- Мы занимались этим делом, - вмешался в их разговор Мошкин. - Моторку нашли, прибило к берегу, а людей - нет, унесло течением. Дело закрыли, хотя неясности были.
- Какие?
- Ну хоть бы взять то, что заядлым рыбаком он никогда не был. Даже не удил в Ангаре. А тут вдруг - на самый Байкал. А второе что - поехал с двумя, которых жена не знала. Сказал - с завода. А на заводе никто с ним не ездил. А кто был с ним - так мы и не узнали. Были неясности, были.
Юрий Сергеевич, как показалось Турецкому, слушал Мошкина с каким-то обостренным интересом и даже словно бы с внутренним напряжением. Он промолчал, хотя Турецкий был уверен, что ему есть что сказать.
И теперь, возвращаясь с экскурсии по заводу, он решил зайти с другого конца.
- Как, по-вашему, кто станет генеральным вместо Барсукова?
- Татарин, - не задумываясь, ответил главный инженер. - Первый зам, Важнов. Его Татарином все на заводе зовут. За глаза, конечно.
- А первым замом?
- Коммерческий директор, - последовал такой же уверенный ответ.
- А коммерческим директором?
- Начальник отдела сбыта. Это все одна команда.
- А начальником отдела сбыта?
- Не знаю… Найдут кого-нибудь. Свято место пусто не бывает.
- А это место - свято? - спросил Турецкий.
Главный инженер внимательно на него посмотрел и кивнул:
- Да.
Турецкий взглянул на часы:
- Уже четверть второго! Мои не спешат?
Главный инженер тоже посмотрел на свои часы:
- Нет, правильно.
У него был не "Роллекс". Что-то вроде "Сейки". Хорошие часы, не из дешевых, но совсем не "Роллекс". И Турецкий решился спросить напрямую. И спросил:
- Я вижу, вас что-то тревожит. Не поделитесь? Может быть, легче станет?
Главный инженер помедлил с ответом. Потом сказал:
- Был с полгода назад один случай… не выходит из головы. Один слиток золота вышел с брачком - с маленькой раковинкой. Мастер спросил: переплавить? Я посмотрел, решил: сойдет, раковинка еле заметная. Сказал: отправляйте на склад. На другой день один покупатель, он большую партию брал, потребовал сделать еще один анализ. Хотел убедиться, что золото - действительно, как мы говорим, четыре нуля, всего 0,0001 - одна десятитысячная доля примесей. Я и решил: вот этот слиток и возьмем, а потом переплавим. Но…
- Этого слитка на складе не было? - угадал Турецкий.
- Да.
- А кому-то другому не могли продать?
- Нет, других клиентов не было, ни одного.
- Понятно…
- Вы думаете, за этим что-то есть?
- Пока не знаю, - ответил Турецкий. - Как говорит мой знакомый патологоанатом: вскрытие покажет.
- А вскрытие будет?
- Думаю, этого не избежать. Может быть, не завтра, но обязательно будет. Вы никому об этом случае не рассказывали?
- Никому. Только вот вам.
- И не рассказывайте, - посоветовал Турецкий. - Спасибо за откровенность. А теперь познакомьте нас с начальником отдела кадров.
- У нас не начальник - начальница.
- Тем лучше, - сказал Турецкий. - Попробую ее обаять.
Главный инженер усмехнулся:
- Ее обаяешь!..
Начальнице отдела кадров было за сорок, она словно бы не вмещалась в изящный синий костюмчик и с виду была неприступной как танк. Для начала Турецкий попросил показать список всех руководителей завода и внимательно его просмотрел: не было ни одной прибалтийской фамилии. Может, этот Антон Романович работал раньше, а теперь уволился?
Турецкий начал издалека - с самой больной темы для любого кадровика:
- У вас большая текучесть кадров?
- А с чего ей большой-то быть? - ответила, будто огрызнулась, кадровичка. - Зарплаты у нас хорошие, даже по нынешним временам. Раз в квартал - дивиденды с акций. Обеды бесплатные, из трех блюд. Кто из Иркутска ездит - "Икарус" для тех ходит, к смене и со смены. Тоже бесплатно. От нас и в ранешние времена не шибко бегали, а сейчас и подавно. Работа, говорили было, не волк в лес не убежит. Э! Убежала! Сейчас народишко за свое место зубами держится!
