- Да вот, - я, в свою очередь, пристально взглянул ей прямо в глаза. - Как странно. Я слышал, что Ландау не просто умер, он был убит. И убит именно ланцетом. Хирургическим скальпелем. Что вы на это скажете?
Луиза не ответила. Я вздохнул.
- Давайте закончим с больными. Их осталось совсем немного.
Луиза молча поднялась со своего места, подошла к двери. Прежде, чем открыть, она произнесла вполголоса:
- Вы думаете, что доктор Красовски… Нет, это невозможно…
- Он забыл запереть дверь кабинета, - напомнил я. - Вчера. Помните? Он просил проверить перед уходом, все ли на месте. Кто угодно мог зайти и воспользоваться ланцетом.
Я не добавил, что этот кто-то должен был как минимум знать, что в шкафу имеется ланцет. И не спросил, выполнила ли она просьбу Красовски и не заметила ли в кабинете чего-нибудь подозрительного. Хотя меня подмывало задать такой вопрос. Насколько, оказывается, заразно желание играть в сыщика!
- Видимо, госпожа Ландау не пришла сегодня в связи со смертью мужа, - сказала Луиза.
- Видимо, так, - согласился я.
Сестра вызвала ожидавших приема больных. Мы занялись делом и больше не возвращались к вчерашней трагедии и подозрениям относительно доктора Красовски.
К середине дня в сопровождении двух полицейских появилась группа больных - двадцать три человека - из сельскохозяйственной бригады, ежедневно трудившейся в парниковой оранжерее на окраине Лимбовиц. Насколько я понял, их исключили из числа рабочих, имевших право на выход из гетто, - главным образом по физическому состоянию. Теперь мне следовало провести освидетельствование, простейшие тесты, а затем сделать соответствующие пометки в карточках, после чего бывшие рабочие перейдут в категорию неработающих и получат урезанный паек.
На лицах осматриваемых отпечаталось одно и тоже выражение - ожесточенного понимания безнадежности собственного состояния. В то же время они выглядели свежее и здоровее той части недавно прибывших, которые ранее находились в Берген-Бельзене: сказывалась работа на свежем воздухе и нормальный (относительно, разумеется) рацион питания, с которым им предстояло расстаться в ближайшее время.
Моя помощница действовала с привычной четкостью, так что можно было подумать, что наш разговор не имел для нее ровным счетом никакого значения. Лицо ее приобрело привычное выражение, которое скорее следовало определить как отсутствие какого бы то ни было выражения. Ни морщинки на высоком лбу, глаза смотрели внимательно и бесстрастно, ручка в тонких пальцах двигалась с раз и навсегда заданной ритмичностью. В шесть часов вечера мы прервали прием больных и выпили по чашке эрзац-кофе - по-прежнему храня молчание. Луиза вымыла чашки, тщательно протерла их чем-то вроде салфеток и поставила в специально предназначенную тумбочку.
Мне вдруг безумно захотелось курить. И это было по меньшей мере странно - я вынужден был бросить курить с самого начала своего пребывания в Брокенвальде, поскольку табак не входил в рацион заключенных, а пользоваться услугами контрабандистов я мог только в том случае, если бы пошел по стопам доктора Красовски - обменивал бы на табак лекарства. Кроме того, за курение можно было получить серьезные взыскания - как, впрочем, и за употребление алкоголя. То, что сходило с рук Красовски, вряд ли сошло бы мне. Да и Красовски фактически балансировал на канате. Достаточно было кому-нибудь донести не в Юденрат, а непосредственно немцам - и доктор Красовски мог не только лишиться своего места, но и вообще исчезнуть из Брокенвальда.
Как раз в это время в дверь постучали. Мы переглянулись с Луизой. Стук повторился.
