Осмотрев его дом, вернулись в гостиницу. Время торопило, но маленький резерв еще был, и решили, что до встречи с Крумсом нужно попытаться выяснить, чем занимался Гарик со своими спутниками в субботу. Постояльцев в гостинице было немного из-за чудовищных цен (Турецкий даже поежился, представив, как он будет сдавать в бухгалтерию авансовый отчет за командировку), этих троих вполне могли приметить и запомнить.
Их действительно помнили. Дежурная по этажу рассказала: поселились около двух часов дня, заплатили за трое суток вперед. Почему обратила на них внимание - не было никакого багажа, даже сумки. Сразу ушли. Вернулись часов в восемь вечера. Очень недолго побыли в номере и вышли. Она спросила: погулять по городу? Ответили: нет, поужинать. Спросили еще: ресторан при "Ангаре" хороший? Она сказала: говорят, хороший.
Ужинали действительно в ресторане гостиницы. Одна из официанток сразу вспомнила: да, были. Один смуглый, вроде грузина, двое русских - один повыше, интеллигентный такой, другой пониже - попроще. Пришли примерно в половине девятого, сделали заказ. Ужинали, танцевали с девушками. Ушли во втором часу ночи, когда ресторан закрылся. На вопрос, не отлучался ли кто-нибудь, ответила уверенно: отлучались. В начале десятого, когда она подала горячее, за столом не было низенького, ей пришлось возвращать горячее на кухню. Низенький появился минут через сорок и попросил второе. Когда она принесла, за столом не было смуглого. На вопрос, а где же ваш товарищ, ответили: пошел немного проветриться. Вернулся около часа ночи, почти к закрытию. А перед самым закрытием за столом не было высокого.
Не показалось ли ей в их поведении что-нибудь странным? Показалось. Они заказали бутылку молдавского коньяка "Аист", но почти не пили. Только перед самым закрытием допили и взяли еще одну - с собой.
Картина стала еще яснее. Значит, действовали все-таки двое. Один из подручных Гарика, что пониже - Петраков, около девяти вышел из ресторана "Ангары", угнал машину от "Бирюсинки" (она находилась в квартале от "Ангары"), оставил ее незапертой (ключей же у него не было) в генеральском поселке, возле коттеджа Барсукова, и на такси или частнике вернулся в город. Около десяти вечера из ресторана исчез Гарик. Примерно в половине одиннадцатого он уже был в "Четверке". Полтора часа прятался за гаражами, ожидая возвращения Барсукова из охотничьего домика. Застрелив его, на красной "девятке" доехал до Иркутска, пересел в машину частника или в такси и около часа ночи снова был в ресторане.
Все сходилось. Неясно было только одно: откуда они могли так точно знать топографию "Четверки" и генеральского поселка, в каком из коттеджей живет Барсуков и где его гараж. Гарик мог и раньше бывать в Иркутске. Возможно, бывали и Ряжский, и Петраков - привозили деньги и следили за отправкой груза. Но вряд ли они даже ездили в "Четверку", им просто нечего было там делать. Значит, ездили уже в субботу? У них было достаточно времени для этого: около двух вышли из номера, а вернулись только к восьми. И ездили конечно же не одни. Их обязательно должен был сопровождать кто-то, кто хорошо знает "Четверку" и все заводские порядки.
А это мог быть только Крумс.
Из гостиницы вернулись в прокуратуру, узнали из рапорта УВД последние донесения "наружки" и службы прослушивания: из номера никто не выходил, им никто не звонил и они не звонили.
- Ну, пора! - решил, наконец, Турецкий.
- Будем брать Крумса? - спросил Мошкин. - Тогда нужно вызвать оперативников.
- Брать? Пока не знаю, - ответил Турецкий. - Сначала нужно на него посмотреть.
Взяли из сейфа дежурного еще утром оставленные там, чтобы не таскаться с ними по городу, свои "ПМ" - пистолеты Макарова. Засунув "Макарова" в кобуру под мышкой, Косенков сразу поважнел - словно бы надулся.
