- Как вы оказались в гримерной? - спросил я.
- Господин Ландау, как я уже говорил, позволил мне там ночевать. Вы полагаете, что я должен был видеть преступника? Увы, я ушел на время спектакля - по просьбе господина Ландау, - ровным глуховатым голосом ответил человек-арлекин. - Полка что мы можем предположить, что первым, кто обнаружил господина Ландау мертвым, был раввин Аврум-Гирш Шейнерзон… Следующим, по всей видимости, был я, а затем появились вы - в сопровождении все того же господина Шейнерзона… - он замолчал, затем остановился и отвесил мне поклон с некоторой чопорностью. - Прошу простить мою рассеянность. Это именно рассеянность, а не бестактность, доктор, но я не представился. Меня зовут Шимон Холберг. Можете называть меня по имени - Шимон, или по фамилии - Холберг. Как угодно.
Я поклонился в ответ, назвав имя и фамилию - что было нелепо, поскольку господин Холберг уже знал их. Но и все прочее тоже выглядело нелепо: на улице гетто, освещенной лишь луной, которую время от времени затягивали тучи, и потому интенсивность освещения все время менялась, в полной тишине, прорезаемой редкими свистками "синих", мы словно разыгрывали спектакль, представляясь друг другу уморительно-церемонным образом.
Пройдя несколько шагов в молчании, Шимон Холберг вдруг спросил:
- Скажите, доктор, почему вы сразу же заподозрили в убийстве немцев?
- Из-за спектакля, - ответил я. - Мне кажется, Ландау позволил себя весьма рискованную шутку. Если только это можно назвать шуткой, - и я рассказал г-ну Холбергу о монологе Шейлока.
- А что это за спектакль? - спросил он.
Я вновь остановился и удивленно спросил:
- Вы не знаете "Венецианского купца"? Не знаете эту пьесу?
- Что вас так удивляет? - в свою очередь, спросил он. - Театр, пьесы - все это никогда не входило в сферу моих интересов. Актерская среда - да, с этим мне приходилось сталкиваться, и не раз. Богема. Да. Кокаин, эскапады на грани криминала. Да… Но вы не ответили на мой вопрос. Что это за пьеса? Разумеется, я слышал, что ее написал Шекспир. Что-то там такое о евреях. Но все-таки - о какой шутке вы говорили? И почему Макс Ландау мог поплатиться за нее? И, пожалуйста, не останавливайтесь каждую минуту. Я привык думать на ходу, шаги задают определенный ритм моему мыслительному аппарату. Ваши остановки меня сбивают, - сделав такое странное замечание, мой новый знакомец двинулся вперед.
После короткого замешательства я нагнал его и принялся пересказывать шекспировскую пьесу и интерпретацию погибшим режиссером. Он слушал молча, с ничего не выражавшим лицом. Когда я закончил, г-н Холберг произнес одно слово:
- Нет.
- Что - нет?
- Ваши выводы абсолютно ложны. Ни комендант, ни прочие эсэсовские офицеры не могли воспринять поведение Макса Ландау на сцене как оскорбление. Представьте себе, что вы пришли в зоопарк, подошли к клетке с обезьянами. Разве вы почувствуете себя оскорбленным, если какая-нибудь мартышка начнет демонстрировать, подчеркивать свое сходство с вами, то есть, с человеком? Скорее всего, вы посмеетесь над ее ужимками. Может быть, на мгновение растрогаетесь. Только и всего. Но чтобы у вас возникло желание отомстить? Животному? Которое только что вас позабавило? Полно, доктор. Немцы тут ни при чем.
