Положив трубку, Цвигун несколько минут не шевелясь сидел в кресле, погрузившись в тяжкие размышления. Следуя самой первой, поверхностной реакции на неожиданную материализацию генерал-лейтенанта Никифорова, он попытался обнаружить хоть какую-нибудь связь между только что состоявшимся телефонным разговором и выволочкой, которую утром ему устроил Брежнев, после чего решительно отверг такую возможность. Не тот уровень, не тот стиль. ГРУ - это, прежде всего, Дмитрий Федорович Устинов - старый военный снабженец и хитрован, напяливший на себя, благодаря хорошим отношениям с Брежневым, маршальский мундир, на который он не имел ни малейшего морального права. После Малиновского и Гречко - боевых генералов, за плечами которых были блестящие победы на фронтах Отечественной, - широкозадый и по-граждански рыхлый Устинов, наблюдавший войну на почтительном расстоянии, в окуляры стереотруб или по кадрам кинохроники, смотрелся в погонах с маршальской звездой как исполнитель главной роли в провинциальном театре оперетты. И тем не менее его личные отношения с Устиновым были ровными. Министр обороны всегда недолюбливал Андропова, не опускаясь, правда, до открытых стычек. Цвигуна Устинов держал на почтительном от себя расстоянии, членом КВП он не был. И не потому, кстати, что ни в чем не нуждался. Просто возможности Устинова на одном из трех главных постов в стране были настолько обширными, что давали этому человеку все необходимое без помощи посторонних. В материально-техническом плане Советская Армия всегда являлась государством в государстве, чем, кстати, очень напоминала находящуюся в длительном автономном плавании подводную лодку, обеспечивавшую себя всем необходимым и независимую от базы. И все же подсознательно Цвигун чувствовал, что Устинов ни при каких обстоятельствах не ввяжется в кагэбэшную междоусобицу. Стало быть, Никифоров - типичный службист на военных харчах, который не был завязан ни в одну кремлевскую цепочку - по определению не может быть посланником смерти. Тут что-то другое…
Сняв трубку внутренней связи, Цвигун набрал номер Цинева.
- Слушаю! - по телефону циневский тенор казался еще тоньше.
- Выпить хочешь?
- Есть за что?
- Либо за здравие, либо за упокой, - хмыкнул Цвигун. - Повод есть всегда.
- Что-то случилось?
- Пока нет. Но, возможно, случится. Ты можешь зайти ко мне?
- Это действительно так срочно? У меня в приемной человек.
- Пошли его на хрен.
- Что-то срочное?
- Думаю, что да.
- Иду…
Переключившись на селектор, Цвигун бросил адъютанту:
- Тридцать минут меня ни для кого нет!
- Понял, товарищ генерал!..
Кнопка селекторной связи погасла.
- Ну, что у тебя стряслось? - Цинев, не доходя до рабочего стола Цвигуна, плюхнулся в роскошное кресло в углу кабинета и, подслеповато щуря глаза, стал протирать тонированные стекла очков белоснежным носовым платком.
- Ты знаешь Никифорова? - сразу же переходя к делу, спросил Цвигун, направляясь в угол кабинета и усаживаясь в кресле напротив.
- ГРУ?
- ГРУ.
- Знаю.
- Хорошо знаешь?
- Сеня, не пудри мне мозги! - неожиданно взвился Цинев и водрузил очки на нос. - Кого в этом бардаке можно знать хорошо? Жену? Сына? Себя?
- Ты чего это так разнервничался? - на толстых губах Цвигуна скользнула добродушная улыбка. - В конце концов, это меня сегодня трахнул хозяин, а не тебя.
- Что хотел Никифоров?
- Назначил встречу.
-Где?
- В Архангельском. На их базе.
- Там же ремонт уже третий месяц.
- Все-то ты знаешь, товарищ первый заместитель председателя, - пробормотал Цвигун, мысленно зачеркивая один из примерно двадцати вопросов, возникших у него после разговора с Никифоровым. - Вот что значит военная контрразведка!
