- Послушай меня внимательно, Валентина, - седая женщина без возраста бережно поправила упавшую на высокий лоб прядь волос и поджала губы. - Я работаю в ЦРУ много-много лет. Во всяком случае, тебя еще не было в природе, когда коллеги, признав меня своей, перестали замечать во мне женщину. По негласным законам Лэнгли это высшее признание профессионализма. Я психолог по образованию и образу жизни и занимаюсь исключительно этим и ничем иным. Ни разу в жизни я не держала пистолет, если на моих руках и было пятнышко крови, то только как следствие неумелых действий маникюрши. Я знаю о тебе практически все. Если ты согласишься, готовить тебя к выполнению этого задания буду только я, и никто другой. Я знаю, о чем идет речь и потому говорю тебе: если ты действительно хочешь вернуться домой, в Москву, и сохранить ту жизнь, которой жила до соприкосновения с Лубянкой, то соглашайся. Ибо это единственный, скажу даже больше, - уникальный шанс. Если же ты не уверена, что действительно хочешь вернуться, если ты чувствуешь, что твои нервы, твое психологическое состояние не выдержат, тогда откажись немедленно, прямо сейчас! Ибо ты рискуешь не просто головой, тебя могут выпотрошить так, что придется пожалеть о дне своего появления на свет. И еще одно, Валентина. Каким бы ни было твое решение, оно в любом случае отразится еще на одном человеке. Ты знаешь, о ком я говорю. В настоящее время его служебное положение блестящим не назовешь. Его уже вывели за рамки сколько-нибудь важных дел. Надеюсь, ты понимаешь почему. Ни один человек, ни в одной разведке мира, не имеет право на поступки, которые себе позволил он. Я не спорю: он - личность, он - мужчина, и как настоящий мужчина никогда тебя не бросит. Ты не можешь воспользоваться первым вариантом, он лишен смысла: зачем собственными ногами направляться к креслу первого класса, чтобы лететь в тюрьму или к стенке? Если ты пойдешь по восьмой программе, то, не сомневаюсь ни на секунду: он немедленно подаст в отставку и будет с тобой столько, сколько ты сможешь это вынести. Но поверь моему опыту, Валя: ни один мужчина, лишенный своего ДЕЛА, еще не принес счастья ни одной женщине на свете. Даже такой сильной и мужественной, как ты, девочка…
- Я это знаю…
- Тогда помоги и себе, и ему.
- Как?
- Это решать тебе, - Паулина откинулась в высоком кресле. - Я сказала вполне достаточно.
- Значит, если я соглашусь на ваше предложение, то…
- Это работа, Валя, - она говорила очень внятно, как гипнотизер на сеансе. - Твоя работа. И как бы ему ни хотелось, нарушить правила он не сможет. Он профессиональный офицер разведки. Один из лучших, кстати. А вся эта история превратила его в комок непредсказуемых поступков. Ты уедешь в один конец света, он - в другой…
- Я его люблю, Паулина, - так же внятно, почти по слогам, напомнила я своей седой собеседнице.
- Есть и другая жизнь, - Паулина прочертила в воздухе замысловатую фигуру.
- Я не верю в реинкарнацию, - буркнула я.
- Такими глупостями в ЦРУ не занимаются, - впервые улыбнулась Паулина. - Все может сложиться так, что тебе повезет, Валя. И тогда ты - человек свободный, ни от кого не зависящий…
- И вы верите, что такое возможно?
- А почему нет? - Паулина развела руками. - Если бы я прочла твою историю без последней страницы, то без тени колебания поставила все свои деньги и акции - а я очень скупа и осторожна, Валя! - на то, что ее главная героиня давно уже на небесах. Но ты ведь жива, Валентина! Мало того, у тебя даже хватает ума говорить не о том, как бы спасти собственную шкуру, а о любви…
- Ум здесь как раз-таки ни при чем, - пробормотала я.
- Ты веришь в судьбу?
- Как и всякая женщина.