- Но позвольте… - попытался возразить я. - Что за… Что за странное сравнение…
- Сравнение вполне легитимное, - заметил г-н Холберг. - Знаете, почему я не хотел общаться с полицейским? Он - как, впрочем, и остальные полицейские - изо всех сил пытается походить на своих хозяев. Эсэсовцев. Он - как и остальные полицейские, здешние полицейские, разумеется, - думает, что добросовестное несение службы ставит его по другую сторону от остальных заключенных. Но служебное рвение, доктор Вайсфельд, не влияет на расовую принадлежность. Поэтому он - они, если угодно, - всегда будут теми, кем на самом деле является: опасными, или, вернее сказать, вредными животными, подлежащими истреблению. Уничтожению. Заметьте, доктор - не убийству, не казни, а именно уничтожению, истреблению. Как крысы, пауки, тараканы и прочие малоприятные существа, живущие бок о бок с людьми. Просто полицейские - это дрессированные тараканы, умеющие ходить на задних ножках и помахивать дубинками, - все это было сказано голосом совершенно бесстрастным, лишенным малейшего намека на эмоции.
Я испытывал целую гамму чувств - растерянность, возмущение, даже оскорбление - но понимал, что мой новый знакомец прав и что я сам думал о том же. Просто не хотел говорить об этом.
Так же, как и об Освенциме.
Поэтому я не стал возражать. Да и чем я мог возразить?
- Есть и еще кое-какие основания снять с эсэсовцев вину, по крайней мере, за это убийство, - сказал г-н Холберг, утратив интерес к отвлеченным рассуждениям. - Менее, так сказать, психологически-отвлеченные. В момент убийства Макс Ландау сидел, а убийца - стоял. Это видно по характеру раны. Удар был нанесен сверху вниз.
- Ну и что?
- Вы представляете себе, чтобы заключенный сидел, а эсэсовский офицер перед ним стоял?
- Он мог просто не успеть подняться…
Г-н Холберг покачал головой.
- От входной двери к креслу расстояние, которого одним шагом не преодолеть. Макс Ландау сидел таким образом, что открывающаяся дверь была ему видна. Входит эсэсовец. Ландау… Он ведь должен подняться, верно? Но он не поднимается. Он сидит и ждет, пока убийца приближается к нему, достает нож… гм… орудие убийства. И принимает удар в сердце. Нет-нет, немцы тут ни при чем. Он с кем-то беседовал, с кем-то знакомым и равным. И беседа закончилась убийством…
- Ссорой? - предположил я.
- Совсем необязательно. Разговор мог выполнять сугубо маскировочную функцию. Беседуя, убийца усыплял бдительность господина Ландау и, улучив момент, нанес свой удар… Хотя, - сказал он после небольшой паузы, - не исключено, что, явившись к режиссеру, преступник еще не решил окончательно, будет ли он убивать господина Ландау. В этом случае решение пришло в ходе разговора. И по некоторым деталям можно предположить, что именно так все и было…
- И каковы эти детали? - спросил я.
Вместо ответа г-н Холберг продолжил:
- И, наконец, последнее, - теперь уже он остановился и взглянул на меня. - Макс Ландау был убит орудием с узким и коротким лезвием. Это не обычный нож, не кинжал. Скорее, нечто вроде медицинского ланцета. Правда, сей факт не является прямым подтверждением сказанного мною относительно немцев. Но в совокупности… Нет, господина Ландау убили не эсэсовцы.
- В антракте, после того, как прозвучал монолог Шейлока, - сказал я, - комендант что-то сказал Шефтелю. И тот сразу вышел. Я думаю, комендант отдал ему какое-то распоряжение насчет господина Ландау.
- Но, наверное, не распоряжение убить режиссера, - заметил г-н Холберг. - В антракте - но ведь после этого господин Ландау вновь появился на сцене и спектакль благополучно был доведен до конца, разве нет? Хотя, разумеется, кто-то из Юденрата мог подумать то же самое, что подумали вы - я имею в виду, решить, будто коменданта могла оскорбить выходка актера. Тем более, вы правы, мы не знаем, что именно приказал комендант господину Шефтелю и о чем тот беседовал с Ландау… Собственно, мы даже не знаем, виделся ли он с ним, ведь это - только ваше предположение, доктор, не так ли? Вполне логичное предположение, конечно… Да, так вот, некто из Юденрата - не обязательно председатель - испугался, как бы комендант Заукель не выместил свое недовольство на всем гетто, и он поторопился решить проблему быстрым у радикальным способом… Маловероятно, но возможно. Вот только почему выбрано такое странное орудие убийства?
Неожиданная мысль повергла меня в изумление, граничившее с ужасом.
