Конечно, эти серые кабинетные люди-тени постоянно дразнят Президента, нащупан больное место, в один голос нашептывают, что Юля оттирает его от власти, что о нем уже все забыли, а она, наоборот, - героиня на белом коне;.. Но он же не может им верить! Он не ребенок! Он мудрый; волевой мужчина! Со слабостями, конечно, но потому-то народ и выбрал его, что он живой человек, а не криминально финансовый монстр с холодным сердцем и пустыми глазами. Нет, она верит Президенту... И будет продолжать верить, как верил в него главный Майдан страны, выдыхающий в морозную полночь его имя, как верили тревожные города, городки и сёла по всей стране? И никакие полошенки-третьяки-мартынки не разорвут той непроизнесенной, но пропитавшей душу клятвы на верности народу, которой Майдан связал ее с Президентом!
Но что же так долго не идет Витя Лузенык?..
Пинчерук, Папа
Лица охраны и обслуги ничего не выражали, как им, лицам, и было положено. И все-таки уже в прихожей Пинчерук вдруг ощутил необъяснимый приступ тревоги, что-то вроде легкого покалывания в области паха. Он всегда гордился своей интуицией - тонкой, как у женщины, но по-мужски рациональной...
Правда, в этот раз он бы дорого дал, чтобы ошибиться.
Папа раскорякой сидел в центре гостиной на низком пуфике. На нем был "динамовский" спортивный костюм с автографом Жмуркиса и разные носки. Один белый, а другой - какого-то омерзительного свекольного цвета.
Это могло означать только одно. Несколько похожих на снарядные гильзы пустых бутылок в углу и то, что Папа держал на коленях похабно инкрустированную цыганскую гитару, конечно, придавали происходящему особую зрелищность, но для опытного Вити было лишь рядом дополнительных деталей, второстепенных и малозначительных, ничего не добавляющих к осознанию неумолимого факта - ПАПА РАЗВЯЗАЛ!
Правда, надежда еще оставалась, пусть и слабая. Если Папа находился на рубеже первой и второй стадий, - а очень похоже, что это было именно так, - то его теоретически можно было вырвать на несколько часов из мира параллельной реальности. Во всяком случае, прежде такое несколько раз случалось и давало невиданные результаты: спешащий вернуться в Золотой Сон Вечной Юности Папа вдруг становился необычайно четким и внятным (народ, кстати говоря, таким его ни разу не видел - да и откуда?!), принимал алмазное в своей точности решение и с удвоенным наслаждением возвращался назад, в сладкие фантомные палисады.
Правда, гарантий не было никаких, но рискнуть стоило. Не просто стоило - было необходимо.
- Здравствуйте, папа, - с почти искренней теплотой в голосе произнес Пинчерук.
Тот поднял на зятя мутные, как стопки самогона, глаза.
- А, это ты, блядь...
"Кстати, а ведь Папа вовсе не косноязычный, - не к месту подумал Витя, в который раз чувствуя, что его любовь к жене по таинственным законам души распространяется и на этого жестокого клоуна, сидящего посреди комнаты в разных носках и с гитарой. - Если бы во время выступлений по телевизору можно было материться в его манере - бессистемно и густо, просто для разбавления текста и душевной легкости, - то его обращения были бы абсолютно понятны народу и полны конструктивного смысла. А так... Ну представьте, что вам дали право говорить что угодно, но при этом строго-настрого запретили произносить, скажем, буквы "о" и "е"... Тут уж не до красноречия, домычать бы до конца основную мысль хотя бы в общих чертах..."
Уже через секунду Пинчерук понял, что отвлекаться в его положении неразумно, если не сказать губительно: Папа факирским жестом выудил откуда-то из-за спины тонкостенный "обкомовский" стакан, полный коньяка, и выпил его содержимое долгим и тягучим, как поцелуй, глотком. Лицо его при этом не выразило ничего, кроме обычного отвращения к жизни - искреннего и глубокого. Счет пошел на минуты...
- Папа, у меня серьезная информация, нужно бы обсудить, - негромко, но четко произнес Виктор, чуть наклоняясь к белесой лысине тестя.
