…За те восемь дней, что мы безвылазно (опять безвылазно!) пробыли с Паулиной в этом сдвоенном номере с кондиционерами, огромной крытой террасой со специальным оборудованием для принятия солнечных ванн и четырехразовым питанием, которое доставлялось в номер служебным лифтом непосредственно в миниатюрный кухонный отсек, я впервые за долгое время ощущала себя относительно ожившей и моментами даже оживленной. Во всяком случае, никакого сравнения с мучительными днями, проведенными в нью-йоркском аналоге этого отеля для VIP, не было. Наблюдая за Паулиной, я вскоре поняла, что эта женщина совершенно одинока. И в столь плачевном для любой нормальной представительницы слабого пола положении она, скорее всего, пребывала постоянно. Максимум, с короткими перерывами. Ибо вряд ли нашелся бы на свете мужчина, который бы рискнул жить под сводом железных правил этого седого старшины в модном купальнике. Она поднимала меня ровно в семь, гнала под холодный душ (я, правда, принимала горячий, но визжала при этом так, что Паулина, похоже, ни о чем не догадывалась. Или делала вид, что не догадывалась), заставляла съедать без остатка гигантский завтрак с обязательными мармеладом, соком грейпфрута и горой основательно прожаренных тостов, после чего сажала меня напротив на своей половине, в кабинете, и начинала говорить, объяснять, настраивать, анализировать… Справедливости ради должна признаться, что то были вовсе не риторические упражнения измученной одиночеством дамы без возраста, а четко направленный поток сконцентрированной информации явно служебного характера, который Паулина перемежала демонстрацией вырезок из газет и журналов, бесчисленных фотографий, картинок и слайдов с изображением людей, городов, улиц, деревьев… Кое-что я неоднократно видела, некоторые изображения попадались мне на глаза впервые - я была в этом абсолютно уверена. Мучила меня Паулина ровно до двух часов дня, после чего я со зверским аппетитом поглощала комплексный обед с обязательным американским десертом в виде огромного куска очень вкусного ежевичного или яблочного пирога и два часа спала. В солнечные дни, в которых фантастически красивый и праздный Майами, несмотря на зиму, недостатка не испытывал, мой послеобеденный сон заменялся на солнечные ванны в условиях застекленной террасы, а вечерами Паулина устраивала видеопросмотры - одна за другой вставляла в видеомагнитофон кассеты и демонстрировала мне весьма любопытные, снятые явно не в павильонах "Мосфильма" учебно-хроникальные ленты, неизменно сопровождая их очень точными, словно уколы булавкой при судороге, комментариями…
Моя голова была настолько перенасыщена информацией (довольно часто я с нежностью вспоминала короткий и простой, как градусник, шпионский инструктаж, который давным-давно, еще в прошлой жизни, провел со мной в "мерседесе" Витяня Мишин), что в одиннадцать, когда по распорядку Паулины мне надлежало находиться в постели, я засыпала как убитая, без всяких раздумий о смысле жизни и причинах резких перемен в моей судьбе.
Время в обществе всезнающей психологини пролетало стремительно, бывали такие дни, когда я ни разу не вспоминала о Юджине. Вначале меня это очень пугало, потом, после нескольких безуспешных попыток выяснить у Паулины, с какой же именно целью он был так неудачно для меня отправлен в заграничную командировку, я немного успокоилась. В плотном режиме пролетали дни, что меня, естественно, устраивало. Несмотря на присущую моему характеру склонность к брюзжанию и природную нелюбовь к любой форме обязательного классного обучения, я не могла не признаться себе, что общение с Паулиной было не только полезным (если, конечно, до конца поверить, что продолжительность моей жизни полностью зависела от глубины усвоения материала: я так понимаю, что это, собственно, и являлось ее профессиональной работой), но также весьма интересным, а в какие-то моменты даже увлекательным. Паулина знала о некоторых советских людях, среди портретов и цитат которых я жила и формировалась много лет, но к которым никогда не имела и не могла иметь прямого доступа, такие сногсшибательные детали, такую убойную информацию, которые, особенно в начале нашего отельного общения, заставляли меня как-то по-дебильски разевать рот и хлопать глазами. Будто жила я не в столице великой страны, не в самом что ни на есть "центре политической, общественной и культурной жизни", и была не заведующим отделом центральной и довольно влиятельной комсомольской газеты, а помощницей доярки на животноводческой ферме в крайнем Заполярье, куда свежая пресса, политические анекдоты, иголки для примусов и тушь "Луи Филипп" поступают только с началом летней навигации.