- Шкаф… - пробормотал я. - Шкаф доктора Красовски… Боже мой…
- И что от него хотели те женщины? - спросил г-н Холберг, словно не слыша меня. - Кстати, вы обратили внимание? Жены господина Ландау не было ни в зале, ни за кулисами. И в гримерной мужа мы ее не видели… Впрочем, это не значит, что ее там не было. Чуть раньше. Как вы полагаете, доктор Вайсфельд?
Я замешкался с ответом: мне не давала покоя картина, стоявшая перед глазами - доктор Красовски, стоя у двери, сообщает о том, что забыл запереть свой кабинет. По счастью г-н Холберг не обратил внимания на мое замешательство. Еще через несколько минут мы наконец добрались до дома, чердак которого служил мне жилищем.
- Здесь, - сказал я. - Будьте осторожны - лестница очень ветхая, особенно перила.
В первом этаже располагались пять комнат - четыре анфиладой, и одна - в углу. Анфиладные комнаты, ветхие и темные, занимали несколько десятков стариков, мучавшихся бессонницей, но при этом почти никогда не покидавших сырых барачных помещений - за исключением трех обязательных ежедневных походов к кухонному блоку. Я познакомился с ними, только когда сам оказался в положении неработающего. До того у меня не было ни желания, ни возможности общаться с соседями. Угловую комнату, более ухоженную и менее сырую, занимал капо нашего и двух соседних домов, некто Айзек Грановски, имевший обыкновение беседовать со мной по утрам, во время утреннего туалета. Собственно, беседа была, в действительности, монологом: я умывался из дворового умывальника, а капо стоял рядом и делился со мною взглядами на жизнь в Брокенвальде. Чердак же мне достался почти случайно - председатель Юденрата, определив меня на работу в медицинский барак, посоветовал подыскать помещение поближе, и полицейский - тот самый, которого мы встретили сегодня - отвел меня в этот дом, познакомил с господином Грановски, а уже господин Грановски предложил разместиться на чердаке.
Чердак был крохотный - но зато я оказался избавленным от чьего-либо соседства, а кроме того, здесь почему-то не так остро чувствовалась та одуряющая смесь запаха карболки, общественных уборных и гнилых продуктов, которая буквально пронизывала весь Брокенвальд.
Как я и надеялся, капо уже спал - в противном случае пришлось бы довольно долго уговаривать его разрешить моему новому знакомцу провести ночь на чердаке. Теперь же можно было не опасаться его придирок, а утром я надеялся получить от него разрешение: капо Грановски являлся моим постоянным пациентом по причине старой язвы желудка. Кстати должно было прийтись мое восстановление на должности врача.
Поднявшись вслед за мной по старой скрипучей лестнице, Холберг внимательно осмотрел чердак, удовлетворенно кивнул и прошел в угол, где стоял прислоненный к стене старый матрас. Я использовал его как дополнительный простенок - в дощатой стене было несколько больших щелей. Г-н Холберг положил матрас на пол.
- Не возражаете? - спросил он. - Щели мы чем-нибудь заткнем. Сегодня ветра нет, а завтра я обязательно что-нибудь подходящее разыщу… - он сел на матрас, по-прежнему оставаясь в своем бесформенном наряде. Впрочем, это меня не удивило - в отсутствие одеяла приходилось спать в одежде.
Шимон Холберг передвинулся в угол, ссутулился, причудливым образом заплел ногу за ногу и сцепил длинные пальцы на худом колене.
- Странное место, этот Брокенвальд, - задумчиво протянул он. - Ей-же-ей, странное… Можете мне поверить, доктор, я повидал не одно гетто. Брокенвальд - первое, в котором евреи предоставлены сами себе. Может быть, единственное во всей нынешней Европе.
Глава 4
Утро следующего дня началось долгим разговором с Айзеком Грановски. Разумеется, поначалу он и слышать не хотел ни о каких новых жильцах. Не помогло даже упоминание о том, что я восстановлен на службе. К разговору подключился сам Шимон Холберг. Он сделал мне знак, чтобы я занялся своими делами. Спустя короткое время, они скрылись в комнате капо. Еще примерно через четверть часа, г-н Холберг вышел, провожаемый явно смягчившемся капо. Он получил разрешение поселиться в нашем доме.