- Войдите! - сказал я. Дверь отворилась, но вместо очередного больного или сопровождающего больных полицейского, в кабинет вошел мой новый сосед - советник криминалистики г-н Холберг. Словно не видя моего замешательства, он вежливо поклонился Луизе, а затем, повернувшись ко мне, сообщил:
- Я побывал в Юденрате, Вайсфельд. Можете меня поздравить. Вам это покажется странным, но я получил разрешение на проведение частного расследование. При том, что я оказался прав, и начальник полиции уже подготовил черновое заключение о причинах смерти Макса Ландау - несчастный случай. Правда, когда я выразил сомнение в справедливости такого заключения, господин Шефтель заметил, что им необходимо было какое-то формальное заключение, без которого немцы могли не выдать разрешение на похороны… А против моего расследования они не возражают. Единственным условием господа Шефтель и Зандберг поставили соблюдение правил, существующих в Брокенвальде, - в его негромком голосе звучала еле заметная ирония. - Вот, изволите ли видеть, - он вынул из кармана какой-то документ на желтой бумаге. - Получил в подтверждение полномочий. Правда, здесь оговариваются не столько полномочия, сколько ограничения. Так, мне запрещено передвигаться по гетто в ночное время - это значит, с двадцати четырех ноль-ноль и до шести ноль-ноль. Запрещено получать показания свидетелей в том случае, если они отказываются со мной разговаривать. Запрещено прибегать к какой бы то ни было помощи местной полиции и категорически запрещено обращаться с просьбами, касающимися расследования, к немецкому командованию и кому-либо в Юденрате, за исключением лично господина Зандберга, а в его отсутствие - непосредственно к председателю. То есть, господину Шефтелю. В общем-то, вполне сносные условия… - странно, но последнюю фразу он произнес уже без всякой иронии. - Главное - печать Юденрата и подписи обоих начальников - Шефтеля и Зандберга. Может пригодиться. Тем более, что все запреты формальны, их всегда можно обойти. Мне и прежде приходилось беседовать со свидетелями без санкций и адвокатов, уповая лишь на их желание содействовать следствию. Или нежелание… - говоря так, он повернулся к Луизе, стоявшей у письменного стола и в течение всего монолога смотревшей в окно. - Госпожа Бротман, надеюсь, относится к первым.
- Послушайте, Холберг, - вмешался было я, - госпожа Луиза не знает, о чем…
- Оставьте, Вайсфельд, - он отмахнулся от моих слов. - Не нужно быть большим физиономистом, чтобы понять: госпожа Бротман обо всем знает. С ваших слов. Неужели вы думаете, что я хоть на минуту сомневался в том, что вы не исполните мою просьбу и сразу же обо всем расскажете своей очаровательной помощнице? Да и не было, на самом деле, никакого резона в моей просьбе. Сказал просто по привычке. Сам виноват. Помните старую восточную притчу? "Не думай о белой обезьяне!" - он засмеялся, потом нахмурился. - Все это не имеет значения.
Луиза мельком взглянула на него и вновь отвернулась. Холберг сказал - после небольшой паузы, уже иным тоном:
- Комендант, похоже, действительно не отдавал никаких распоряжений насчет режиссера. Напротив, если верить словам Шефтеля, господин Заукель попросил его передать господину Ландау свое восхищение мастерской постановкой. Что тот и сделал - в антракте, придя к Ландау в гримерную.
- И как же Макс воспринял комплимент? - спросила Луиза.
- Весьма негативно, - ответил Холберг. - Весьма. Даже не негативно - агрессивно. По словам господина Шефтеля, режиссер очень грубо выставил его за дверь, заявив, что не нуждается ни в чьих похвалах и что ему некогда выслушивать глупости… - он привычным жестом потер переносицу. - При этом председатель Юденрата очень тонко намекнул на то, что в гримерной в момент его прихода находился еще кто-то. Кто именно - он не видел. Но господин Шефтель имел в виду какого-то поклонника… вернее, поклонницу… Впрочем, его впечатление может и не соответствовать действительности. Да… Как я и предполагал, полиция не будет заниматься расследованием. Завтра несчастного режиссера похоронят, и на том будет поставлена точка. Правда, - он многозначительно поднял палец, - тело осмотрел Иржи Зайдель. Вам знакомо это имя, доктор Вайсфельд?
Я отрицательно качнул головой.
