12
- "Откажешься подыгрывать одному - подыграешь другому", - говорил мой отец. - Устроившись на подлокотнике единственного в комнате кресла и выставив из-под легкой юбки острые коленки, Франка с издевкой смотрит на Паоло.
Не предупредив заранее, она постучала в дверь и вошла с кипой газет в руках. Паоло только вернулся домой вконец измочаленный и хотел провести этот вечер в одиночестве.
- Придется, наверное, отдать тебе ключи от квартиры, - сказал он, увидев девушку, - ты не находишь, что время для визита не очень подходящее?
Паоло был в одних полотняных брюках.
Франка устроилась на подлокотнике кресла и, вытянув шею в его сторону, стала самым бессовестным образом его разглядывать.
- А ты ничего! - сказала она. - Только тощий. И слишком бледный.
Смирившись с нежданным визитом, Паоло надел рубашку. По всей комнате разбросаны вещи, но наводить сейчас порядок - глупо. Ладно, пусть любуется этим бедламом.
- Слушаю тебя.
Девушка перебирает газеты.
- Первая страница: министр, снюхавшийся с фашистскими торговцами оружием. Еще первая страница: министр подает в отставку. Сообщение телеграфного агентства о Данелли.
- Какого черта тебе от меня надо?
Тут-то она и выдает поговорку генерала Фульви. Сидит, покачивает длинными ногами. Дразнит она его, что ли?
- Так какого черта тебе от меня надо? - повторяет Паоло, а сам думает: никогда никому не подыгрывал и подыгрывать не собираюсь. Он в этом уверен и переходит в наступление: - По-моему, ты хочешь со мной поссориться…
У нее слегка розовеют скулы. А в глазах по-прежнему вызов. И еще этот оскорбительный тон:
- Подумаешь, Дон Кихот, рыцарь без страха и упрека. И дурак к тому же.
Ну вот она я ссора. Слота Франки бесят его, но он не может оторвать взгляда от ее ног. Насколько сам он бледен, настолько она смугла от загара. Выше колен линия мягко округляется. Неужели она не замечает, как он на нее смотрит? Замечает и нарочно выставляет ноги напоказ.
- Послушай, если ты намерена затеять дискуссию, то давай отложим ее до завтра, - говорит он, а сам думает: как бы от нее отделаться? Ага, выход найден: - Ко мне должны прийти.
- Наверняка какая-нибудь порядочная синьора! - Франка явно забавляется. - Ты же не из тех, кто путается с потаскушками. Ну да, может, даже замужняя, мать семейства. Приятная связь без осложнений. Так удобнее, правда?
- Чего ты привязалась?
Увидев, что он краснеет, Франка заливается смехом. Но смех у нее неестественный: вот досада, кажется, попала в самую точку.
Она тоже не железная. Прикусив язык, девушка говорит виновато:
- Прости, я не хотела тебя обидеть. Ладно, мне пора идти.
- Обидеть? Чем это? - Паоло переходит в наступление. Он закуривает сигарету и протягивает пачку Франке, она отрицательно мотает головой и задумчиво смотрит на него.
- Я вовсе не хочу тебя задирать, прости, пожалуйста.
- Так-то лучше.
Паоло продолжает курить с обиженным видом - последние дни ничего кроме восхвалений он не слышал. Франка опускает голову. Ее поза удивительно пластична, хотя сама она об этом не подозревает. Когда она вновь поднимает лицо, глаза ее кажутся какими-то угасшими.
- Прости, - повторяет она. - Мне бы узнать об отце. Не замешан ли и он в этой истории? Что ты знаешь о нем? Я понимаю, всего написать ты не можешь, но если тебе что-нибудь известно, пожалуйста, скажи мне.
Паоло смущенно качает головой.
- О твоем отце… - Паоло ведь и не вспомнил о генерале. Ему и в голову не пришло искать здесь какую-то связь. Он думал только о сенсации. А ведь погибли люди, произошла уйма всяких непонятных вещей. - О нем я ничего не узнал. Клянусь тебе.
- Конечно. Это естественно.