- Да? - спросил тот, причем почему-то с недоверием в голосе, и снова мастерски наполнил стакан до верхнего края. - Ебнуть хочешь?..
- Нет... Вы не поняли... - Пинчерук запоздало сообразил, что каждое слово, как ни шепчи, все равно "пишется". Могли бы помочь железные барабаны придурков-пикетчиков, но Президент, как назло, несколько дней назад уговорил эту банду голодранцев проявить милосердие, и теперь их там-тамы чуть слышно худели вдалеке, на другом конце Кончи-Заспы. Пришлось встать и нажать кнопку на панели огромного телевизора.
- Выключи на хер... - негромко буркнул Папа, наполняя очередной стакан, но уже не до краев, а липа на треть - технология путешествия в Золотую Долину была у него отработана до совершенства.
Витя не отреагировал на распоряжение и теперь ожидал взрыва, но мысли тестя, должно быть, приняли неожиданный оборот - он медленно влил в себя очередную дозу золотистого нектара и, поставив стакан на паркет, задумчиво снял с ноги белый носок.
"Нет, только не это!.." - мысленно взмолился Пинчерук, не сомневаясь, что Папа собрался занюхать носком благородный напиток. (Аналогичный семейный эпизод неумолимо всплыл в памяти, хотя с тех пор прошло уже лет пять.)
Но пала лишь несколько минут в глубокой задумчивости поразглядывал эмблему "Найка", похожую на бычий сперматозоид или жирную запятую, и снова надел носок, тут же потеряв к нему всяческий интерес. Похоже, он одной ногой уже находился в мире, где этот ритуал был полон особого высокого смысла...
Сейчас или никогда!
Пинчерук шагнул к тестю, нагнулся низко-низко, зашептал в самое ухо, стараясь говорить рублеными, четкими, максимально понятными фразами.
- Папа, я заказал Юльку. На полном серьезе. Профессионалу. Заднего хода нет. Что делать?..
Чуть покачивающийся папин рыжий затылок вдруг окаменел. Он не шевелился, лишь пальцы левой руки сжали деку любимой гитары так, что побелели суставы...
"Слава Богу, успел..." - Витя вдруг почувствовал, как невидимая железобетонная плита соскользнула со спины, стало легко и почти радостно. Свершилось. Папа все понял. Сейчас он станет яростным и собранным, за секунды прокрутит в мозгу ситуацию- (в этом ему равных нет и не будет!) и выдаст решение - или одобрит, или, наоборот, поразится идиотизму "сыночка", но спасет, сохранит, вырулит... Так было всегда, так будет и на этот раз!
Папа, не шевелясь, молчал дольше обычного. Окаменевшему Пинчеруку казалось, что время застыло и даже стрелки на его "Ролексе" замерли в полном соответствии с загадочными научными теориями.
Но вот наконец тесть медленно, с явным трудом поднял голову. Витя замер в ожидании, чувствуя, как напряглась и завибрировала каждая мышца.
Папа устремил мутные глаза куда-то в пустоту и, тронув струны гитары, очень фальшиво и совершенно без эмоций, но с горестным придыханием просипел:
На Дерибасовской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная...
Полошенко
- Еб-би-ческая сила!.. - обрушив кулак на лакированную поверхность стола, с ненавистью к жизни констатировал Полошенко.
Минуту назад он получил секретное сообщение полковника Лободы (будет генералом, сукин сын, решено!), и теперь мысли путались и пролетали через мозг, как рекламные клипы, если прокручивать их на большой скорости.
Киллер... Юля... Акция... Приспущенные флаги... Тонущий в цветах белоснежный гроб, венки от Буша, Путина и всех этих европейских засранцев... И как результат - ореол мученицы, Жанны Д'Арк в квадрате, в кубе, в двадцать четвертой степени!.. Причем не просто надолго, а на этот раз - пожизненно! Нет... Что-то я не то говорю... Пожизненно тут не совсем подходит... Навсегда... Вот!