- Тогда выбирай…
Сразу же после того как Уолш в общих чертах объяснил мне суть дела, я знала, что соглашусь. И они, конечно же, тоже это знали. А слушала, разговаривала, спорила только потому, что бездумно и наивно оттягивала самый неприятный момент - оглашение реальной цены, в которую мне обойдется очередной бесплатный завтрак.
- Мы закончили, Генри, - проворковала по-английски Паулина.
- Отлично! - Уолш, который так и простоял все время, пока Паулина меня обрабатывала, опустился в кресло и вытащил новую сигару. - Я слушаю вас, Вэл.
Странно, но в тот момент я почему-то не могла выдавить из себя два слова: "Я согласна". Что-то мне мешало. То ли врожденное чувство противоречия, то ли тривиальный страх. Ужасные одиннадцать дней, проведенные в отеле "Мэриотт", вдруг показались мне безмятежным, ласковым сном, который оборвется в самом неподходящем месте, стоит мне только произнести два этих проклятых слова.
- Вас что-то смущает, Вэл? - негромко поинтересовался Уолш.
- Напоминает лотерею. Выиграю - приобрету страшную головную боль, проиграю - и никогда уже не узнаю, что это такое. Все так просто: нет головы - нет боли…
- Думаю, вы несколько преувеличиваете, - заметил Уолш.
- Два условия, прежде чем я соглашусь… - Я тряхнула головой, отгоняя сладостное видение широкой кровати в отеле, на которой я провела, как только что выяснилось, самые безмятежные одиннадцать дней за последние четыре месяца. - Я заранее отказываюсь, если мне придется кого-нибудь убить или, помимо своей воли, лечь с кем-нибудь в постель. Это исключено.
- Принимается, - кивнул Уолш, - Еще что-нибудь?
- Это все.
Уолш встал, сделал несколько шагов к камину, взял с полки лист бумаги, вернулся к журнальному столику и аккуратно положил его передо мной:
- Вам надо подписать это, Вэл.
- Помнится, тогда, в Буэнос-Айресе, я уже подписывала одну бумагу, - проворчала я, вчитываясь в текст, составленный по-русски. - Вы еще большие бюрократы, чем русские.
- Вы льстите американцам, Вэл, - улыбнулся Уолш. - В бюрократизме и в балете с русскими конкурировать совершенно бессмысленно. Вы прочли?
- Да.
- Стало быть, отвечать на вашу критику уже не стоит, так?
- Д-Да.
- Вы уловили разницу в документе, который подписали несколько месяцев назад, и той бумагой, под которой вам нужно будет подписаться сейчас?
- К сожалению, да.
- Ни один человек, - Уолш предостерегающе воздел указательный палец, - повторяю, ни один человек на свете не должен знать, что вы не то что подписывали - видели такой документ! Вы обратили внимание на верхнюю строчку?
- Да, Генри.
- Повторите вслух, что там написано, - приказал Уолш.
- "Составлено в одном экземпляре. Имеет силу только оригинал, - глухо прочитала я. - Копии недействительны".
- Надеюсь, вы догадались, чья подпись стоит под этим документом?
- Да. Подпись вашего президента.
- Верно, - Уолш выглядел в этот момент очень торжественно, словно собирался вручить мне орден. - Самая обычная логика может подсказать вам, Вэл, что никогда, ни в какой инстанции, такой документ не может быть использован против вас. Слишком много значит первая подпись. Следовательно, как только вы завершите свое дело, эта бумага будет немедленно уничтожена. Без следа! Соединенные Штаты Америки не имеют никаких претензий к Валентине Мальцевой, а Валентина Мальцева, в свою очередь, не имеет никаких претензий к Соединенным Штатам Америки.
- Вам не кажется, Генри, что, подписывая подобные документы, я становлюсь слишком важной персоной, чтобы жить потом как нормальный человек?
- Кроме президента, эту бумагу читали директор ЦРУ, Паулина, которая будет работать с вами, и я, непосредственно отвечающий за эту операцию. Стало быть, до тех пор, пока вы не начнете болтать на каждом углу о своих знакомых и характере занятий в период с февраля по март 1978 года, вам угрожают только обычные человеческие напасти. Насморк, например.