Оба умолкают. Она же совсем девчонка, разве можно искать в ее выходках злой умысел? Какие длинные и крепкие у нее ноги, маленькая загорелая грудь просвечивает сквозь ткань блузки. Франка никогда не рассказывала ему о своей матери. Паоло видел их тогда на кладбище рядом: две серые тени среди сверкающих парадной формой военных. Интересно, где сейчас мать Франки…
- А как твоя мать?..
- Что ты сказал? - удивленно переспрашивает Франка: он оторвал ее от совсем других мыслей.
Паоло прочищает горло; он сам удивлен внезапно проснувшимся в нем желанием защитить эту девушку от беды.
- Я о твоей матери… Где она?
- А! - Франка пожимает худенькими плечами.
- Вы живете вместе? Или встречаетесь?
- Дай сигарету, - говорит Франка, не глядя на него. Паоло тоже закуривает за компанию. Какое-то время они молчат. Первой нарушает молчание Франка:
- Она гостит у дяди в Вероне. Уехала через два дня после похорон, когда я была у Дамианы. Мы с ней перезваниваемся. А сейчас я живу в папиной квартире.
- Одна? - спрашивает Паоло недоверчиво. Ах да, ему ведь уже кто-то говорил об этом. Он пытается представить себе Франку в пустой квартире - той самой, где он видел ее отца, распростертого на полу, мертвого. - Не стоило бы… - Ему немного неловко.
- Почему? - спрашивает она с вызовом. - Я не ребенок. Да и куда мае прикажешь деться?
Внезапно ему в голову приходит идея, от которой сердце начитает биться чаще.
- А что, если ты переедешь сюда? Ко мне?
Франка замечает его смятение. Она почти совсем утонула в кресле: сидит, поджав ноги, обхватив руками колени и, широко раскрыв глаза, испуганно смотрит на Паоло.
Он старается не встречаться с ней взглядом.
- Может, у тебя есть какие-нибудь друзья?
Она отрицательно мотает головой, и тоненькие прядки вьются вокруг ее лица, напоминающего лицо Нефертити.
- Нет, я… - шепчет она и замолкает.
Из замешательства их выводит телефонный звонок.
Паоло с облегчением спешит к телефону: звонок на какое-то время освобождает его от необходимости продолжать разговор. А впрочем, что тут особенного? Почему он не может сделать ей таксо предложение? Его намерения чисты, он готов подумать об этом всерьез. Ведь он же действительно свободен.
- Алло, - рассеянно говорит Паоло в трубку. Но собеседник сразу же приковывает к себе все его внимание.
Когда он кладет трубку, Франка уже чинно сидит в кресле. В руках у нее журнал, и она делает вид, будто читает.
- Знаешь, кто звонил? - говорит он, понимая, что сама она не спросит. - Проккьо. Он приглашает меня к себе домой завтра вечером.
В глазах Франки немой вопрос.
- Ему надо о чем-то со мной поговорить, - добавляет Паоло.
- О, конечно. - Уверенность вновь вернулась к девушке, и она опять замкнулась в себе, готовясь к новой атаке, Что ее сюда привело? Ее жизнь - сплошное противоречие. Она так одинока, мысли об отце неотступно преследуют ее, ей нужна какая-то опора, но, когда она ее находит, тут же заявляют о себе чувство независимости, гордость, сознание, что она может жить одна. Франку злит, когда ей предлагают покровительство, а без помощи и участия жить невыносимо тяжело. Ее тянет к Паоло, он, пожалуй, единственный мужчина, рядом с которым ей хотелось бы свернуться калачиком, и в то же время ее бесит в нем то, что она больше всего ненавидит в людях - склонность к компромиссу.
- Ну конечно, - повторяет она многозначительно и вызывающе.
Франка встает, поднимает с пола свою сумку.
Паоло решительно преграждает ей дорогу.
- Послушай, я хочу, чтобы ты мне объяснила…
- Я еще тебе должна что-то объяснять? Прежде всего ты сам себе объясни, почему синьор Проккьо приглашает тебя к ужину. Это что - награда за уже оказанную услугу или аванс?
