- Который гармонику подарил, да? А как зовут?
- Милор.
- Это фамилия такая или имя?
- Милор, - тупо повторил Вовочка, начиная сердиться из-за слишком частых и однообразных вопросов.
Я и здесь скорее почувствовал, что стою у предельной черты, чем понял, как следует разговаривать с таким задержанным далее. Еще до самых первых вопросов я упросил, чтобы временно отложили все стандартные милицейские действия: обыск подозреваемого, сличение его обуви со следами на снегу, снятие отпечатков пальцев и тому подобное. Моя бы воля, я бы отменил и допрос, но воля была не моя, гражданина Владимира Пухова опросили по всем официальным пунктам и - насторожили. Насторожили: я чувствовал его настороженность и снова изменил тему разговора:
- Милор сам ножик точил?
- Сам.
- Хорошо наточил, молодец Милор. А как, не рассказывал?
- Не-е.
- Хороший ножичек. - Я еще раз восхитился и неожиданно резко взмахнул им. - Тряпки порет - только шорох идет! Точно?
- Ага! - радостно засмеялся Володя.
- Потому ты и резал матрацы?
И тут мой Пухов сразу замкнулся. С его лица сошла не просто улыбка и даже не оживление - с него словно бы сошла сама жизнь. Оно омертвело и побелело, и мне вдруг подумалось, что он куда больше боится сказать лишнее слово, чем всей милиции, вместе взятой. "Запуган! - сообразил я. - Он же до ужаса запуган!.." И тут же вдруг вспомнил, где впервые видел Вовочку. Когда встретил Веру Звонареву: Вовочка приставал к ней, требуя рубль ("Хрустик дашь..."). Причем требовал настойчиво, зная, что имеет на это право.
- Вера тебе долг отдала?
- Чего? - настороженно переспросил паренек.
- Ну, хрустик, хрустик.
- Не-е.
- Что же так?
- Вредная она. - Володька вдруг решил пожаловаться. - Сама говорит: куда ехать, куда ехать, я тебе хрустик дам. А потом не дала.
- А может, ты неправильно сказал, куда ехать?
- Правильно.
- Было бы правильно, она бы дала тебе хрустик. А ты ее обманул.
- Не обманул я! В семь часов на Центральном телеграфе.
- Милор?
Пауза была такой длинной, что я успел догадаться о многом. И о том, что Вера зачем-то очень хотела встретиться с таинственным Милором; и о том, что этот таинственный Милор подарил дурачку губную гармошку, какие не продаются в магазинах, вручил самодельный нож и приказал вспарывать матрацы на покинутых дачах; и о том, наконец, что он окончательно сломал волю несчастного поселкового дурачка, мертвевшего от ужаса при одной мысли о неминуемом наказании за излишнюю болтливость.
- Милор тебе за матрацы хрустики платил?
- Не, не, не! - вдруг истерически закричал Володька. - Не-е, не-е!..
Он выгнулся, сполз со стула, забился на полу в судорогах. Срочно вызвали врача, сделали укол, от которого паренек мгновенно уснул, а старый доктор сказал возмущенно:
- С больным мальчиком связались, жеребцы? Никаких допросов без врачей, ясно? Никаких!
Cпящего глубоким обморочным сном Владимира Пухова тут же отправили домой. В опустевшей комнате пахло лекарством, на столе лежали ремешок и гвоздик, тряпка и огрызок сахара, губная гармошка, какой не было в продаже, и остро отточенный самодельный нож, мастерски изготовленный из ножовочного полотна.
- Им и резали, - невесело констатировал Сорокопут. - И экспертиза ни к чему. А вот зачем резали, Минин? Как мыслишь?
- А что мы имеем? - Я взял лист бумаги и начал писать. - Первое: существует некий Милор, которого до припадка боится Володя Пухов.
- Милор - фамилия или кличка?
- А может быть, имя. Есть такое революционное имя: Мэлор. Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция. У нас мальчишку во дворе так звали: Мэлор.
- А тут - Милор, и потому вопрос остается открытым. Давай дальше.
- Дальше второе: по всей вероятности, этому Милору-Мэлору нужно, чтобы наш Вовочка вспарывал генеральские перины и матрацы.
- И повальный обыск в помещениях. А для чего? Цель должна быть? Поиски оружия? - Старший лейтенант вздохнул. - Фактов у нас нет в этом направлении. Ни хвостика. Опять вопрос оставляем открытым.
- Третье, - продолжал я. - Судя по всему, Вера Звонарева с улицы Жданова зачем-то искала встречи с этим Милором. Но, правда, неизвестно, нашла ли она его, зато точно известно, что три дня не ночевала дома.
- Потолкуй с ней.
- Потолкую. И четвертое. Милора можно встретить на Центральном телеграфе в семь часов.
- Утра или вечера? Ежедневно или по определенным дням?
- Все - икс и полная неизвестность. Но...
- Что "но"?
Сорокопут переспросил со значением, и мы со значением посмотрели друг на друга.