И был еще один нюанс наших "методических посиделок", который как-то по-особенному согревал мою изрядно огрубевшую в скитаниях душу: чем глубже продвигалось мое ознакомление с некоторыми деталями предстоящего, чем откровеннее и смелее рассказывала седоголовая Паулина о весьма и весьма щепетильных нюансах предстоящей командировки, тем явственней я осознавала приближение финала, начала хоть какого-то шевеления воздуха, когда я, подобно застоявшейся в товарном вагоне скаковой лошади, смогу наконец вырваться на простор дистанции и сломя голову, ни о чем не думая, помчаться к финишной ленточке. Моя любимая подруга хорошо знала это мое нетерпеливое состояние, которое с присущей ей наблюдательностью привычно называла "пионерским костром в жопе".
С течением времени я постепенно разобралась, что в истоках фельдфебельских замашек Паулины и навязанного ее железной рукой казарменного режима лежали, конечно же, не врожденный преподавательский садизм, а острый дефицит времени - она очень торопилась. Или, правильнее сказать, ее очень торопили. Потому-то так внезапно и увесисто свалившаяся мне на голову наставница-психологиня, словно с цепи сорвавшись, стремилась вбухать в мою голову такое количество информации, что в обычной обстановке я бы, пожалуй, все это никогда не осилила. Но к тому моменту я уже как-то сжилась с психологией профессиональной безработной, мозги которой вряд ли могут быть востребованы по назначению; я как-то незаметно забыла, когда в последний раз садилась за свой рабочий стол в редакции и что-то писала, редактировала, с кем-то спорила, о ком-то по- бабски, беззлобно сплетничала… Было совершенно очевидно, что время и события, приведшие меня в конце концов на фантастически красивое побережье Мексиканского залива, стимулировали активную работу моих инстинктов, но не мозга. До Паулины я ни о чем не думала, а только подставляла руки, чтобы смягчить удары, сыпавшиеся на мою голову со всех сторон, когда я из последний сил, на голых рефлексах, ЗАЩИЩАЛАСЬ. Паулина же, загружая меня все новой и новой информацией, впервые за долгие месяцы моих спровоцированных скитаний по свету напомнила о таких привычных, но, увы, изрядно подзабытых понятиях, как самообладание, интеллект, достоинство, интонация, психологический настрой…
Особенно напряженно она работала с моей памятью, на которую я, в общем-то, никогда особенно не жаловалась. Однако методологические натаскивания Паулины принципиально отличались от моих наивных представлений об активизации работы конкретного участка головного мозга. Она тренировала мою память и наблюдательность с последовательностью инструктора физкультуры при городской зоне здоровья, превращающего с помощью специального комплекса упражнений жирные телеса стареющей пациентки в упругое, моложавое тело. Через несколько дней мне было достаточно мельком увидеть чье-то лицо на смазанной, любительской фотографии, чтобы мгновенно вызвать в памяти всю имеющую к ней отношение информацию. Короче, я получала СИСТЕМНЫЙ поток информации, а также кое-какие психологические навыки, с помощью которых могла в долю секунды вызвать его в своей памяти и вычленить самое важное, суть.
Спустя десять дней после начала этого беспримерного шпионского экстерната, она устроила мне генеральную проверку, которая длилась без малого четыре часа и после которой, как мне показалось, у Паулины значительно улучшилось настроение.
- Ты молодец, девочка! - Ее мраморное лицо осветилось улыбкой.