- А теперь объясните мне, господин Уолш, что я должна сделать на сей раз? Стать личным референтом Суслова? Эмигрировать в Израиль? Выкрасть Луиса Корвалана? Сорвать московские Олимпийские игры?
- У вас будет очень сложное и крайне опасное задание…
Я напряглась.
- Вам, Вэл, надо будет обязательно встретиться и поговорить по душам с вашим крестным отцом.
- Я не крещенная, Генри.
- Не скромничайте, красавица, - губы Уолша плотно сжались, он был совершенно серьезен. - Вы прошли этот ритуальный обряд в сентябре 1977 года в известном вам здании на площади Дзержинского в городе Москве. И крестил вас человек по имени Юрий Владимирович Андропов…
И я с ужасом почувствовала, как медленно, а со стороны должно быть очень смешно, отвисает моя челюсть. Я хотела подпереть подбородок ладонью, но руки, ставшие враз тяжелыми, как бетонные блоки, уже не подчинялись приказам головного мозга…
12. МОСКВА - БУДАПЕШТ. ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ АЭРОПОРТ ВНУКОВО-Н
Март 1978 года
- Честно говоря, Юрий Владимирович, мне что-то не по душе эта поездка… - Генерал Юлий Воронцов, в изящной черной шляпе с широкими полями и расстегнутом черном пальто, из-под которого выглядывал ворот совершенно неприемлемый для партийных функционеров вишневой "водолазки" из тонкого кашемира, больше напоминал профессионального киноактера, направляющегося на юг для съемок в очередном фильме, а не начальника Первого главного управления КГБ СССР. - К чему такая срочность? Что там стряслось в Будапеште, что потребовалось именно ваше присутствие?
Андропов, рассеянно наблюдавший сквозь идеально вымытый стеклянный витраж "депутатского" отсека аэропорта на безликих мужчин в синих спецовках, сновавших вокруг оборудованного специально для членов и кандидатов в члены Политбюро "Ту-134", на котором ему предстояло лететь в Будапешт, молча пожал плечами.
- Может быть, я все-таки полечу с вами, Юрий Владимирович?
- Не стоит… - Андропов полуобернулся и поправил очки на переносице. - Часам к десяти-одиннадцати вечера я вернусь. И не забудьте, Юлий Александрович: меня интересует генерал Цвигун. Не спускайте с него глаз! Обо всех его перемещениях, встречах, разговорах докладывать лично мне…
- Вы допускаете, что он?.. - Воронцов запнулся, подыскивая точно слово.
- Эта поездка никем не планировалась, - обронил Андропов как бы вскользь. - Следовательно, кому-то, возможно, очень понадобилось удалить меня из Москвы на некоторое время. Это все.
- Я понял вас, Юрий Владимирович.
- Если будет возможность, позвоню из Будапешта. Случится что-то непредвиденное - найдете меня через секретариат Кадара. Будьте все время у себя, Юлий Александрович…
Воронцов молча кивнул и надвинул шляпу на глаза.
Моложавый летчик в форменной синей шинели ГВФ и каракулевой ушанке подошел к Андропову и лихо козырнул:
- Можем лететь, товарищ Андропов!
Повернувшись к Воронцову Андропов тихо повторил:
"Будьте все время у себя", и, не попрощавшись, направился к самолету вслед за командиром…
Ровно через три часа "Ту-134" приземлился в Будапеште. Черный "мерседес-220" с синими шторками на окнах стоял в нескольких метрах от трапа. На некотором удалении от "мерседеса" расположились трое "Жигулей" с охраной. У трапа председателя КГБ встречал Атилла Хорват.
- С благополучным прибытием, Юрий Владимирович! - Атилла протянул высокому гостю руку. - Моя фамилия Атилла Хорват, я заведующий отделом административных органов ЦК ВСРП. Товарищ Янош Кадар поручил мне встретить вас…
Андропов довольно вяло ответил на энергичное рукопожатие, с нескрываемым неудовольствием окинув взглядом высоченного атлета с очень яркой для партийного функционера, запоминающейся внешностью.