Ему вдруг почему-то представился монумент - огромная, метров в пятьдесят, позолоченная Юля на месте статуи Незалежностн. и Полошенко глухо застонал. "Бля, это же зависть - по мне дурка плачет". Он почувствовал, что вспотел от ужаса, схватил со стола бутылочку "Миргородской", плеснул себе на лоснящееся лицо...
"Подбери сопли!" - постарался сам себя строго одернуть Секретарь, но эффект получился обратный: из носа потекло, пришлось долго, с утробным гулом сморкаться.
А подлое воображение продолжало работать, в деталях рисуя стоящую плотным кольцом вокруг гигантского монумента миллионную толпу - хмуро-беспощадная, она на миг замерла перед тем, как пойти в "последний и решительный" на "иуд от новой власти" и отомстить за свою героиню, любимицу, избранницу... Самым неприятным было то, что в фантомной толпе почему-то оказалось на удивление много военных, причем с оружием...
"Нужно не сидеть здесь и дрочить, а что-то делать! - сформулировал Полошенко. - Знать бы еще что..."
Первая мысль была такой дикой, что он сам себя испугался, - немедленно ехать не куда-нибудь, а к ней самой, премьеру Юльке. Ехать этаким отважным спасителем, защитником, верным другом... Это не просто перемирие, это - новый расклад сил, его путь наверх...
"Нет, нельзя, эта п..да опять все умело перекрутит, отзвонит Татаринову и меня же за мою доброту раком поставит..." Как ни странно, противно шипящая на лице "Миргородская" постепенно успокаивала. До психического равновесия было, конечно, далеко, но выпрыгнуть в окно хотелось уже меньше.
"А с Пиней-то что? Совсем оборзел?.. - пораженно подумал господин Секретарь. - Или, может, он романтик, а мы просто не знали?.. Нет, то, что его, раскулаченного, сейчас не по-детски колбасит, это ясно, но все равно, киллер - это круто... Да еще и успел засветиться при этом, мудак!.."
Ясность мыслей возвращалась. Но по-прежнему медленно, исподволь.
Нет, этого допустить нельзя. Нам только народной героини не хватало для полного счастья!.. Как говорится, хер вам, дети Батькивщины! Уйдет ваша Юлечка не в белом гробу с ореолом мученицы, а оплеванной и засравшейся по всем направлениям, как сказано в старой комедии, "согласно вновь утвержденному плану"... Вот такой можете ее помнить и любить, это - сколько угодно!
Вместе с облегчением пришло, как часто случалось в последнее время, желание посетить туалет. Телефонную трубку - секретарскую, особую, самую защищенную в стране! - взял с собой. Уже сидя на толчке, набрал номер Третьяка.
- Привет, - выдохнул приглушенно (не из секретности, просто так получилось). - Нужно срочно встретиться. Прямо сейчас...
- В каком смысле - прямо сейчас? - почему-то удивленно спросил Третьяк.
- В прямом!.. В прямом!..
- Так ты же сейчас срешь... - совершенно буднично отозвался на том конце связи Саша.
Петр Алексеевич разозлился - и на себя, и на Сашку, - мало того, что он, падла, все знает, он еще и все слышит!.. Но разозлился не сильно. Тем более что ответить было что.
- Погоди, услышишь свежие новости - сам обосрешься!
И не объясняя больше ничего, мстительно отключил трубку.
Мартынко
Странные все-таки люди бывают на свете... Взять того же Петю! Сам же все гениально рассчитал, расчертил схему так, что пятиклассник, и тот разберется (а они, слава Богу, далеко не пятиклассники), а теперь дергается! Чего, спрашивается? Да он похоронил Юлю так, словно сам заколотил заживо в гробу огромными черными гвоздями! После тех ударов, какие скоро будут нанесены, не поднимаются, чудес на свете нет. Есть финансовая стратегия, распределение сфер влияния, корпоративные интересы... Ну, на закуску, может быть - политический анализ! Да и то, это уже что-то вроде забавы, дань моде, традиционная необходимость дать заработать шакалам-технологам на хлеб с маргарином... А так - что тут анализировать? И так все ясно...