- Дадите Почетную грамоту за успеваемость?
- Ты заслужила больше, чем просто Почетную грамоту.
- Тогда сделайте так, чтобы я его увидела. Хотя бы перед отъездом.
- Это совершенно невозможно, - она покачала своей седой головой. - Даже теоретически.
- Он знает?
- Ровно столько, сколько ему положено.
- Значит, ничего не знает, - пробормотала я и почувствовала, как закипают слезы на ресницах.
- Валентина!
- К чему весь этот дешевый карантин, Паулина? - я с трудом сдерживала раздражение, хотя в глубине души понимала: чем меньше будет знать Юджин, тем спокойнее буду себя чувствовать я.
- Если все завершится удачно, - а я в это верю, - ты получишь ответ лично от него. Договорились?
Я молча кивнула.
- Я хочу сделать тебе подарок в дорогу… - Паулина достала из косого кармана широкой, расклешенной юбки изящную коробочку и медленно раскрыла ее. На нежносинем бархате сверкало золотое кольцо с довольно крупным бриллиантом.
- Надень! - Паулина даже подарки делала в форме приказа, как не очень приятную, но, безусловно, полезную процедуру. Вроде утренних упражнений с брюшным прессом.
Я безучастно надела кольцо на безымянный палец, даже не удивившись, что оно пришлось идеально впору.
- Тебе идет, - улыбнулась Паулина. - Красивые женщины притягивают к себе красивые вещи. Плохо, когда случается наоборот. Но это уже не про тебя.
- Естественно, не про меня! - Я пожала плечами, разглядывая красивую вещицу. В реальной жизни такое кольцо могло появиться у меня только в том случае, если бы меня пригласили сниматься в мелодраме о несчастной любви единственной наследницы швейцарского мультимиллионера. - Лично я, дорогая Паулина, притягиваю к себе только неприятности.
- Не брюзжи, Валентина! - Она взяла мою руку и чуть повернула ее в сторону окна. Крупный и очень чистый камешек, поймав косой солнечный луч, брызнул ослепительным светом. Словно неведомый сварщик только что коснулся его электродом. - О чем ты думаешь?
- Я думаю о том, что это ж-ж-ж - неспроста!
- Что? - Тонюсенькие бровки Паулины сошлись на переносице.
- Так говорил Винни-Пух, не помните, Паулина? Если что-то жужжит - значит пчела. А для чего пчела? Чтобы делать мед. А для чего мед? Чтобы…
- Я читала эту сказку, - процедила Паулина. - Какая связь?
- А какая функция - кроме эстетической, естественно, - отведена этому прелестному колечку?
Засунув руки в карманы юбки, Паулина стояла, чуть покачиваясь с пяток на носки, и пристально смотрела на меня своим по-рентгеновски пронизывающим взглядом.
- Что вы на меня так смотрите? - пробурчала я, ощущая какую-то внутреннюю неловкость. Все равно как тебе делают дорогой подарок, а ты спрашиваешь, не вычли ли для этой цели деньги из твоей собственной зарплаты. - Мы все время были вместе. Я точно знаю, Паулина, что вы не отлучались из этого номера ни на секунду. Следовательно, это кольцо вы не выбирали с любовью в дорогом ювелирном магазине, а просто получили от кого- то из вашей многослойной конторы, кто в курсе не только нашего с вами местонахождения, но даже размера моего безымянного пальца. А поскольку верить в бесплатные завтраки меня отучили хоть и сравнительно недавно, но зато на всю оставшуюся жизнь, я, в строгом соответствии с вашими наставлениями, Паулина, задаю себе дурацкие вопросы: а что, собственно, в этом кольце? Тайный шифр? Контактный яд? Катапультирующее устройство? Или какой-то ультрасовременный телеобъектив, благодаря которому вы сможете сэкономить на моем эскорте?..