- Никаких услуг я не оказываю! - кричит он ей в спинy, но Франка уже за дверью. - Ну и катись ты…
Все, праздник кончился и ругаться можно сколько душе угодно. А факт остается фактом: он бросил камень, который ему вложили в руку, да и голову, которую он этим камнем прошиб, ему тоже подсунули; ничего нового, никакой истины он не открыл, просто сыграл роль доносчика. Но кому он оказал услугу? Паоло начинает строить гипотезы. Давно пора. Сколько дней он ходил, выпятив грудь, надутый, как индюк. Подумаешь, спихнули министра, продавшего оружие фашистам. Может, именно так они расчищают себе путь к махинации с самоходками, на которую намекнул Страмбелли? Да, это вполне возможно, и не Франку надо было послать к такой матери, а его, его самого.
После того как Паоло и Франка вместе ушли с вечеринки на вилле инженера, Проккьо не сидел сложа руки. В мире, в котором он живет, информация даже о самых на первый взгляд пустяковых вещах не просто необходима - без нее не выживешь.
Проккьо держит в своих руках нити, тянущиеся к людям, которые у него есть везде и которым он платит за то, чтобы они говорили или запоминали нужные слова в нужный момент и в нужном месте. У этих людей, консультантов, в свою очередь, десятки собственных осведомителей. Платить осведомителям не надо, они довольствуются ужином в ресторане, билетом на театральную премьеру, в случае необходимости - бесплатным местом в самолете. А иногда и такой малости не требуется. Для многих из них главное - быть на виду, не остаться за бортом. Достаточно Проккьо привести в движение нужные рычаги, как к нему начинает стекаться информация; сам он приводит ее в систему, отделяя правду от слухов, полезную сплетню от бесполезной. Мозг этого уродливого человека обладает удивительной врожденной способностью пропускать через себя, процеживать грязную жижу клеветы и доносов и выделять из нее лишь то, что может пригодиться для козней и шантажа, если понадобится на кого-нибудь надавить.
Однако о журналисте и девушке ему удалось узнать совсем немного. Немного полезного с его точки зрения. Дочь генерала связана с некоторыми группами ультралевых. Но связь эта носит несколько абстрактный, интеллектуальный характер. Проккьо уверен, что здесь просто извечный конфликт отцов и детей, своего рода отторжение младшего поколения от старшего. Никаких конкретных действий, которыми он мог бы воспользоваться. А журналист его и вовсе удивляет. Пара любовных связей, ни к чему, однако, не обязывающих; в общем, ничего компрометирующего. В своих кругах он на хорошем счету, хотя как газетчик не представляет собой ничего особенного. Честолюбив - это да, хотя несколько наивен.
Проккьо решает как следует во всем разобраться, но тут разражается скандал. Он застигнут врасплох. Есть немало вещей, о которых хозяин не считает нужным ставить его в известность, и это ему очень и очень не нравится. Он просто в бешенство приходит, когда инженер попадает в затруднительное положение и все это отрицательно сказывается на делах, с которыми Проккьо связывает свои собственные планы. Проккьо прозондировал обстановку через своих людей - для многих из них вся эта история была неожиданностью, другие из страха предпочли отмолчаться. Тут-то ему и пришла в голову мысль пригласить Паоло Алесси на ужин. Возможно, ему удастся прощупать этого Алесси, человека, стоящего по другую сторону баррикад. Шаг рискованный, но приятно щекочущий нервы.
Проккьо звонит матери - обычно он делает это два раза в день, хотя до сих пор живет вместе с родителями. Услышав ее голос, он, как и всегда, заботливо спрашивает:
- Как ты себя чувствуешь, мама? Что сказал профессор?
Сколько Проккьо помнит свою мать, она всегда чем-нибудь болела. Как другие женщины ее возраста ходят в церковь, так она три раза в неделю у врача. И каждый месяц его меняет. Половина заработков Проккьо уходит на оплату ее счетов за лечение "совершенно новыми методами", причем делается все тайком от отца. Отец, бывший кавалерийский офицер, ненавидит болячки жены. Ненавидит жену. Ненавидит сына, которого медики признали негодным к военной службе.