Нет, конечно, Николай Мартынко понимал, что туг дело в эмоциях, этих, как их... амбициях и прочей фигне. Но люди, для которых вся эта шелуха имеет хоть малейшее значение, всегда напрягали его своей непредсказуемостью, даже если были "своими", как тот же Петя Полошенко.
Мартынко все никак не мог забыть, как несколько месяцев назад, сразу после победы, тот, помолодевший и радостно-весенний, как второкурсница после пистона, бросился к нему, чуть не крича:
- Мыкола, привет! Слушай, я не понял, почему мы до сих пор не на финансовых потоках?!
Нормальный человек?.. И происходило это не где-нибудь, а в одном из самых что ни на есть высоких коридоров здания на Банковой. Хорошо, хоть никого из козлов-журналистов поблизости не оказалось...
Тогда еще не был назначен Премьер, возможность свободно запустить ладони в немереные россыпи пиастров нищей страны опьяняла и кружила голову, это ясно. Но сам Мартынко, в полной мере испытывая то же, сравнимое по остроте разве что с оргазмом, чувство, сидел в собственном кабинете с компьютером и листом бумаги перед глазами и просто недоумевал: как серьезный человек может проявлять такую наивную щенячью радость?!
Вспомнилось, как Сашка Третьяк однажды по пьяной лавочке - зависли тогда в "Сантори", полностью выкупив зал, чтобы нормально посидеть, - завел с ним разговор о какой-то "эмоциональной составляющей" или что-то вроде того. Мартынко сразу заскучал, потому что до этого говорили о вещах приятных и действительно интересных (разрабатывали схему новых коридоров для "серого" импорта). Слушая этот бред, который нес друг (даже слово "душа" проскочило, это уже полный аллеc!), решил отмолчаться, с удовольствием глотнул саке, ловко подцепил палочками набухший в соусе тунцовый ролл, закусил. Но Саша все не умолкал (это у него от усталости, скорее всего, - без злобы подумал Мартынко), а прерывать товарища не хотелось. Да он и не собирался вступать в полемику, так как давно осознал, что появился на свет, чтобы стать мудрым прагматиком, считающим, а не читающим, анализирующим, а не чувствующим. Он только - в который уже раз! - поражался тому, что такие понятные ему люди, знающие, что гульден существует для того, чтобы сделать из него два, готовы забивать себе голову всякой сентиментальной чушью, тратить на это бесценное время и энергию, только оттого, что устали и выпили подогретой японской водки.
О тех, что бродили по морозу с флагами - какого бы цвета эти флаги ни были, - речь вообще не шла. Хмурые нищие инопланетяне, они жили по своим законам, таким же далеким от жизни Николая Мартынко, как законы вороньей стаи или муравейника.
Но люди бизнеса... Это было непостижимо и напрягало. Вспомнилось, как когда-то Сергей Палагутин, бывший недолгое время партнером по бизнесу, поразил его, пригласив сходить в театр.
- В театр?! - не поверил своим ушам Мартынко. - Ты что, Серый, смеешься? Там же все - сплошная фикция!..
Все эти ненужные мысли и воспоминания появились в мозгу Мартынко до одной единственной, но очень важной причине. Завтра была его очередь звонить Президенту. И вот тут без эмоциональной составляющей было не обойтись. Именно на нее делалась ставка, именно она была рычагом воздействия. И непременно нужно было сочинить что-нибудь правдоподобное и ранящее. А заниматься лирикой до крика не хотелось. Хотелось просто стоять у огромной - во всю стену - экономической карты Украины, мысленно вычерчивая головокружительные в своей изящности финансовые схемы (которые стали возможными именно сейчас, после того как население так удачно поигралось в апельсиновый бунт), и получать ни с чем не сравнимое удовольствие, доступное лишь избранным. То есть таким, как он...