- Странно, - Цинев, казалось, совершенно не слышал Цвигуна и поджал губы, словно проверяя прочность нижних зубов. - С чего бы это?
- Вот и я думаю: с чего?
- Возможно, они там тоже решили сыграть?
- Во что? - Цвигун пожал плечами. - И главное, против кого? Против Андропова? Чего вдруг? Нет, Жора, тут другое…
- Что другое?
- Знаешь, в моем партизанском отряде был один мужик из Пинска. Жидяра откровенная, пробы поставить негде было. Но боец, кстати, совсем даже неплохой. Так вот, рассказывал он как-то своим дружкам у костра такую историю. Жил он до войны в одной комнатушке с молодой женой и престарелой бабушкой. Кагал еще тот! И вот как-то под утро его жена-молодка и говорит: "Господи, до чего мне хочется орехов!" На что бабушка, лежавшая в трех метрах, за старым платяным шкафом, тут же выдает: "Моня, это звонок на мальчик!"
- Ну и что? - поморщился Цинев.
- А то, Жора, что появление на нашем горизонте Никифорова - это звонок на мальчик.
- Думаешь?
- У тебя есть что-то на Никифорова?
- Ничего стоящего… - Цинев вскинул глаза, припоминая. - Один сын, работает в каком-то "ящике". Женат. Жена тоже инженер-электронщик. Ну, там у них вообще все на виду, не скроешься. Супруга никифоровская - дама в летах, к тому же страшная, как приклад дробовика. Вообще-то он серьезный человек, этот Никифоров. Доктор наук, крупный спец по шифрам. Мы, кстати, к нему пару раз обращались…
- Помог?
- Нет, конечно!
- Что так? - Цвигун спрашивал не думая. Его мысли витали где-то в другом месте.
- Так это ж армия, Сеня! По любому вопросу надо ставить в известность вышестоящее начальство. В итоге все мало-мальски важное стекается к Устинову. А тот если и почерпнул что-то из военной лексики, так только команду "Отставить!".
- Неужели совсем ничего?
- Боюсь, что нет, Сеня.
- Так с чем я поеду на встречу?
- Поезжай-ка ты с "Макаровым", генерал. И, желательно, проверь обойму…
Совет прозвучал шутливо, однако маленькие черные глаза Цинева, какие-то полуразмытые за дымчатыми стеклами очков, смотрели совершенно серьезно…
21. ФРАНЦУЗСКАЯ ГВИАНА. АЭРОПОРТ КАЙЕННЫ
Март 1978 года
…Молодой мужчина в белом полотняном костюме и распахнутой на волосатой груди розовой рубашке имел ярко выраженную латиноамериканскую внешность - оливкового цвета удлиненное лицо, жесткие прямые волосы до плеч, ослепительно белые зубы и медальон на толстой рабовладельческой цепи размером в спасательный круг, на который ушло не меньше полкило золота. Короче, эдакий "мачо", мама которого с раннего детства убеждала свое ненаглядное дитятко, что самая сокровенная мечта любой, а тем более белой женщины - это сразу же, без предварительного знакомства и оглядки на консервативную европейскую мораль, забыть обо всем на свете и прыгнуть к нему в постель.
- Мадам? Вы позволите мне присесть за ваш столик?..
У молодого человека был очень приятный, мелодичный голос. По-французски он говорил довольно чисто, слегка пришепетывая на местный манер.
- Зачем?
Убедившись, что "мачо" с цепью на шее не мой соотечественник, я сразу же утратила к нему интерес и вновь уткнулась в ужасно нудную статью, поскольку никак не могла разобраться, что же, собственно, так не устраивает служащих французских почт.
- Мне бы хотелось познакомиться с вами поближе, - очень естественно, и даже доверительно сообщил длинноволосый красавчик и вновь улыбнулся. - Вы не просто красивы, мадам, вы - ослепительно красивы, вы прекрасны! Разрешите представиться: меня зовут Эухенио…
- В Америке ты был бы Юджином, - пробормотала я, не отрываясь от газеты. На какое-то мгновение мне показалось, что время замерло.