- Не забудьте только отметиться в регистратуре Юденрата, - проворчал г-н Грановски на прощанье. - Сегодня же. Я должен до вечера получить ваш регистрационный талон и внести его в домовый журнал.
- Конечно, конечно, - закивал г-н Холберг. - Не сомневайтесь, господин капо, все будет сделано законно и в срок.
Капо нехотя кивнул, неторопливо расправил белую повязку на левом рукаве и пошел прочь, предоставив нам возможность заняться утренним туалетом в дворе у окрашенного в зеленую краску умывальника.
- А вы умеете разговаривать с подобными типами, - заметил я. - Как вам удалось с ним договориться?
- Смеетесь? - г-н Холберг удивленно воззрился на меня. - Что значит - удалось договориться? Вопрос решила взятка. Все старо, как мир.
Я не стал спрашивать, какую взятку дал нашему капо новый сосед. Но это была не единственная загадка, загаданная мне Шимоном Холбергом.
Умывальник представлял собою часть водосточной трубы, разрезанной вдоль и подобием желоба уложенной на две деревянные стойки. Через равные промежутки в желоб были вбиты металлические стержни со шляпками, заменявшие краны. Обязанность набрать воды в ближайшей уличной колонке и залить ее в умывальник распределялась между жильцами дома, но часть стариков, живших в первом этаже, пренебрегала гигиеническими правилами, несмотря на распоряжения Юденрата на этот счет. Так что воду в пожарном ведре принесли мы с моим новым знакомцем и соседом.
Вода была холодной, коричневое мыло не мылилось. Его приходилось использовать не только при умывании, но и для чистки зубов - о зубном порошке можно было лишь мечтать. Во рту оставался отвратительный привкус от намыленной зубной щетки с вылезшей щетиной. Хуже всего дело обстояло с бритьем - новое лезвие для безопасной бритвы стоило у контрабандистов бешеных денег. Я слышал, что некоторые из обитателей Брокенвальда ухитрялись тщательно соскабливать щетину осколком стекла. На подобный подвиг меня не хватало, я пользовался старым "жиллетом".
Сосед мой впервые снял свой фантастический наряд, обнажившись по пояс. Брюки его были подстать пальто - столь же пестрые от обилия заплат, с бахромой по краям штанин, подпоясанные перекрученным кожаным поясом, стертым и потрескавшимся. Г-н Холберг оказался чрезвычайно исхудавшим, но, тем не менее, достаточно широкоплечим и мускулистым человеком. Видимо, в прошлом он уделял немалое время спортивным занятиям. Кроме того, я заметил у него шрамы, два из которых - слева между ребер, длиной около пяти сантиметров каждый, похожи были на следы операций, один - над правой ключицей - от огнестрельного оружия. Кроме того, по шее, чуть ниже кадыка, шла красноватая зигзагообразная линия - словно кто-то когда-то полоснул г-на Холберга ножом по горлу.
Заметив мой взгляд, г-н Холберг усмехнулся:
- Особые приметы, доктор. Эти два оставлены вашими коллегами. От этого, - он провел по шее, - я едва не лишился головы. Несчастное стечение обстоятельств для нападавшего, у него дрогнула рука. В итоге я отделался лишь неглубокой, хотя и весьма живописного вида раной, а он… - г-н Холберг развел руками. - А вот это, - он ткнул пальцем в ключицу, - результат неурочного визита одного из моих, скажем так, клиентов. Весьма серьезный человек, весьма…
Я не стал задавать уточняющие вопросы, хотя они и вертелись на кончике языка. Жизнь в Брокенвальде научила меня скрывать любопытство и не спрашивать лишнего. Я просто отвел взгляд, пристроился на старой скамейке, стоявшей в нескольких метрах от умывальника, и, держа в одной руке маленькое квадратное зеркальце, приступил к бритью. Давалось сие занятие с трудом; спустя какое-то время щеки мои приобрели подобие лихорадочного румянца от раздражения тупой бритвой. Лишь с большой натяжкой можно было утверждать, что я побрился. Тем не менее, я ополоснул горящее лицо холодной водой, вытерся полотенцем, жесткость которого немногим уступала жесткости лезвия, и лишь после этого вновь взглянул на своего нового знакомца.