- А из руководящего состава кто-нибудь за последние два-три года уволился?
- А вам-то зачем это знать?
- Вы умеете хранить служебную тайну? - спросил Турецкий.
- Конечно!
Турецкий обаятельно улыбнулся:
- Я тоже.
- Ишь ты! Вывернулся! Хитер! - искренне восхитилась начальника и словно бы помягчела: - Ловко! Надо будет это запомнить!
- Так как же? - вернул ее к делу Турецкий.
- Из руководства? - Она задумалась. - Главный инженер года два назад утонул…
- Это я уже знаю.
- Начальник техотдела в прошлом году уволился. У него отец помер, мать-старуха осталась одна. И дом большой - под Полтавой. Уехал… Кто еще?.. А, вот! Начальник отдела сбыта. Но тому уже года четыре. Как его?.. Во память стала! - Она открыла дверь в соседнюю комнату: - Девочки, как была фамилия латыша - из отдела сбыта?
- Крумс, - подсказали из-за двери.
- Правильно, Крумс.
Турецкий насторожился.
Щелкнуло?
- А имя-отчество?
- Это помню. Антонас Ромуальдович. Но все звали: Антон Романыч.
Неужели щелкнуло? Турецкий все никак не мог поверить в удачу.
- Нормальный был мужик, - продолжала начальница, - спокойный, обстоятельный. Но и себе на уме.
- А почему уволился?
- С Барсуковым полаялся. Не знаю из-за чего. Но тот его турнул. И Татарин за него заступался - Важнов, и коммерческий директор. Но Барсукова было сбить, если он себе что-нибудь в голову взял, - куда там! Так и турнул.
- По статье?
- По собственному. Но что турнул - факт.
Щелкнуло. Щелкнуло!
- У вас личные дела хранятся?
- А как же? - Она даже обиделась. - Пятьдесят лет. Закон! Человек пенсию начнет оформлять, ему справку о заработке подай - пожалуйста!
- Хотелось бы взглянуть на дело этого Крумса.
- А это еще зачем?
- Вы умеете хранить служебную тайну? - снова спросил Турецкий.
- Заколебал ты меня со своими тайнами! Ладно, уговорил. - Она снова выглянула за дверь: - Девочки, принесите мне папочку Крумса!
Одна из сотрудниц принесла из архива тощую бумажную папку. Анкета, куцая автобиография, копия трудовой книжки, приказы о поощрениях. Анкета и биография были десятилетней давности - десять лет назад Крумс устроился на этот завод.
Крумс. Антонас Ромуальдович. Родился в 1950 году в г. Иркутске в семье служащих. В 1971 году, после армии, поступил в Московский институт народного хозяйства им. Плеханова. В 1976-м закончил. Работал до "Кедра": иркутская мебельная фабрика - экономист, старший экономист, начальник планового отдела. Городское управление торговли: начальник финансового управления. Потом - "Кедр", начальник отдела сбыта.
Женат. Жена: Боброва Елена Сидоровна. Работает заведующей продовольственным магазином. Дети: два сына, 8 и 11 лет. ("Теперь им, значит, 18 и 21", - отметил Турецкий.) Член КПСС. Под судом и следствием не состоял. Родственники за границей - нет. Пребывание за границей - не был. Нет. Не состоял. Не участвовал. Не был. Нет. Нет…
В архивном деле Турецкий обнаружил еще один документ, не совсем обычный. Это была справка иркутского КГБ о родителях Крумса. "На ваш запрос сообщаем: отец А. Р. Крумса гр-н Крумс Ромуальд Янович и его мать гр-ка Крумс Ильзе Витасовна в 1945 году были высланы из Риги в г. Иркутск. В 1952 году Крумс Р. Я. был арестован и осужден по статье 58 УК РСФСР за контрреволюционную террористическую деятельность на 20 лет лишения свободы с отбыванием в ИТК строгого режима. В 1959 году умер от сердечной недостаточности…"
- И вы взяли человека, у которого такие родители, на работу? - поинтересовался Турецкий.