Проккьо-отец только потому взял в жены эту женщину, что она из семьи потомственных военных. Кстати, именно брат синьоры Проккьо, генерал, пристроил своего племянника на работу к Данелли. Инженер быстро открыл в рекомендованном ему молодом человеке незаурядные способности и с той поры держит его при себе.
Мама по телефону долго распространяется о своей очередной болезни, а Проккьо терпеливо и внимательно слушает ее. Совершенно механически он записывает показатели холестерина, азота и сахара в ее крови, артериальное давление и прочие результаты последнего обследования, которые мама обстоятельно сравнивает с анализами прошлой недели. Сейчас у нее покалывает в печени - скорее всего, это гепатит. Проккьо интересуется, что она ела сегодня на обед; мама, как и все подобные больные, отличается необычайной прожорливостью. Под конец Проккьо, как всегда, заботливо советует ей не перегружать вечером желудок.
- Да, мама, - добавляет он, - я тебя не очень побеспокою, если приглашу завтра к ужину нескольких друзей? Поедим, немного выпьем, никаких деликатесов. Поздно задерживаться не будем.
Мама обожает, когда у сына бывают гости: тогда она может позволить себе открыто нарушить диету, к тому же ей приятно сознавать, что сын у нее такая важная персона. Обычно к нему приходят политические деятели или, по крайней мере, их сотрудники, а также промышленники, журналисты, - словом, люди с весом в обществе. Ее всегда интересуют фамилии гостей, и она наслаждается их звучанием. Она уже знает почти всех. Вот только жаль, что в доме мало спиртного; вечно отец поднимает целую бучу из-за лишних расходов.
- Не беспокойся, - спешит успокоить ее сын, - этим займусь я сам.
Тут до него, как сквозь вату, доносится голос отца: мать рукой прикрывает трубку, чтобы сын не услышал, какими оскорблениями старый кавалерист осыпает их обоих. У Проккьо к горлу подкатывает клубок ярости: ну погоди, старый кретин, я тебе покажу.
- Пригласи и дядю, - добавляет он. - Устрой как-нибудь, чтобы он тоже был.
Когда к ним приходит дядя-генерал, Проккьо-старший не закрывается у себя в комнате, чтобы потом несколько раз за вечер выскочить оттуда, распахнуть окно и высказать все, что он думает о курильщиках. В присутствии генерала старик смягчается из одного уважения к его высокому чину, а Проккьо очень важно, чтобы завтра вечером отец тоже сидел за столом. Отец, конечно, будет жаловаться Алесси на сына, но это в интересах Проккьо: пусть он выглядит в глазах журналиста приниженным, жалким и, следовательно, не таким уж опасным - это может усыпить бдительность гостя.
- Не задерживайся сегодня, я приготовила тебе луковый суп. - В голосе матери нежность. Сын обожает луковый суп. Кстати, отец его терпеть не может.
Заранее предвкушая радости ужина, Проккьо кладет трубку. Пожалуй, потом, когда старый идиот по своему обыкновению уляжется спать пораньше, он сможет навестить двух сестричек-пуэрториканочек. Правда, обходятся они ему дороговато, но стоят того. От него они готовы стерпеть что угодно: каждые три месяца им надо выправлять документы на право жительства, а у Проккьо, разумеется, есть приятель и в квестуре.
Мать не без основания гордится его друзьями. Как же, важные люди. Проккьо тихонько хихикает. Да только все они у него в кулаке. И с Алесси так будет. Да, пожалуй, Проккьо и впрямь заслужил сегодня свидание с пуэрториканочками.