- Вот такой вы мне нравитесь по-настоящему, - взгляд Паулины сразу же смягчился и потеплел. - Реакция на любую вещь, которая хоть на микрон покажется вам противоестественной или даже просто странной, должна быть именно такой - точной и мгновенной. Отныне вопрос "Чего вдруг?" должен стать вашим любимым, если не единственным…
- Значит, это действительно не просто бриллиант?
- Просто, Валечка! - проворковала Паулина. - Если только это слово подходит для вещички, стоимостью в несколько тысяч долларов. И это действительно подарок от меня. Единственное, о чем я вас попрошу, Валечка, никогда, ни при каких обстоятельствах, не снимайте это кольцо.
- Почему?
- Уж очень оно вам подходит, милая…
15. АВСТРИЯ. КРЕСТЬЯНСКИЙ ДОМ НА РЕКЕ МУР
Март 1978 года
В узком кругу своих сослуживцев и друзей Атилла Хорват слыл человеком малоразговорчивым и прекрасно понимал, что совершенно НЕ ГОДИЛСЯ для той среды, в которой, как правило, самовыражается большинство мужчин среднего возраста с уже сложившимися вкусами, образом жизни и привычками. Как и всякий закоренелый холостяк, Атилла неизменно сторонился общественных мест, не любил новых знакомств, терпеть не мог пустопорожней светской болтовни, был лишен способности со вкусом рассказать пикантный анекдот, сделать женщине приятный комплимент или, на худой конец, поддержать веселую компанию соответствующим выражением лица.
Тем не менее этого статного, молчаливого красавца, живую легенду венгерского спорта, уважали все - и женщины, и мужчины. Но если первые, наткнувшись несколько раз на поистине олимпийское безразличие Хорвата, постепенно теряли к нему интерес, то вторые относились к Атилле с тщательно скрываемым сочувствием, догадываясь, что в душе этого человека живет какая-та тайна, глубокая, незаживающая рана, которая мешает этому странному человеку быть таким, как все. Впрочем, Атиллу такое отношение устраивало вполне…
Сидя за внушительным рулем мощного "мерседеса- 280" с форсированным двигателем и кодовыми номерами Главного управления венгерской контрразведки, который с едва слышимым свистом надвое разрезал сгустившуюся ночную мглу, пронизанную запахом надвигающейся весны, Атилла размышлял о своей жизни, о том, что он совершенно одинок, и чувствовал при этом очень странное, труднообъяснимое, какое-то внутреннее родство с человеком в надвинутой на глаза шляпе, притулившимся в самом углу заднего сидения, который, как и он, не проронил ни слова за все полтора часа ночной гонки в сторону границы с Австрией.
Заверив Андропова в полной безопасности поездки, Хорват лгал. И подозревал, что его вельможный пассажир об этом догадывался. Но у Атиллы не было другого выхода. Практически неуязвимыми, как это ни парадоксально, могут считать себя только отвергнутые обществом бездомные люди, до которых никому нет и быть не может дела, чьи передвижения, встречи и способы добывания хлеба насущного никого не интересуют. Что же касается людей "калибра" его единственного пассажира, то их полную и безграничную безопасность гарантировала только надгробная плита.
Хорват, как опытный канатоходец, уже много лет без страховки балансировавший на головокружительной высоте ежесекундного смертельного риска, трезво учитывал все слабые места затеянного предприятия. В принципе, их было немного, но они тем не менее существовали реально, и Атилла понимал: случись не дай Бог то, чего он опасался, и члена Политбюро ЦК КПСС, председателя КГБ СССР Юрия Владимировича Андропова попросту не станет. Его ликвидируют еще до того, как выяснят, кто он на самом деле, а уже потом поднаторевшие на подобного рода делах спецы выстроят складную версию нелепой автокатастрофы или скоропостижной смерти одного из самых высокопоставленных кремлевских лидеров по причине почечной болезни, удостоверенной ровно таким количеством подписей, которое потребуется. И все же, от сознания, что именно в эти минуты, прикорнув на заднем сидении, Андропов, возможно, думает примерно о том же самом, Хорвату становилось как-то не по себе. С другой стороны, сама мысль, что он испытывает неосознанное чувство вины перед человеком, являвшимся косвенно причиной гибели его отца, вызывала в Атилле глухое раздражение. Непроизвольно мотнув головой, он попытался сосредоточиться на деле, на конкретной причине, которая так странно, так непредсказуемо свела его судьбу с судьбой этого зловещего и во многом совершенно непонятного ему человека.