- А почему нет? Приняли в партию, - значит, человек проверенный, - ответила кадровичка.
- Но запрос все-таки послали?
- А как же? Мы должны знать, что за люди у нас работают. И вообще я так считаю: сын за отца не отвечает, - убежденно добавила она.
Турецкий усмехнулся:
- Вы знаете, чьи это слова?
Начальница отдела кадров удивилась:
- Как чьи? Это мои слова.
- Лет за пятьдесят до вас, в тридцать седьмом, их произнес другой человек.
- Это кто ж такой?
- Сталин, - ответил Турецкий.
- А чо, и правильно сказал.
- Сказал-то правильно…
"ЧСИР - член семьи изменника Родины". Была и такая формулировка. 1952 год. Режим был еще лютый, но уже дал слабинку. Случись все даже годом раньше, мыкаться бы матери Крумса по лагерям с клеймом "ЧСИР", а самому Крумсу - по специнтернатам Воркуты и Красноярского края.
Но Турецкий не стал заниматься политическим просвещением кадровички. Он вернулся к личному делу Крумса: "Проживает по адресу: г. Иркутск, ул. Левобережная, 26".
"Квартиры нет. Значит, дом частный".
Все.
- Спасибо. - Турецкий вернул папку начальнице, спрятал блокнот. - Можно я от вас позвоню?
Получив разрешение, набрал телефон паспортного стола.
- У вас там должен работать товарищ из Генеральной прокуратуры. Софронов его фамилия. Нельзя ли позвать его к телефону?
Услышав "алло" Софронова, спросил:
- Как у вас?
- Полный нуль. Здесь копать - на неделю. А у тебя?
- Есть кое-что. Сворачивайтесь. Ждите меня в прокуратуре. Узнайте, нет ли чего нового о наших делах.
- Понял, - сказал Софронов.
- Еду!..
Турецкий тепло попрощался с начальницей отдела кадров и стремительно вышел из здания заводоуправления - Мошкин едва поспевал за ним.
- В город, - бросил Турецкий водителю.
- А с коммерческим директором? - спросил Мошкин. - Вы хотели с ним встретиться.
- Некогда. Мы с ним еще встретимся. И думаю - не один раз.
На выезде охранник еще раз внимательно изучил документы и пропуска. Потом попросил всех выйти из машины и принялся тщательно ее обыскивать. Он еще не закончил обыска, как стальной щит ворот откатился в сторону и на территорию завода проскользнула белая 31-я "Волга" с водителем - без пассажиров.
- Почему вы у него не спросили пропуск? - кивнул Турецкий на "Волгу".
- Это - свой, - ответил охранник. - Коммерческий директор.
- Его машину на выезде вы также будете шмонать?
- Не велено. Начальство.
- А докуда считается начальство? Главный инженер - начальство?
- Начальство. Только у него нет машины.
- Начальники цехов?
- Не, это уже не начальство.
- Начальник отдела сбыта?
- Тоже.
- И его машину вы обыскиваете?
- Ну, так - положено. Посмотрим маленько… Все в порядке, можете ехать.
Еще кое-что прояснилось.
Всю дорогу до Иркутска Мошкин молчал, сосредоточенно что-то обдумывая. Когда уже въехали в город, спросил:
- Значит, по-вашему, на заводе пованивает?
- Пованивает? Да там вонь такая, что в нос шибает. Как из свинарника!
Мошкин вздохнул:
- А я так не умею с людьми разговаривать. И главного инженера я бы не раскрутил. И эту, бегемотиху из кадров, тоже.
- Какие твои годы, научишься! - успокоил его Турецкий. - Главное - молчать умеешь. И смотреть. И слушать…
Софронов и Косенков ждали их возле прокуратуры.
Софронов сообщил:
- "Наружка" доложила: до одиннадцати были в номере, потом вышли, пошлялись по городу, пообедали в кафе "Багульник", в час вернулись в гостиницу. С тех из номера не выходили. И главное: был звонок. Мужской голос. Сказал: все в порядке, можете приезжать. К десяти вечера. Из гостиницы спросили: почему так поздно? Тот, кто звонил, ответил: пусть стемнеет.