- Ты хоть стрелять-то умеешь? - с усмешкой спросил Софронов.
- С ходу - не очень, - признался Косенков. - А из положения "лежа" вроде бы ничего получается.
"Уазик" с водителем оставили метрах в тридцати от дома Крумса и гуськом подошли к калитке.
- Звони, - кивнул Турецкий Косенкову.
Тот нажал кнопку звонка.
Взъярился, гремя цепью, сторожевой пес.
Косенков позвонил еще раз.
Стукнула входная дверь дома, мужской голос прикрикнул на собаку, из-за калитки спросил:
- Кто есть тут?
- Вам телеграмма, - ответил, как ему было велено, Косенков.
- Бросьте в почтовый ящик.
- Вам нужно расписаться.
Загремел ключ в замке, калитка открылась. При виде четырех незнакомцев Крумс как бы отшатнулся и хотел захлопнуть калитку, но Софронов, оттеснив Косенкова, уже поставил ногу в дверной проем.
- Антонас Ромуальдович Крумс? - спросил Турецкий, хотя никаких сомнений у него в этом не было. Крумс был именно такой, каким Турецкий его себе представлял: рыжеватый, "видный из себя", с круглым, чуть веснушчатым добродушным лицом, с белесыми бровями и ресницами. На нем были домашние брюки и свободный, крупной вязки, свитер.
Он уже справился с растерянностью и выжидающе подтвердил:
- Это я, так.
Турецкий предъявил удостоверение. Назвался:
- Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Турецкий. - Назвал спутников: - Сотрудник МУРа капитан Софронов. Следователь Мосгорпрокуратуры Косенков. Следователь Иркутской областной прокуратуры Мошкин.
Крумс побледнел. Правильнее даже было сказать - обмер. Веснушки высыпали на обескровленной коже его лица - лицо словно бы покрылось рябью.
- Можно войти? - спросил Турецкий.
Крумс попытался сохранить самообладание, и ему это почти удалось.
- А разве я могу вам сказать "нельзя"?
Он укоротил цепь, с которой рвалась, задыхаясь от злобы, крупная овчарка, и кивнул в сторону крыльца:
- Проходите.
- Кроме вас, в доме кто-нибудь есть? - спросил Турецкий.
- Никого нет. Так. Сыновья в Москве, учатся. В МГУ. Младший на третьем курсе, у старшего - диплом.
- А жена?
- Она уехала, в Черемхово. Проведать родителей. Так. Вернется завтра утром.
Странно, подумал Турецкий. Человек родился и всю жизнь прожил в Сибири, а акцент есть - все эти "так", еле заметные, но все же заметные, интонационные сдвиги. Неужели сам артикулярный аппарат, какая-то особинка в устройстве голосовых связок уже с самого рождения предрасполагают к акценту?
- Вы говорите по-латышски? - поинтересовался Турецкий.
Крумс удивился неожиданному вопросу:
- Говорю. Конечно. По-латышски я научился говорить раньше, чем по-русски. Матушка всегда говорила со мной только по-латышски. У нас дома все говорят по-латышски, даже жена. Как я могу не говорить по-латышски? Это язык моей родины.
"Теперь все понятно", - отметил Турецкий.
- Вы считаете Латвию своей родиной? - спросил он.
- Как я могу не считать ее своей родиной? Она есть моя родина.
- Почему же вы не вернулись, когда возвращение разрешили?
- Я был очень молодой. Куда я мог ехать с больной матерью? А потом родились дети. Мне некуда было ехать. Но я надеюсь, что это когда-нибудь произойдет.
"Но не так скоро, как тебе хотелось бы", - подумал Турецкий.
Из просторной прихожей на второй этаж вела широкая лестница из светлого дерева, покрытого лаком. Одна из дверей - в комнаты первого этажа, другая - на веранду. Посреди обширной теплой веранды с высокими, в двойных рамах, окнами стоял овальный стол, покрытый льняной скатертью, и шесть стульев. Сюда и провел Крумс своих нежданных и нежеланных гостей.