- Вот она, мирская слава… - г-н Холберг вздохнул. - Когда-то доктор Зайдель был одним из ведущих криминалистов Европы. Сейчас ему уже семьдесят три года, лет пятнадцать как он отошел от дел, а теоретические его работы немцы изъяли из библиотек по причине неарийского происхождения автора… Так вот, Зайдель подтвердил мои предположения. Ландау был убит орудием, весьма похожим на ланцет - с узким коротким лезвием сантиметров пяти-шести, заточенным с одной стороны. Единственный удар оказался смертельным - проникающее ранение в сердце.
- И какие же выводы из этого можно сделать? - спросил я.
Г-н Холберг не успел ответить, зато в разговор неожиданно вмешалась Луиза:
- Наш гость хочет сказать, - сухо заметила она, - что по характеру раны и орудия убийства можно предположить, что убийцей, скорее всего, был медик. Он хорошо знал анатомию, поэтому смертельным оказался единственный удар. Кроме того, ланцет.
- Добавьте к сказанному еще и то, что ланцет весьма неудобен в качестве орудия убийства, - добавил Холберг невозмутимо. - Лезвие слишком короткое. Весьма велика вероятность того, что жертва уцелеет. Ошибся на несколько миллиметров - и жертва окажется только ранена, неопасно и неглубоко… Что же, - сказал он, с любопытством глядя на Луизу, - ваша помощница права, Вайсфельд. Именно так я бы и предположил, если бы не еще одна деталь, на которую указал доктор Зайдель… Госпожа Бротман, вы работали здесь, в медицинском блоке, три недели назад?
- Работала.
- В таком случае, вы, очевидно, знаете, какую деталь я имею в виду.
Луиза кивнула.
- Но я не работал! - воскликнул я. - И я не понимаю, о чем вы говорите!
- Доктор Зайдель утверждает, что господин Ландау был смертельно болен, - объяснил Шимон Холберг. - Неоперабельный рак желудка с метастазами в лимфоузлы. По мнению Зайделя, если бы нашего режиссера не убили, он все равно прожил бы еще не более месяца. Насколько мне известно, три недели назад господин Ландау обращался сюда по поводу болей в желудке. Вас тогда здесь не было, а вот госпожа Бротман и господин Красовски - были. Поэтому они-то об этом знали.
- Ну и что? - спросил я. - Разве они - единственные медики Брокенвальда? Разве убийцей не мог быть… - я замолчал, вспомнив о шкафе Красовски и о том, что я сам невольно бросил подозрение именно на Красовски и Луизу - в разговоре с Холбергом. - Но Красовски действительно потерял ланцет… - сказал я растерянно.
- Это означает лишь, что убийца, скорее всего, воспользовался отсутствием доктора Красовски и незапертой дверью и позаимствовал ланцет в медицинском шкафу, - ответил Холберг. - Но кем был этот убийца, мы пока не знаем. В конце концов, кроме медиков в анатомии неплохо разбираются и представители иных профессий.
- Например, полицейские, - едко добавила Луиза. - Криминалистика, полагаю, включает в себя основные знания из судебной медицины. Не так ли?
- Так, разумеется, - ответил Холберг с любезной улыбкой. - Полицейские, в том числе, бывшие полицейские, безусловно, входят в первый круг подозреваемых. Тем более, что один из них - ваш покорный слуга, - оказался в числе тех, кто обнаружил тело убитого. А, как известно, первым подозреваемым всегда оказывается именно тот, кто первым обнаружил тело. Или якобы обнаружил. Причем в большинстве случаев подозрения небезосновательны. Так что подозреваемых много. И это хорошо. Труднее вести следствие, когда нет ни одного… - он посерьезнел. - Впрочем, не стоит замыкаться на знатоках анатомии. Случайность тоже не исключается. Удар, нанесенный в состоянии аффекта, тем, что почему-то - пока мы не знаем, почему - оказалось под рукой. И удар этот случайно оказывается смертельным. Такое тоже бывает.
Луиза больше не маскировала свою заинтересованность беседой. Воспользовавшись этим, г-н Холберг сказал:
- Госпожа Бротман, теперь, когда вы убедились в том, что я не подозреваю вас в убийстве, может быть, вы ответите на несколько моих вопросов?
