росточка небольшого, но весь по-мужски ладный и крепкий. Тонкий нос с легкой горбинкой, вьющиеся черные волосы, по которым сразу видно: хозяин следит за прической и регулярно посещает хорошего парикмахера. Глаза глубокого синего цвета, в сочетании со смуглой здоровой кожей и аккуратными черными усами, подчеркивающими четкую линию верхней губы, делали его почти голливудским красавцем.
Но Каленин знал, насколько обманчива эта киношная внешность. "Красавчик" бестрепетно размотал несколько уголовных дел, нашумевших на всю страну, и отправил на нары с десяток высокопоставленных чиновников.
Дела касались незаконной ловли рыбы на Каспии и подпольного производства черной икры. Нити многомиллиардных операций вели в Москву, в Роскомрыболовство. И растревоженный улей влиятельных казнокрадов сделал все, чтобы уничтожить чересчур смелого офицера. Сидел бы он, бедолага, в спецзоне для проштрафившихся ментов, а может, и скончался бы скоропалительно от неведомых причин. Но в его судьбу вмешались сначала Каленин, а потом и сам Карасев, Председатель Госдумы.
Слушая Каленина, Евграфов молча курил, причем с таким шиком, что Беркас Сергеевич, который никогда табаком не баловался, почувствовал острое желание взять в руки сигарету, чтобы выглядеть таким же ладным и мужественным, как моложавый полковник.
Тот сжег сигарету до фильтра, ловко выдавил тлеющий кусочек табака в пепельницу, а обезглавленный окурок бросил в мусорницу под столом.
– Не люблю чинариков на столе, – пояснил он. Потом взял со стола несколько исписанных листов бумаги, подержал в руке, как бы взвешивая, и демонстративно порвал на мелкие кусочки.
– Это же рапорт Коровина! Официальный! – изумился Беркас.
Евграфов брезгливо поморщился.