Полошенко
Полошенко ехал к Сам Самычу. Если, конечно, это бесконечное дерганье в толпе машин можно было назвать ездой. С того дня, как Президент отменил перекрытия улиц для проездов "урядовцев" (а для себя-то, один хер, оставил, демократ!), езда по городу превратилась в пытку. Блестящий, как рояль, "Мерс" то и дело упирался не только в шустрые "Ланосы" и "Хонды", но и в перекошенные бампера каких-то совершенно диких, совковых еще "Жигулей" - дребезжащих, бесстрашных в своей ржавой убитости, с дурацкими наклейками типа "танки грязи не боятся" или "какая жизнь - такая и машина"...
Впрочем, злился Петр Алексеевич скорее по привычке. Вернее, даже убеждал себя, что злится. На самом деле ему было даже интересно смотреть на картинки жизни - серой, убогой и суетной, такой инопланетно далекой от его собственной и даже сейчас отделенной от него толстым пуленепробиваемым стеклом...
Особенно странно было видеть людей, активно раскупающих прессу. Не успев отойти от аккуратного стеклянного киоска, они на ходу начинали листать купленные "Зеркала недели", "Факты", "Корреспонденты", прочую бумажную шелуху, жадно выискивая глазами новые сообщения о победном шествии справедливости...
"Конченые... - в который раз убедился Петя. - По определению... Как же можно не понимать, что все эти глянцевые игрушки - лишь гениальный громоотвод, фокус-покус для таких, как вы, наивных дебилов в китайских джинсах и дешевых серых костюмах?! А решают, как вам жить, десяток человек, не здесь и не сейчас, а на уютных, хоть и нервных порой, посиделках, где все понимают друг друга с полуслова и живут не фантомными "надіями", а конкретными, как боевые донесения, фактами и такими же конкретными цифрами дележа..."
"А впрочем, что это я, так же и должно быть, все правильно! - опомнился господин Секретарь. - Всё же на своих местах... Мы работаем, электорат питает иллюзии. Жизнь идет... Да и потом - если прямо сейчас прижать СМИ, кто тогда мощно и бесповоротно утопит Юльку в говне, когда мы сделаем ДЕЛО? Нет, "свободная пресса" - это не хер собачий, это святое! Она нам еще послужит!"
Словно в подтверждение его мыслей, "Мерседес" вырвался из пробки, неслышно и мощно набрал скорость, утомившая серость за окном превратилась в размытую проносящуюся мимо полосу...
О предстоящем разговоре с Морозенко Петя старался не думать. Тот ему не нравился - вечно что-то крутит, недоговаривает, а у самого глаза хитрожопые, как у Ленина в старых фильмах... То ли дело "коммуняки"! У тех все четко! Да, любят иногда поныть с трибуны об обнищании рабочего человека, это есть. Но зато тарифы за голосование стабильны, условия оговорены до деталей, да и "несогласные" убираются из рядов безжалостно - во время нажатия кнопок сюрпризов ждать не приходится. Вот что значит партийная дисциплина! Морозенко - это совсем другое...
Но вчера, во время долгого разговора с Мартынко (Саша Третьяк прибыл позже) задачи были распределены четко, оставалось действовать.
Вообще, после вчерашнего совещания Полошенко обрел свою прежнюю спокойную уверенность. Есть у Мыколы эта великая способность - не замечать всего, что нервирует, обволакивать собеседника спокойствием к уверенностью в правоте общего дела и невозможности проигрыша. Он и Президента околдовал именно этим своим умением, не иначе".
Впрочем, одна деталь как ни странно, встревожила. Сама выходка Пинчерука с этим московским киллером. Мартынко не сострил, услышав эту новость, как ожидал Петр Алексеевич, и даже не улыбнулся - Наоборот - почти минуту сидел в невеселой задумчивости, лишь изредка плямкал похожими на сосиски губами. Один раз негромко произнес: "Бля..." - и снова долго молчал. Наконец он стряхнул с себя оцепенение и перешел к "конструктиву".
Говорил четко и без пауз, как студент-отличник на экзамене. Впрочем, Петя я сам думал именно так же, но он давно заметил - любые, лаже собственные мысли, проишесенные вслух Колей, преображаются, становятся абсолютной истиной, заложенная в них "подлость на глазах превращается в мудрую тактику, жестокость - в решительность, беспринципность - в диалектику...