Кроме входной, из прихожей, на веранде была еще одна дверь. Турецкий заглянул. За дверью оказалась комната, обставленная, как гостиничный полулюкс: тахта, два кресла, небольшой письменный стол, тумбочка, шкаф.
- Это комната для гостей, - объяснил Крумс. - Прошу, садитесь.
Они расположились за столом, и веранда сразу стала похожей на загородный ресторан, в который только что зашли продрогшие на весеннем ветру посетители и молча ждут, когда официант оживит напитками и закусками пустой стол.
- Я готов слушать, - не выдержал молчания Крумс.
- Извините, задумался. - Турецкий внимательно на него посмотрел. - Антонас Ромуальдович, у вас серьезные проблемы, вы это знаете?
- Проблемы? Я не знаю этого.
- Груз у вас?
Он не понял:
- Какой груз?
- Партия лития. Сто ампул и двадцать капсул.
На его лице вновь словно бы вспыхнула рябь.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - ответил Крумс, с усилием выдавливая из себя слова.
- С кем вы встречались в субботу во второй половине дня?
- Я ни с кем не встречался.
- Куда вы с ними ездили?
- Я никуда и ни с кем не ездил!
- Кому вы звонили сегодня в 14.15?
- Я никому не звонил!
- Кто приезжал к вам сегодня между тринадцатью и четырнадцатью часами на белой "Волге" тридцать первой модели?
- Я не понимаю, о чем вы говорите! - В голосе Крумса явственно прозвучало отчаяние.
- Что он вам привез?
Крумс молчал.
- Кто должен к вам приехать сегодня в двадцать два часа? Что эти люди должны у вас взять?
Мертвенная бледность не сходила с лица Крумса.
- Гражданин Крумс, вы арестованы. - Турецкий передал ему через стол, через Софронова, постановление об избрании в качестве меры пресечения содержание под стражей - это постановление Турецкий приготовил загодя, еще в гостинице, предвидя возможность такого оборота событий.
Крумс внимательно прочитал постановление. Перечитал еще раз. Положил на стол и тут же вновь схватил и впился в него глазами.
Турецкий терпеливо ждал. Нужно было дать ему время хоть немного освоиться с этой новой, страшной, неожиданно разверзшейся перед ним действительностью. Если продолжать допрос так же, как Турецкий его начал, вполне можно было вогнать Крумса в ступор, и тогда он будет лишь тупо смотреть, слушать и не понимать услышанного. А Турецкому не нужен был сейчас человек, раздавленный свалившейся на него катастрофой. Ему нужно было, чтобы Крумс владел собой и сумел справиться с ролью, которую Турецкий для него приготовил.
19.30.
Через два с половиной часа здесь будут Гарик и его люди.
Наконец Крумс оторвал взгляд от постановления на арест и перевел его на Турецкого. В глазах его затеплился слабый огонек надежды.
- Здесь не указана статья, по которой меня привлекают.
- Не указана, - согласился Турецкий. - Какая там появится статья - это сейчас зависит только от вас. Вы понимаете, о чем я говорю?
Крумс не ответил.
- Боюсь, Антонас Ромуальдович, вы не совсем ясно представляете, в каком положении оказались. Я помогу вам это понять. Вы, вероятно, думаете, что в постановлении будет поставлена статья 78-я. Контрабанда. От трех до десяти лет. И рассчитываете, что раз вы были не на первых ролях и раньше не имели судимости, суд определит вам наказание если не по минимуму, то и не по максимуму. Может быть, это будет и так А может - совсем по-другому.
- Как? - спросил Крумс.
- А вот как Статья 89-я или 92-я. Хищение государственного имущества в особо крупных размерах. От пяти до пятнадцати лет.
- Но я не расхищал государственное имущество! Я уже больше четырех лет не работаю на заводе!
- А раньше? - спросил Турецкий. - По этим статьям срок давности - десять лет. А может быть и совсем скверно, - продолжал он. - Статья 64-я. Измена Родине.
- Каким образом я мог изменить Родине?!