Луиза вопросительно взглянула на меня.
- Мы еще не закончили прием… - нерешительно ответила она. - Может быть, вечером?..
- Да, разумеется, - поспешно согласился г-н Холберг. - Простите меня, ради Бога, я действительно забыл, что у вас хватает работы. Да, вот еще что… - он вдруг болезненно поморщился и на мгновение закрыл глаза. - Доктор Вайсфельд, на правах знакомого и соседа… Нет ли у вас каких-нибудь глазных капель? От воспаления. Старая история, у меня от яркого света болят глаза. Прежняя моя работа - да и последующие несколько лет жизни - располагали к ночному образу жизни… - в этих словах мне почудился какой-то скрытый смысл. - По сей день я предпочитаю пасмурные дни или сумерки. Сумерки, канун ночи - вот лучшее для меня время. А сегодняшнее солнце я переношу с трудом. Помогите чем-нибудь.
Я не успел ответить. Луиза подошла к большому шкафу с лекарствами, быстро просмотрела стоявшие там пузырьки.
- Альбуцид, - сказала она. - Сядьте на кушетку, я вам сейчас закапаю.
Г-н Холберг подчинился. Луиза закапала ему глаза, промокнула бумажной салфеткой.
- Все в порядке, - сказала она. - Я дам вам с собой пузырек. И пипетку.
- Да, спасибо… Так в котором часу вы заканчиваете сегодня работу? - спросил он.
- В восемь, - ответил я.
- Значит, ровно в восемь я буду вас ждать. Здесь, в коридоре, - он улыбнулся Луизе, стоявшей перед ним. - Затем мы с доктором вас проводим - вы ведь собираетесь домой, верно? - а вы по дороге ответите на несколько моих вопросов. Договорились?
Луиза замешкалась с ответом. Видимо, ей не хотелось участвовать в расследовании в качестве то ли свидетельницы, то ли подозреваемой. Тем не менее, она молча кивнула. Холберг поклонился нам и стремительно вышел из кабинета - так что его нелепый плащ поднялся подобно крыльям.
Мы одновременно посмотрели друг на друга.
- Странный человек, - сказала Луиза. Я мысленно с ней согласился, хотя ограничился неопределенным пожатием плеч. - Вы заметили, доктор, он не использует слова "нацисты", когда говорит о нынешних властях. А ведь сам из Германии… Он говорит: "немцы", словно подчеркивая тем свое еврейство. Думаю, господин Холберг очень любил полицейскую работу и тяжело переживает ее утратой. Потому и начал так азартно играть в великого сыщика. Он кажется смешным. Вы со мной согласны?
В первый момент слова Луизы меня удивили. Но в них был резон. Правда, меня несколько покоробило презрение к занятиям бывшего полицейского, сквозившее в замечании моей помощницы. Все-таки, мой новый сосед вызывал во мне симпатию.
Кое-что все же выглядело подозрительным. Зная немного господ Шефтеля и Зандберга, я никак не мог понять, почему они разрешили бывшему полицейскому вести самостоятельное расследование. Разумеется, можно было спросить об этом у самого господина Холберга. Но вряд ли я решусь задать ему такой вопрос.
Глава 5
Холберг действительно ждал нас в восемь вечера на опустевшей скамейке в коридоре. Тому, что полицейские никак не реагировали на его присутствие, я уже не удивлялся - в конце концов, официальное разрешение со стороны Зандберга делало свое дело. Зато удивительным показалось мне то, что рядом с господином Холбергом сидел доктор Красовски. Красовски что тихо рассказывал господину Холбергу, наклонившись к нему и время от времени оглядываясь на входную дверь. Выглядел он жалко; что же до моего соседа, то его лицо выражало лишь доброжелательный интерес.
При виде этой парочки, г-жа Бротман напряглась. Мне даже показалось, что она охотно вернулась бы в кабинет под благовидным предлогом. Но тут Холберг словно случайно повернулся к нам.
- Прошу прощения, доктор. Все сказанное вами чрезвычайно интересно, я вам очень признателен, - сказал бывший полицейский. - Я непременно зайду к вам в ближайшие дни, и мы продолжим беседу. Сейчас мне уже пора.