- Говорил с акцентом? - спросил Турецкий.
- Не знаю. Мы саму пленку не слушали, передаю в пересказе.
- Во сколько был звонок? - спросил Турецкий.
- В 14.15. Что у тебя?
- Потом расскажу. Поехали! Левобережная, двадцать шесть, - сказал он водителю. - Это где-то в районе нового универсама, в старом городе.
- Сказанули! - удивился водитель. - Левобережная - это на той стороне Ангары. Километров шесть от нового универсама.
- То есть как? - переспросил Турецкий.
- Верно, - подтвердил Мошкин. - Это даже не Центральный район.
Турецкий помрачнел.
- Все равно. Гони, - кивнул он водителю.
Настроение у него заметно упало. А когда свернули на Левобережную и остановились чуть поодаль от дома номер 26, и вовсе испортилось. Дом был бревенчатый, неказистый, старательно подремонтированный, но явно не такой, в каком - по представлениям Турецкого - мог жить этот Крумс.
Дородная хозяйка, появившаяся в калитке, подтвердила самые худшие его опасения.
- Крумс? - переспросила она. - Не, таких тута немае. Мы - Проценки.
- А Боброва Елена Сидоровна - тоже здесь не живет?
- Не. Я ж кажу: мы - Проценки. Погодьте. Боброва? Так мы ж у ней сю хату куповали. И мужик у ней - латыш, видный такой из себя.
- Куповали - когда?
- Та уж рокив три було.
- Три года, - повторил Турецкий. - А они куда переехали?
- Того не скажу. Чого не ведаю, того не ведаю. Може, новый дом себе куповали.
- Где?
- Того не ведаю, - повторила она.
- В адресный стол! - бросил Турецкий, вернувшись в "уазик".
Софронов скривился, как от зубной боли:
- Опять! Увязнем мы в их бумагах!
- А что делать? - спросил Турецкий. - Не увязнем. Вчетвером - быстрей. И знаем, кого искать.
- Погодите! - вдруг оживился Косенков и даже хлопнул себя по коленке. - Избирком! Голосуй, а то проиграешь! Там должны быть списки - всех. В Думу выборы были, теперь - президентские. Наверняка есть! И фамилии там - по буквам!
- Мысль! - сразу врубился Турецкий. - И главное - вовремя!
- Вовремя! - Софронов едва не заплакал. - Да где же ты раньше-то был? Полдня потеряли впустую!
- Мысль - она не сразу сваливается. Должна созреть, - рассудительно ответил Косенков.
В районной избирательной комиссии все дело заняло не больше двадцать минут.
"Б". Боброва Елена Сидоровна. Речная, 58.
"К". Крумс Антонас Ромуальдович. Речная, 58.
- Вот теперь - в точку! - сказал Турецкий.
IV
Ускользал. Просачивался, как вода сквозь пальцы. Не чувствовал его Турецкий. Не понимал.
Спокойный, обстоятельный. Но и себе на уме. Видный. Обычная биография, обычная семья. Что за этим? Не побоялся поссориться с Барсуковым. Из-за чего? Не побоялся - почему? Был начальником финансового управления всей городской торговли, перешел на завод. Почему? Зарплата там могла быть больше. Плюс премии. Но и начальник финансового управления жил не на одну зарплату. Несли. Кого-то отмазал от ревизии, кого-то предупредил, на что-то закрыл глаза. Конечно, несли. Всем несут. Сменил это хлебное и безопасное место на стремную должность начальника отдела сбыта завода, выпускающего платину и золото высшей пробы. Кто его переманил? Чем? Понимал ли, что влезает в смертельно опасную аферу с литием? И не только с литием. Золотой слиток с раковинкой, исчезнувший со склада. Мимо начальника отдела сбыта это пройти не могло. Не мог не понимать. Может быть, понял не сразу, а потом уходить было поздно, да и опасно?