- Если мне не изменяет память, товарищ Хорват, мы с вами раньше не встречались?
- Именно так, товарищ Андропов, - кивнул венгр.
- Вы когда-нибудь учились в Москве?
- Нет, товарищ Андропов.
- Откуда такой приличный русский язык?
- У меня было достаточно времени, чтобы выучить его, - сдержанно, строго в рамках этикета, улыбнулся Хорват.
- Куда мы сейчас поедем?
- В вашу резиденцию, товарищ Андропов.
- Когда товарищ Кадар намерен встретиться со мной?
- Как только вы отдохнете с дороги, позавтракаете и ознакомитесь с кое-какими документами.
Андропов посмотрел на наручные часы. Было 10.05.
- Какая у вас разница во времени с Москвой?
- Час. Сейчас 9.05.
- Поехали!
…Сидя впереди, рядом с водителем, Атилла время от времени краешком глаза поглядывал в широкое зеркало обзора, испытывая странные, даже противоречивые чувства. Для истинных патриотов своей страны, с неизменной брезгливостью относившихся к фактической оккупации Венгрии советским "старшим братом", этот пожилой кремлевский сановник с одутловатым лицом нездорового желтого цвета, в одиночестве раскинувшийся на заднем сидении респектабельного лимузина, который использовался только для приема очень высоких гостей, был сущим сатаной, исчадием ада, тем самым злым гением, по идеально выверенному плану которого Москва утопила в крови вооруженный мятеж 1956 года. Таким образом, у Атиллы Хорвата были все основания формально считать Юрия Андропова убийцей своего отца. С другой стороны, Атилла слишком давно вел двойную жизнь, слишком глубоко сросся со смертельно опасной работой на американскую разведку, чтобы позволить себе роскошь идти на поводу у эмоций. Особенно сейчас, когда сидящий за его спиной человек, угрюмо уставившийся в одну точку, по злой иронии судьбы запросто мог повторить в ближайшие несколько часов то, что уже сделал восемнадцать лет назад. Только не с несколькими тысячами патриотов- романтиков, убежденных, что их бунтарское безумство поднимет на баррикады всех венгров, а непосредственно с ним, Атиллой Хорватом.
Чем больше он обдумывал детали предстоящего задания, тем реальнее представлял себе его невероятность. Инструкции, надиктованные ему в наушники неизвестным связным, выходили за мыслимые рамки обширных, но тем не менее имевших четко очерченные границы реальных возможностей. Будь Хорват агентом-профессионалом, классическим "кротом", который долгие годы специально натаскивался на вполне определенный стандарт действий и способы выживания в экстремальных условиях, он, очевиднее всего, пришел бы к выводу, что в ЦРУ по каким-то невероятным соображениям попросту решили им пожертвовать. И был бы, кстати, абсолютно прав: подобные задания поручают только смертникам, людям, которым до такой степени нечего терять, что они сознательно (или в полном заблуждении) идут на совершенно отчаянную авантюру, в которой шансы сорвать крупный куш или задохнуться в петле удавки примерно одинаковы.