Красовски оборвал себя на полуслове. Бросив на нас с Луизой угрюмо-настороженный взгляд, он резко поднялся и скрылся в своем кабинете. Холберг встал нам навстречу.
- Мы вам помешали? - спросила Луиза. - Похоже, доктор Красовски рассказывал вам что-то важное. Может быть, перенесем наш разговор, господин Холберг? А вы продолжите беседу с доктором Красовски. Тем более, я уделю вам совсем немного времени - у меня еще есть дела.
- Нет-нет, госпожа Бротман, все в порядке. Действительно важные сведения он мне уже сообщил. Последние пятнадцать минут я выполнял функции исповедника, - Холберг улыбнулся. - Не скажу, что это доставляет мне удовольствие… Словом, резона продолжать разговор у меня уже нет. Куда интереснее побеседовать с вами… Может быть, уйдем отсюда? Чучело в синих тряпках, торчащее у входа, таращится на нас так, что у него скоро начнут слезиться глаза. Во-первых, давайте сжалимся над ним, а во-вторых, мне это надоело. И поскольку вопросов у меня не так много, мы с доктором просто проводим вас… Вы ведь домой, я не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, - сухо ответила Луиза.
- Ну вот, мы вас проводим, и по дороге я вам задам несколько вопросов. Еще раз повторяю - совсем немного. Не возражаете? Вот и славно.
Я запер дверь кабинета и отнес ключ Красовски. Тот сидел за пустым письменным столом, бездумно глядя перед собой. Мне показалось, он даже не заметил моего присутствия. Я повесил ключ на гвоздик.
- Доктор Вайсфельд, - сказал вдруг Красовски. - Простите, я нагрубил вам сегодня. Нервы ни к черту. Этот человек… - он кивком указал на дверь. - Шимон Холберг. Бывший советник криминалистики. Бывший полицейский. Он сказал, что моим ланцетом вчера был убит режиссер Макс Ландау. Вы знаете об этом?
- По-моему, он не считает, что убийство было совершено именно вашим ланцетом, - поправил я. - Просто по его мнению убийца воспользовался оружием, похожим на ланцет.
Красовски досадливо махнул рукой.
- Ну да, конечно. В гетто на каждом шагу валяются ланцеты, и все как один являются копией моего. Вайсфельд, не морочьте мне голову своей щепетильностью! Пропал-то как раз мой инструмент. И значит, я - самый настоящий подозреваемый. А почему? Потому что я связан с контрабандистами. Так и полагает этот ваш знакомый. Что за ерунда! Вы ведь тоже считаете меня преступником, разве нет? Вы же знаете, что я пускаю налево лекарства и перевязочные материалы. Вы же знаете, что я вор! Да? А раз вор - значит, и убить мне ничего не стоит. Верно? Ну, скажите же, скажите мне: "Ты еси муж, сотворивый сие!" А? Так ведь, кажется, наш еврейский пророк Нахум говорил нашему же еврейскому царю Давиду? Так повторите это! - он говорил вполголоса, но мне казалось, что голос его вот-вот сорвется на крик. - Я продаю аспирин и бинты, корпию и кодеин. То есть, не продаю - на кой мне здесь марки или тем более боны? Меняю. Меняю все это на сигареты и самогон, который чехи в Лимбовицах гонят из яблок и слив. Думаете, я раскаиваюсь в этом? Черта с два, доктор Вайсфельд. Лекарства… Кому они нужны, эти лекарства? Больным? Не смешите меня, больные обречены - с лекарствами ли, без лекарств, с врачами или без них. Что мы можем, доктор? Что можете вы, с вашим швейцарско-индийским опытом? Что могу я? Так лучше я возьму упаковку аспирина и получу за нее бутылку сливовицы. Выпью сам и напою больного, которого должен оперировать и который умрет прямо на столе, потому что у меня нет ни анестезии, ни антисептика. А если не на столе, так через день-два после операции. Аспирин… - он махнул рукой. - Ну, так кто-нибудь и без него перенесет приступ головной боли!