- Простите, мадам, что вы сказали?
- Я сказала, что вас очень много, молодой человек!
- Да, но я…
Сидящая через столик от меня пожилая американская пара, явно изнывавшая от безделья, с любопытством наблюдала за разворачивающейся серенадой в прозе и, возможно, уже заключила пари, когда именно оливковый красавец добьется намеченной цели.
- Вы очень любезны, Эухенио, - я изобразила на лице гримасу сдержанной благодарности. - Только не стоит так себя растрачивать. Через час с небольшим я улетаю, у меня просто не будет времени, чтобы по достоинству отблагодарить вас за высокую оценку моей внешности. Поищите что-нибудь за соседними столиками…
- Чуть больше часа?! - воскликнул темпераментный Эухенио, непринужденно присаживаясь за мой столик и вытаскивая сигарету из моей пачки. - Да я даже рассчитывать не смел, что смогу пробыть возле вас так долго! Как вас зовут, мадам?
Я с интересом, по-новому, взглянула на наглеца. С одной стороны, его надо было срочно посылать на несколько букв сразу, пока он не стал докапываться, на какой стороне постели я предпочитаю засыпать. Однако с другой - общаться с этим повесой было все-таки чуточку интереснее, нежели читать статью о социальных проблемах Франции. Кроме того, мне не хотелось привлекать излишнее внимание к своей персоне. Я взглянула на часы, вспомнила наставления Паулины, мысленно отмерила для себя финишную часть предстоящего разговора и сняла очки:
- Меня зовут Джозефина.
- Потрясающее имя! - воскликнул Эухенио и в очередной раз ослепил меня белозубым оскалом.
Это молодой парень был фальшив во всем, кроме благородного металла, из которого отлили его якорную цепь. Не блиставшая новизной схема заведения мимолетных знакомств со скучающими белыми женщинами, наверняка разработанная неведомым мне латиноамериканским знатоком женской психологии, была вбита в гордо посаженную индейскую голову Эухенио весьма фундаментально и содержала, по всей видимости, не более двух пунктов: при любых обстоятельствах говорить женщине только приятное и соглашаться с ней во всем. В принципе, если вдуматься как следует, схема не так уж и плоха. Просто мне она никогда не подходила, о чем белозубый красавец, естественно, знать не мог.
- Эухенио, вы вообще когда-нибудь учились в школе?
- О да, мадам! - "Мачо" щелкнул моей зажигалкой, со вкусом выпустил к потолку изящную струю сигаретного дыма и закинул ногу на ногу. - Я закончил католический лицей в Кайенне. Это очень престижное учебное заведение, смею вас заверить…
- Ваш родной язык?
- Испанский, мадам. Хотя я свободно говорю на французском, английском и португальском. Плюс несколько индейских диалектов.
- А на каком языке вы предпочитаете разговаривать с женщинами?
- На языке любви, мадам.
- Да вы лингвист, Эухенио!
- Я мужчина, мадам!
- Кому вы хотите напомнить об этом досадном обстоятельстве: мне или себе?
- Нам!..
В этот момент тонкие ноздри моего собеседника стали чувственно раздуваться. Передо мной сидел либо величайший актер, либо только что освободившийся из тюрьмы после десятилетней отсидки в одиночной камере сексуальный маньяк. "Все на хрен с пляжа!" - просигналило где-то глубоко в подсознании любимое предупреждение моей подруги. "Но как?" - мысленно поинтересовалась я и, не получив ответ, решила идти проторенными путями:
- Вам совершенно нечего делать, да, Эухенио?
- О, как вы не правы, мадам! - "Мачо" капризно надул губы бантиком. - У меня миллион всяких проблем и обязанностей. Но что поделать, мадам, если я сразу же забыл о них, едва только увидел вас!
- Вас ведь не загонишь в угол, да?
- Как раз наоборот, мадам: своей убийственной красотой вы сделали именно это!
- Уверена, что вы репетируете такие беседы перед зеркалом. Верно?