Но Хорват профессионалом никогда не был. Мало того, ремесло агента, какими бы высокими профессиональными или патриотическими целями он ни руководствовался, всегда представлялось ему занятием малодостойным. И к своей работе на ЦРУ он подходил с принципиально иных позиций, видя в американцах союзников в своей личной борьбе против коммунистов - как своих, так и советских. А потому, мысленно не переставая анализировать высочайшую степень риска, заложенную в это беспрецедентное предприятие, Атилла думал не о своей жизни - яд, который Хорват уже много лет носил при себе, гарантировал ему безболезненный и мгновенный уход в мир теней. Лично для себя Хорват пытался выяснить совсем другое: насколько же важна цель этого задания, если американцы решили ради нее рискнуть своим лучшим агентом в Восточной Европе…
Гостевая резиденция, представлявшая собой фундаментальный четырехэтажный дом в скандинавском стиле из красного кирпича, с конференц-залом, крытым пятидесятиметровым бассейном, несколькими теннисными кортами и мощной автономной подстанцией на перекрытом со всех сторон огромном участке хвойного леса в пятнадцати километрах к западу от Будапешта, была построена меньше года назад по личному распоряжению Яноша Кадара. Вернувшись из Софии, где Тодор Живков поселил своего венгерского коллегу в роскошном гостевом дворце, прозрачно намекнув при этом, что Брежнев в ходе посещения болгарской столицы был в полном восторге от смелой архитектуры и роскошного убранства, первый секретарь ЦК ВСРП посчитал лично для себя оскорбительным тот факт, что в Венгрии нет ничего подобного. Новый гостевой дом, который работники аппарата ЦК между собой называли "шале", был построен через три с половиной месяца…
В это же время Андропов, как с ним бывало всегда, стоило ему только очутиться в Венгрии, как-то обрывочно, короткими фрагментами вспоминал события пятьдесят шестого года: мятежный, словно наэлектризованный Будапешт, растерянный персонал советского посольства, толпы демонстрантов на улицах, свои бесконечные телефонные переговоры с Москвой… Ему тогда только исполнилось 39 лет - совсем еще молодой Чрезвычайный и Полномочный посол СССР, прошедший непростую жизненную школу и тем не менее абсолютно не имевший опыта дипломатической работы. Возможно, именно поэтому к его неоднократным предупреждениям о том, что события в Венгрии развиваются угрожающе, что контроль за ситуацией в стране ослабевает с каждым днем, в Москве относились с известной долей недоверия. Даже Хрущев, в течение нескольких лет работавший в тесном контакте с Андроповым и знавший его сильные стороны, не мог поверить, что аппаратный работник ЦК КПСС, пусть даже занимавший пост руководителя сектора социалистических стран, способен так тонко и проницательно разобраться в совершенно новой для себя обстановке и сделать правильные выводы. Тогда Хрущев и совершил первую крупную ошибку, отреагировав не на взвешенные аргументы своего посла, а на заверения тогдашнего руководителя Венгрии Имре Надя. Кстати, именно Надь раньше других понял, какую опасность представляет Андропов, и поторопился его дезавуировать, отправив на имя Хрущева телеграмму, в которой заверял советского руководителя: обстановка в Венгрии полностью контролируется, никакой угрозы вспышки внутренней контрреволюции нет, а советский посол просто нервничает.
Еще более страшную ошибку - вторую по счету - Хрущев допустил через несколько недель, откликнувшись на настоятельную просьбу Надя вывести советские войска из Будапешта, дабы "не провоцировать население на контрреволюционные, мятежные действия".
Когда из Москвы запросили мнение Андропова, он ответил одной фразой: "Сразу же после вывода войск начнется вооруженный мятеж"…
Вернувшись в Москву, он был обласкан, повышен в должности, удостоен всех протокольных почестей, на которые Хрущев, в том случае, если испытывал чувство благодарности, никогда не скупился. Но Андропов прекрасно знал цену этим наградам и никому не рассказывал, какие сложные, противоречивые чувства бушевали у него в душе, когда Хрущев в тесном кругу, похохатывая и матерясь, частенько рассказывал о человеке, разрубившем узел венгерского мятежа - об Анастасе Микояне.
"Нет, вы представляете! - хохотал Хрущев, хлопая себя по толстым ляжкам. - Анастас подходит к этому придурку Ракоши, сует ему под нос бумагу и говорит: "Пыши, твою мать! Пыши заявление по собственному желанию!.." Таким в изложении разомлевшего Никиты был финал венгерской трагедии. И только Андропов понимал весь фарс этой глупой, по-партийному чванливой байки. Вздумай он тогда подшутить над непотопляемым армянином, то привез бы Микояна не к Ракоши, а к Кадару. Анастасу Ивановичу было ведь абсолютно все равно, кому передавать инструкцию Москвы. Вот было бы смеху, если бы только-только вытащенный из тюрьмы для коронации на венгерский социалистический престол Янош Кадар услышал из высокопоставленных уст верного соратника всех советских лидеров: "Пыши, твою мать!.."