Очень опасно. И об этом он тоже не мог не догадываться. История с прежним главным инженером - на его глазах было. Не рыбак, а поехал на Байкал. С неизвестными. На что-то наткнулся и, вместо того чтобы молчать, поделился с кем-нибудь своими подозрениями? Он работал на заводе дольше, чем Юрий Сергеевич, лет семь. За это время вполне мог заметить что-то неладное, даже если занимался только производством, чем и должен заниматься главный инженер. Тоже, может быть, какой-нибудь слиток с раковинкой?
Впрочем, когда случилась эта история, Крумс уже по уши погряз во всех темных заводских делах.
Обстоятельный. Себе на уме. Маска? А под ней - опасный и осторожный хищник? Или простак, польстившийся на большие деньги? На очень большие. На ошеломляюще большие. Перед таким искусом устоять нелегко. Значит, спать должен плохо. И с дрожью душевной, примеряя к себе, читать Уголовный кодекс.
Латыш. "Вот что меня сбивает", - понял Турецкий. Латыш - с этим ассоциировалось что-то голубоглазое, добродушное, по-детски непосредственное. Турецкий не часто сталкивался с латышами, но такое вот представление о них почему-то прочно сидело у него в голове. А если забыть о том, что он латыш? Еврей. Или русский. Или тот же татарин? Картина сильно переменилась. Простаком тут уже и не пахло. Но еврей никогда бы не пошел на открытый конфликт с Барсуковым. А русский? Или татарин? Нет, все-таки латыш. И в его характере был, видно, какой-то предел, переступить через который он не мог.
Что еще?
Дом. Перед тем как принять окончательный план действий, медленно проехали по Речной мимо дома номер 58 и внимательно его рассмотрели. Улица была богатая - не то что Левобережная. То там, то тут шла стройка. Но и среди добротных особняков, скрытых за высокими заборами, дом Крумса выделялся основательностью и какой-то особенной ухоженностью, что делало его похожим на прибалтийские загородные коттеджи. Кирпичный, наполовину, в два этажа, с высоким цоколем. Двухметровые, как и по всей Сибири, прочные деревянные ворота, кирпичный, фасонной кладки забор, калитка аркой.
Да, этот дом был - как "гранд-чероки" Барсукова или "Роллекс" на руке Татарина.
Все-таки ускользал. Нельзя было только алчностью объяснить все его поступки. Алчность - само собой. Но было и что-то еще, более глубинное.
"Родители?" - подумал Турецкий. Он вспомнил справку КГБ из архивного дела Крумса. После окончания войны депортировали вместе с тысячами эстонцев, литовцев и латышей. А в 1952 году, через два года после рождения Антонаса Крумса, арестовали отца. Двадцать лет - приговор по тем временам обычный. Но не попал под амнистию в 53-м году, не выпустили и после 1956-го. Значит, обвинение было нефуфловое, всплыло что-то действительно серьезное.
Что это могло быть?
"Лесные братья"?
Или 20-я дивизия СС, формировавшаяся в основном из эстонцев, литовцев и латышей?
Так или иначе, но в 1959 году Ромуальдас Крумс умер в лагере. И Антонас Крумс не мог этого не знать - наверняка рассказала мать. Что же он почувствовал, когда повзрослел и осознал то, что произошло?
"А что бы я почувствовал, если бы узнал, что моего отца сгноили в сталинских и даже в послесталинских лагерях? - спросил себя Турецкий. И сам себе ответил: - Ненависть". Это, скорее всего, почувствовал и Антонас Крумс.
Да, ненависть - пусть даже не очень отчетливо осознанная - к советской власти и ко всему, что с ней связано. В том числе и к России, из которой эта раковая опухоль расползлась сначала по одной шестой части суши, а затем разослала свои метастазы и дальше, по всему миру, от Вьетнама до Китая и от Лаоса до Кубы.
В том числе - и к ее законам.
Она и лежала в основе его поступков.
Ненависть и алчность. И конечно же - страх. Ненависть, алчность, страх. Турецкий даже головой покачал: гремучая смесь! И еще подумалось: как же глубоко уходят корни посеянного когда-то зла!
Теперь Крумс не ускользал. И можно было думать, что делать дальше.