То, что я увидел, вновь удивило меня; впрочем, я уже чувствовал, что г-н Шимон Холберг удивит меня еще не раз. Сейчас он проделывал какие-то физические упражнения, причем с явным удовольствием, хотя лицо его имело скорее выражения недовольной сосредоточенности. Упражнения показались мне экзотическими, явно пришедшими откуда-то с востока. Г-н Холберг на несколько секунд замер в странной позе, напоминавшей па из индийского танца, после чего сделал несколько размеренных вдохов-выдохов, подошел ко мне. Глядя на выражение моего лица, он улыбнулся и пояснил:
- Это японская борьба, баритсу. В сочетании с китайской дыхательной гимнастикой. Когда-то заинтересовался, а несколько лет назад обнаружил, что некоторые упражнения помогают поддерживать неплохую физическую форму. Даже в неблагоприятных условиях… - он уселся на скамейку рядом со мной и вдруг спросил:
- Скажите, доктор, что вы имели в виду вчера, когда воскликнуди: "Шкаф доктора Красовски!"?
Пальцы мои предательски дрогнули, я едва не выронил зеркальце, которое все еще держал в руке. Значит, он обратил внимание на мою неосторожную фразу. Г-н Холберг смотрел на меня со спокойным доброжелательным любопытством. Я отвел взгляд, нарочито медленно спрятал в карман пальто зеркальце и бритву, предварительно тщательно протерев их чистым платком и в платок же завернув. Новый мой сосед терпеливо и молча ждал. Я вынужден был ответить и ответил, хотя и неохотно:
- Когда вы сказали, что орудием убийства мог быть медицинский ланцет, я вспомнил, что днем видел такой в кабинете начальника медицинского блока, доктора Красовски.
- Что же может быть странного в том, что в кабинете у врача находятся хирургические инструменты? - г-н Холберг удивленно приподнял брови, хотя в голосе его не было слышно удивления.
- Ничего, разумеется, если не считать того, что ланцет мог позаимствовать кто-нибудь посторонний, - ответил я все так же неохотно. - Доктор Красовски перед уходом сказал, что забыл ключи и потому не запер дверь в своем кабинете. Попросил проследить, чтобы все было в порядке.
- Ах, вот оно что… - г-н Холберг озадаченно потер подбородок. - Понятно. И что же? Вы проследили?
- Ну, в общем, да… - я чувствовал все большую неловкость и раздражение. Кроме того, я никак не мог вспомнить, действительно ли выполнил просьбу Красовски. В кабинет я входил, но на сохранность инструментов в стеклянном шкафу не обращал внимания.
- А кто еще слышал, что Красовски не запер дверь? - спросил г-н Холберг.
- Э-э… Луиза… медицинская сестра. Луиза Бротман, она работает со мной.
- И она, разумеется, знает, что в кабинете доктора Красовски находится шкаф с медицинскими инструментами, - г-н Холберг не спрашивал, а утверждал. - А почему вы решили, что ее после спектакля должен был ждать господин Ландау?
Как ни странно, этот вопрос уже не показался мне неожиданным. Убедившись в том, что новый мой знакомец обращает внимание на все мелочи и оговорки, я был уверен в том, что мое неосторожное замечание о Луизе тоже не ускользнуло от него. Тем не менее, его любопытство показалось мне оскорбительным. И, стараясь говорить сдержанно, я спросил его, по какому, собственно говоря, праву он задает подобные вопросы. Г-н Холберг удивленно взглянул на меня:
- Но, доктор Вайсфельд, такие вопросы вам задал бы любой полицейский следователь, это же элементарно!
- При чем тут полицейские следователи?! - мне все-таки не удалось сдержать раздражения. - Кажется, я говорю о вас! Вы что же, решили сыграть в Шерлока Холмса? В таком случае, увольте меня от участия в этой игре.