- Если под зеркалом иметь в виду ваши неповторимые глаза, мадам, то да! - Он вдруг огляделся по сторонам, после чего буквально ощупал меня цепким взглядом. - Послушайте, мадам Джозефина, - проговорил Эухенио, заговорщицки переходя на шепот. - У нас совсем немного времени, и я никогда не прощу себе, что вот так, из-за глупых условностей и наивных представлений о человеческой морали, выпустил из рук, так и не познав, самую красивую женщину, которую мне когда-либо доводилось встречать. Через дорогу от аэропорта находится замечательный отель, в котором есть все, что необходимо для нескольких мгновений ИСТИННОЙ любви. Не делайте меня несчастным на всю жизнь, мадам Джозефина, скажите только "да", и вы никогда не пожалеете об этом! Я унесу вас в такие заоблачные выси, о которых вы, даже прожив до глубокой старости, так никогда и не узнаете…
Он продолжал что-то горячо шептать о неге плотской страсти, о блаженном тепле слившихся воедино губ, о чувственности невесомых прикосновений и прочей хреновине, наверняка почерпнутой из какого-нибудь эротического журнальчика, но я уже как-то плохо врубалась в поток его порносознания, ибо думала совсем о другом: как отвязаться от этого типа, не привлекая внимания общественности? К концу пронизанного страстью любовного монолога Эухенио настолько распалился, что незаметно перешел с адажио на престиссимо и стал ощутимо сокращать дистанцию между нами, по сантиметру подволакивая свой стул к моему. Молниеносно перебрав в голове несколько вариантов, я решила остановиться на самом дурном и, даже толком не подумав, брякнула:
- О какой неземной любви вы говорите, Эухенио? Я - профессионалка.
- Естественно, профессионалка, - латиноамериканец обиженно поджал губы. - Разве я стал бы выворачиваться наизнанку перед какой-нибудь любительницей острых ощущений, черпающей фантазию из дешевых порнокассет? Этот период, мадам Джозефина, я уже давно миновал. Скажите мне лишь одно, мадам: сколько?
- Вы имеете в виду деньги? - осторожно поинтересовалась я.
- А разве есть какая-та иная плата за настоящую любовь? - совершенно серьезно откликнулся Эухенио.
- Н-ну, я не знаю…
- Мадам Джозефина, посмотрите на мои руки! - Эухенио чуть ли не в нос мне уткнул ухоженные, как у женщины, передние конечности, которые и в самом деле нервно подрагивали. - Со мной такого еще никогда не случалось! Мои руки трясутся так, словно я впервые в жизни готов познать женщину!..
- Может быть, это обычный похмельный тремор? - безнадежно спросила я.
- При чем здесь похмелье?! - взвился Эухенио. - Это страсть, мадам!! Если бы вы только могли увидеть, что у меня происходит сейчас там… - Он выразительно опустил глаза.
- Успокойтесь, Эухенио, - сдавленно пробормотала я, чувствуя, что у меня тоже начинают дрожать конечности. Правда, не от сексуального возбуждения, а от вполне объяснимого страха безнадежной девственницы, которой участники группового изнасилования, еще до совершения своих преступных замыслов, на пальцах показывают, что именно собираются с ней сделать.
- Это вы успокойте меня, мадам Джозефина! - взмолился Эухенио. - Скажите сколько, и не станем терять драгоценного времени! До вашего самолета осталось не так много…
Мысленно сконцентрировав в памяти весьма скудную информацию о нравах и обычаях первой древнейшей профессии, я пришла к выводу, что совершенно не ориентируюсь в этом специфическом вопросе. А Эухенио, впившись в меня совершенно сумасшедшим взглядом, уже весь дрожал как осиновый лист. Поняв, что ситуация полностью выходит из-под моего контроля и грозит перерасти в нечто совершенно непотребное, я собралась с духом и, придав своему голосу максимально деловые интонации (наш фотокор Саша как-то, под пьяную лавочку, делился со мной деталями торговли у трех вокзалов с проституткой, из кармана которой выглядывала початая бутылка "Солнцедара"), отчеканила:
- За час ИСТИННОЙ любви я беру пять тысяч долларов США!