Дверь открывает здоровенная бабища неопределенного возраста с волосами, выкрашенными в чудовищно-розовый цвет, и с густо напудренной, что явно скрывает следы бритья, верхней губой. Возраст у нее неопределенный - от сорока пяти до шестидесяти. Ее бесформенная, но еще плотная фигура задрапирована розовым в сиреневый цветочек шифоном. Весу в этой женщине не меньше восьмидесяти кило. Шесть ниток японского жемчуга подпирают жирную складку под подбородком, придавая ее лицу надменное выражение. Зубы у нее просто чудовищные: огромные, белые, наверняка вставные, открывающиеся в жеманной улыбке до красноватых десен. Паоло, открыв рот от удивления, так и застывает с протянутым к звонку пальцем, когда из недр этой бабищи раздается тоненький, плаксивый, почти детский голосок:
- О, я знаю, вы доктор Алесси, журналист и друг моего сына. Проходите, пожалуйста, сын много говорил мне о вас.
Из-за ее могучей спины появляется Проккьо, словно тусклая тень матери, неожиданный придаток к этой розовой горе. Паоло втягивают внутрь, в квартиру, чья-то мягкая рука ложится ему на плечо, подталкивая его к середине комнаты, где с бокалами в руках стоят пять человек.
- Наконец-то ты явился… Конечно, у тебя такая работа, опоздание простительно. Мы ведь с тобой на "ты", не так ли? Все мы здесь свои люди, все на "ты". - Проккьо подводит его к группе гостей, кто-то передает ему бокал.
Паоло опорожняет его одним духом. Это сладковатый "кюммель", и он с трудом сдерживает гримасу отвращения.
Затем следует официальное представление. Сначала дядюшке-генералу, потом депутату парламента от социалистов, о котором Паоло уже слышал (он член какой-то парламентской комиссии) и которому, судя по всему, здесь не очень уютно; затем секретарю министра без портфеля; потом бывшему послу и, наконец, надменному старику с совершенно седыми волосами и узловатыми пальцами.
- Мой отец, - говорит Проккьо, и старик, не замечая протянутой руки Паоло, по-военному четко кланяется.
Генерал возобновляет прерванную беседу о политической обстановке, о погоде, а затем вместе с бывшим послом предается воспоминаниям, но Паоло понимает, что вся эта мизансцена разыгрывается только для него: Проккьо ни на секунду не спускает с него своих выпученных глаз. Его громадная мама переходит от одного гостя к другому, то и дело запивая разноцветные таблетки здоровенными глотками спиртного и неся чушь, которую, впрочем, никто не слушает. Один лишь Проккьо выказывает внимание своей мамочке. При этом Паоло с удивлением замечает в его взгляде необыкновенную нежность, обожание и даже гордость.
- Так вы - друг моего сына? - спрашивает она своим детским голосом, но ответа не слушает: ей я так известно, что ее сына любят все, он такой способный, такой труженик, а как он боготворит свою мамочку!
С тем же вопросом, воспользовавшись моментом, когда Паоло оказывается у буфета один, к нему обращается, держа руки по швам, и хозяин дома. Журналист с интересом разглядывает его хмурое лицо.
- Я вижу вашего сына третий раз, - отвечает Паоло.
- Вы работаете вместе?
- Я журналист, разве вы не слышали?
- Так что же вам от нас надо?
- Я занимаюсь проблемами военной промышленности. Но
Проккьо-отец его не слушает.
- Вы педераст, я угадал?
Алесси оторопело смотрит на старого вояку, на лице которого появилось вдруг что-то инквизиторское. Но едва он успевает вымолвить: "Ну что вы", как старик раздраженно выпаливает:
- А мой сын - педик, представляете? Мой сын!
В поисках спасения Паоло озирается по сторонам и замечает злую улыбку Проккьо, разговаривающего с дядей-генералом в противоположном углу комнаты. Оба смотрят на Паоло. Генерал выразительно пожимает плечами, словно хочет сказать: "Не обращайте внимания". Они не слышат, о чем говорит старик, но, должно быть, догадываются.
И Паоло отвечает, стараясь, чтобы слова его звучали как можно четче:
- Это меня не касается, синьор Проккьо.
- …А моя жена - потаскуха, - продолжает старик. Теперь Паоло смотрит на него с веселым любопытством.
Оказывается, этот высохший и желчный старикан разговаривает сам с собой: должно быть, он к этому привык.