"Господи, до чего же должна быть реальной и страшной опасность, нависшая над его головой, что так вот, молчаливым кивком, практически без возражений, он позволил вовлечь себя в эту фантастическую авантюру? - подумал Хорват, плавно вписывая тяжелый "мерседес" в крутой поворот. - У него была прекрасная возможность отказаться, ему ничто не грозило. И тем не менее…"
- Вас не укачивает сзади? - вполголоса поинтересовался Атилла, внутренне презирая себя за невольное, само по себе вырвавшееся проявление заботы о человеке, которого он по-прежнему считал своим врагом.
- Немного, - тихо откликнулся Андропов.
- Может быть, сбавить скорость?
- Это как-то нарушит… м-м-м… наши планы?
- Немного.
- Тогда не стоит. Как-нибудь перетерплю. Сколько нам осталось?
- Еще час. Плюс-минус пять минут.
- Вы чего-то опасаетесь, товарищ Хорват?
- Почему вы так решили? - Атилла бросил косой взгляд на зеркало обзора, в котором смутно угадывался черный силуэт Андропова.
- Я бы хотел услышать ответ на свой вопрос.
- Да.
- Это связано с прохождением границы?
- Да.
- Что вы станете делать, если ваши опасения подтвердятся?
- Постараюсь не рисковать.
- Кем вы постараетесь не рисковать? Собой?
- Вами.
- То есть?
- Боюсь, вам остается только верить мне.
- А почему, собственно, вы этого боитесь?
- Вы вряд ли видите во мне друга.
- Вы не сказали мне, что хотите этого.
- Естественно. Потому что я этого не хочу.
- Любопытный вы собеседник, товарищ Хорват!
По интонации Андропова до Атиллы дошло, что шеф КГБ усмехнулся…
Больше в течение часа, ни один из них не проронил ни слова. И только на подъезде к пограничному КПП, в километре от цели, Хорват, не оборачиваясь, бросил:
- Вам надо лечь на пол, товарищ Андропов, и накрыться. Это минут на десять, не больше…
Притормозив у полосатого шлагбаума, Хорват, не дожидаясь, пока усатый пограничник с витыми погонами старшего капрала подойдет к автомобилю, высунул в окно развернутое удостоверение в темно-вишневом переплете.
- Товарищ Хорват? - подойдя вплотную к окну, но не дотрагиваясь до удостоверения, с какой-то опаской в голосе, спросил старший капрал.
- А там что, вписана другая фамилия?
- По инструкции, товарищ Хорват, я обязан осмотреть автомобиль… - Старший капрал произнес эту фразу с некоторой опаской, но достаточно твердо.
- Багажник открыт, - безразлично пожал плечами Хорват. - Осматривайте, старший капрал, служба есть служба…
Кивнув двум пограничникам, стоявшим за его спиной на некотором отдалении, старший капрал продолжал виновато улыбаться, однако взгляд его был цепким и настороженным.
- Все чисто! - негромко произнес один из пограничников - здоровенный парень с нагловатым рябым лицом.
- Я могу ехать? - спокойно осведомился Хорват.
- По инструкции я должен провести личный досмотр машины, товарищ Хорват, - все так же виновато улыбаясь сообщил старший капрал.
- Ты знаешь, кто я? - не меняя интонаций спросил Хорват.
- Так точно.
- Знаешь, где я работаю?
- Так точно.
- Знаешь, чем я занимаюсь?
- Никак нет.
- Знаешь, что я должен делать по инструкции в такой ситуации?
- Откуда ж мне знать, товарищ Хорват? - пожал плечами старший капрал.