Уже назвав цену, я тут же пожалела. А вдруг этот идиот набит долларами? Вдруг он на самом деле отпрыск ка- кого-нибудь местного наркобарона, не торгуясь, выложит на стол пять тысяч и тут же поволочет меня в койку расположенного напротив отеля? Впрочем, убедившись, что у пылкого Эухенио, едва только он услышал сумму, вытянулось и без того продолговатое лицо и сразу же перестали дрожать руки, я немного успокоилась.
- Сколько вы сказали? - трагическим шепотом агонизирующего Эскамильо спросил Эухенио. - Пять тысяч долларов?!
Почувствовав, что инициатива переходит на мою половину столика, я гордо кивнула и добавила:
- При этом учтите, милый Эухенио: моя обычная такса - десять тысяч долларов за час. Однако в данный момент я нахожусь в производственном отпуске и могу позволить себе немного расслабиться. Ничего не поделаешь: эта уступчивость характера никогда не позволит мне стать богатой женщиной…
- Но это невозможно, мадам! - буквально взвыл Эухенио.
- Да бросьте вы, дорогой Эухенио! - небрежно вымолвила я. - Откуда такие средневековые комплексы? И почему я, в конце концов, не могу подарить пять тысяч долларов понравившемуся мужчине? Что я, нищая, что ли?
- Но у меня нет и пяти тысяч! - в голосе Эухенио отчетливо, как складки за ушами после очередной подтяжки, проступали нотки обреченности. - Это огромные деньги, мадам! На них здесь, в Кайенне, можно купить двухэтажный дом с патио.
- Эухенио, вы меня разочаровываете! - воскликнула я, музыкально оформляя капитуляцию этого дебила бравурными звуками "Встречного марша". - Вы готовы променять двухэтажный дом с патио на час ИСТИННОЙ любви со мной? Господи, как была права моя мамочка, которая с раннего детства говорила, что все мужчины - козлы!..
Теперь я уже развлекалась вовсю. Как выяснилось, если тебе не угрожает немедленная профессиональная расплата, есть такие моменты, когда вполне можно побыть и проституткой. Как минимум для разнообразия.
- Но это и впрямь очень дорого, мадам! - совсем уж поникшим голосом пробормотал этот Ромео из Французской Гвианы. - Вы бы не могли по случаю производственного отпуска сделать мне небольшую скидку?
- Вы что, решили меня оскорбить? - теперь уже настала моя очередь взвиться. Честно говоря, в тот момент меня даже испугала та естественность, с какой я чувствовала себя в образе продажной женщины.
- Боже упаси! - Эухенио молитвенно сложил ухоженные руки на волосатой груди. - Просто вы, мадам, скорее всего, не в курсе рыночных цен…
- А мне плевать на рыночные цены! - гордо заявила я. - Мне нет никакого дела до вашего поганого рынка! Вы знаете, КАКИЕ люди рыдали на этой груди?! - С совершенно чуждым мне самоуважением я дотронулась кончиками пальцев, своего ликующего бюста. - Вы знаете, какие люди умоляли меня немедленно бросить свое ремесло и выйти за них замуж? Но я всем отказала! Всем, милый Эухенио! Потому что истинное призвание за рыночные цены не продается!..
- Ну, хотя бы триста долларов! - канючил "мачо".
- Скинуть целых триста долларов?! - воскликнула я и в ту же секунду ужаснулась. Если до желанной цели моему настойчивому клиенту не хватало такой ерунды, то ситуация, еще минуту назад казавшаяся мне абсолютно безопасной, на самом деле была просто плачевной.
- Триста долларов - это все, что у меня есть! - с пафосом воскликнул Эухенио и с юношеским бесстыдством вывернул карманы своих белых штанов. - Это все, что я заработал за последние три месяца! Неужели вы не видите: из-за вспыхнувшей, как ритуальный костер, страсти я готов отдать вам все, что имею?!