- Даже если вы считаете своей родиной Латвию, вы сейчас - гражданин России. И на вас распространяется действие всех ее законов. А каким образом… Вы знаете, для чего применяется литий?
- Я экономист, а не металлург.
- Вы шесть лет проработали на заводе. Неужели ни разу не поинтересовались?
Крумс пожал плечами:
- Я немного интересовался. Конечно. В черной металлургии. В цветной металлургии. Для получения прочных сплавов. Для научных исследований. Есть много где применяется литий.
- В том числе - и для получения трития, - подсказал Турецкий. - А тритий - горючее для водородной бомбы.
- Тритий получают из лития-6, - возразил Крумс. - А завод выпускает обыкновенный литий. Литий-7.
- Значит, вы все-таки знаете, из чего получается тритий? Немного интересовались? Тогда вы должны знать, что для превращения лития-7 в его изотоп литий-6 нужно всего лишь подвергнуть литий-7 элементарной бомбардировке нейтронами. Антонас Ромуальдович, неужели вы всерьез надеетесь убедить нас в том, что кто-то платил по триста тысяч долларов за партию лития только для того, чтобы студенты Рижского университета могли проводить научные исследования?
Упоминание о трехстах тысячах долларов повергло Крумса в смятение.
- Так вот, - продолжал Турецкий, не дождавшись ответа. - 64-я статья трактует измену Родине как деяние, среди всего прочего подрывающее обороноспособность нашей страны. И если какой-нибудь недружественный нам режим получает возможность резко повысить свой военный потенциал - а обладание ядерным оружием как раз и повышает этот потенциал, - наша обороноспособность оказывается подорванной. А действия, которые к этому привели, и караются 64-й статьей.
Турецкий помолчал и добавил:
- Лишением свободы от пяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества.
Он еще помолчал и закончил:
- Или смертной казнью.
Не меньше минуты на веранде царила мертвая тишина. Лишь слышно было, как по Речной проезжают машины да позвякивает цепь сторожевого пса.
- Вы… как это… пытаетесь меня запугать. Так.
Турецкий взорвался:
- Да на кой черт мне вас запугивать! Я просто пытаюсь вдолбить вам, что такова трактовка вашего преступления. И если на ней будет настаивать прокурор, суд не сможет не принять ее во внимание. Это что, шутки: Россия снабжает Каддафи сырьем для ядерного оружия? Вы думаете, судебные органы закроют на это глаза?
Крумс угрюмо молчал, словно замкнулся. Он будто бы постарел - сразу лет на двадцать.
- Предпочитаете отмалчиваться, - подождав, заключил Турецкий. - Ваше право. Сейчас мы проведем обыск и найдем литий, куда бы вы его ни спрятали. И тогда уж - не обессудьте. - Он обернулся к Мошкину: - Иван Степанович, вызывай оперативников. - Приказал Софронову и Косенкову: - Пригласите понятых - кого-нибудь из соседей.
Мошкин, Софронов и Косенков поднялись со своих мест.
- Подождите! - проговорил Крумс. - Прошу, сядьте. - Он перевел тяжелый взгляд на Турецкого. - Вы сказали: если на такой трактовке будет настаивать прокурор. А может - так, что не будет?
- Конечно, может, - ответил Турецкий тоном человека, которому осточертела пустопорожняя болтовня. - При определенных условиях.
- Какие есть эти условия?
- Для начала вы откровенно ответите на все наши вопросы. А потом… В Уголовном кодексе есть статья 38-я. Называется: "Обстоятельства, смягчающие ответственность". В вашем случае это "чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления", - процитировал Турецкий по памяти. - Это ваш единственный шанс.
- Вы так можете сделать, что будет - явка с повинной?
- Это не слишком соответствует действительности, но - сделаем.
- Вы это обещаете мне твердо?
Турецкий подтвердил:
- Да. Я даю вам свое слово.
И он намерен был это слово сдержать.
Крумс еще помолчал и сказал:
- Спрашивайте.
Наконец-то приехали.
Турецкий не стал терять времени - его оставалось все меньше. Но все-таки начал издалека.
- Десять лет назад вы перешли из управления торговли на завод "Кедр". Почему? Зарплата там была больше?
- Так. Цветмет. Больше. Почти в два раза.
- Кто вам предложил эту работу?
- Коммерческий директор.
- Он вас знал?
- Мы вместе учились. В "Плехановке". Он был на два курса старше. Так. Земляки. Можно сказать - дружили.
- Кстати, - отвлекся Турецкий. - Вы пять лет учились на очном в Москве. Кто вам помогал?
- Жена. Она сказала: заочное образование - не есть образование. Она помогала. Это было ей не так легко. Конечно.
- У вас хорошая жена.
- Так, - подтвердил Крумс. - Очень хорошая. Друг.
- Вернемся к делу. Почему коммерческий директор предложил эту работу именно вам?
- Им нужен был свой человек. Пришел Барсуков. Менял команду.
- Коммерческий директор - человек Барсукова?
- Так, да. Он его привел. И других, всех. Через год были на заводе все - его люди.
- Коммерческий директор сказал вам, что будут побочные доходы - кроме зарплаты?
- Он не сказал так. Он сказал: не пожалеешь. Я спросил: какие дела? Он сказал: вникнешь. Так.
- И вы вникли. Что это было - платина, золото?
- Да.
- В чем заключалась ваша роль?
- Мне говорили, сколько взять со склада. И чего. Я брал, отдавал.
- Кто говорил? Коммерческий директор?
- Так. Редко - сам Барсуков или первый зам.
- Важнов?
- Он, да. Важнов.
- Как создавалась неучтенка?
- Это не были мои дела. Я мог только догадываться. Двойная бухгалтерия. Когда поставили компьютеры, стало - там.
- Кто подменял данные в компьютерах?
- Я думаю, зять Важнова. Начальник отдела компьютерного обеспечения. Его посылали в Америку. Учиться. Так.
- Сколько вы получали за участие в этих делах?
- Не столько много. Сначала - одну тысячу рублей, две тысячи. Потом - доллары. Триста, пятьсот.
- В месяц? - уточнил Турецкий.
Крумс подтвердил:
- Так.
- Из-за чего вы поссорились с Барсуковым? - продолжал Турецкий. - Почему он вас выгнал?
- Однажды он срочно летел в Москву. Коммерческий директор был в отпуске. Барсуков вызвал меня, приказал: два слитка платины, принести ему. Так. По триста граммов. Неучтенка оформлена не была. Я сказал: не могу. Вдруг - ревизия. И мне - тюрьма. Он сказал: не будет никакой ревизии. Я сказал: не могу, нет. Он стал кричать: такие кадры ему не нужны. Я сказал: дайте письменное распоряжение, тогда я все сделаю. Он сказал: подавай заявление. И выгнал меня из кабинета. Так.
- Вы были в курсе всех его дел…
- Всех - нет. Некоторых, - возразил Крумс.
- Пусть некоторых, - согласился Турецкий. - Он не боялся, что вы откроете рот?
- Он знал, что я буду молчать. Боялся? Нет. Он ничего не боялся.
Турецкий отметил, что эту фразу он слышит уже не в первый раз.
- Когда он заставил вас уволиться, поставки лития уже шли?
- Да.
- Через вас?
- Да.
- Барсуков не пытался вывести вас из дела?
- Пытался, так. Приходил от него человек, угрожал.
- Коммерческий директор?
- Нет, начальник заводской охраны. Требовал, чтобы я передал ему свои связи. Я сказал: нет. Я сказал: вы можете меня убить. Тогда вы не сможете продавать литий. Вы не будете знать кому.
- После этого вас оставили в покое?
- Нет. Он приходил еще два раза. Я говорил: нет. Больше не приходил. Давно.
- Тогда вы и получили разрешение на хранение огнестрельного оружия и купили кольт?
- Так.
- Этот кольт сейчас у вас?
- Так. В спальне.
- Сдайте его капитану Софронову.