- Есть идея, - сказал я. - Если отлучусь с участка по делам службы? Ненадолго, а? Санкционируете?
- Придется, - вздохнул старший лейтенант. - Людей нет, а это единственная возможность. Если, конечно, мы все уцепили правильно.
Поняли мы тогда друг друга с полуслова: так как никто нам не санкционирует допроса Пухова, то единственной возможностью остается проследить за его поведением. Паренек не мог не встревожиться приводом в милицию, а также заданными ему вопросами, но поскольку мести таинственного Милора он боится еще больше, то не исключено, что попытается предупредить своего хозяина, подарившего ему не только губную гармошку, но и остро отточенный нож. Не оброни Вовочка неосторожной фразы о семи часах на Центральном телеграфе, ни у Сорокопута, ни у меня не появилось бы этой идеи. Но Пухов проболтался, и мы "уцепили мысль".
За квартирой Пуховых следили, но только через сутки паренек вышел из дома: видимо, припадок не прошел для него бесследно. Он не смотрел по сторонам, шел прямиком на станцию, но шел медленно, часто отдыхая, и я успел на ту же электричку.
Следить за Володей было сущим пустяком: он не оглядывался, не пытался избежать наблюдения да и не догадывался о нем. Тупо глядел в пол, ни с кем не разговаривал, и я, оставшись в тамбуре, ни на мгновение не терял его из виду. Ни его, ни рваного треуха с заплаткой из лоскутка белого кроличьего меха.
В то время электрички - старые, с обычными, а не пневматическими дверями - ходили медленно и нечасто. Мы сели в пятом часу (уже заметно темнело), но уже к Лосинке вагон был набит до предела. Меня зажали в тамбуре, и я, как ни старался, из-за голов и спин уже не видел Володю. При этом парнишка сидел в дальней от меня половине вагона и, по логике, должен был выходить вперед, по ходу поезда. Поэтому, как только электричка остановилась у пригородных платформ Ярославского вокзала, я начал энергично прорываться к выходу, несмотря на протесты, ругань, угрозы и чувствительные тычки недовольных пассажиров. С изрядно помятыми боками я все же вовремя выбрался на платформу: как раз в этот момент людским напором Пухова вытолкнули из передней двери. Час "пик" был в самом разгаре, множество людей валом валило по всем направлениям и во все стороны, и я скоро опять потерял облезлую шапку с приметной заплаткой сзади. Пометавшись и потолкавшись, я так и не смог нигде обнаружить своего подопечного и со всей возможной быстротой помчался в столь же переполненное метро. Я спешил на Центральный телеграф, так как до семи оставалось совсем немного. Доехав до Охотного, бегом взбежал по эскалатору к гостинице "Москва", перешел на Горького, поднялся к телеграфу и до семи гулял возле полукруглой его лестницы. Ни Пухова, ни кого-либо подозрительного так и не обнаружилось; я вошел внутрь, методически обследовал все залы, ждал до девяти, но Володя Пухов в этот вечер на Центральный телеграф так и не явился.
- Провалил операцию! - громил меня поздним вечером старший лейтенант Сорокопут. - Недоумок, бестолочь, холера тебе в бок! Пухов-то Володька спокойненько в полдесятого домой вернулся, пока ты сыщика там изображал!
- Я толкучки не предусмотрел. Час "пик".
- Час "буб"! Сколько ты ночей не спал? Две? Приказываю отправляться домой и спать ровно девять часов. Даже десять. Уцепил мысль?
Мысль я уцепил, однако подняли меня значительно раньше. В половине седьмого утра все та же почтальонша Агния Тимофеевна у насыпи железной дороги наткнулась на еще теплый труп Володьки Пухова.
- Смерть наступила не более часа назад, - сказал нам местный врач. - Причина: проникающее ранение черепа. Поскольку рана сквозная, определить, из чего именно стреляли, не берусь. Ищите пулю.
До приезда спецбригады из Москвы пулю искать мы не решились. И вообще к трупу не приближались и никого к нему не подпускали. Трудно передать мое состояние в то время: я бродил вокруг, осматривался, расспрашивал, а сам все время думал о собственной вине. Да и узнать ничего не узнал: выстрела никто не слышал, потому что в то же приблизительно время на Ярославль проследовал товарный состав.
Прибывшие работники областного Управления констатировали только то, что и без них было очевидным: убийство, сквозное огнестрельное ранение черепа, труп расположен на расстоянии пятидесяти семи метров от железнодорожной насыпи. Ни пули, ни гильзы, ни места, откуда стреляли в несчастного паренька, не смогли разыскать и самые опытные профессионалы.
- Да при чем тут матрацы! - с неудовольствием поморщился руководивший оперативной группой капитан. - Где имение, где вода. Ну, отработайте эту версию своими силами, а мы пока делами займемся. Значит, так: товарный состав, круг знакомств убитого, опрос жителей. Кто что слышал и кто что видел в районе убийства от шести до восьми утра.
Я доложил ворчливому капитану все, что, по моему разумению, могло быть связано с убийством прямо или косвенно. Не только о потрошении матрацев, к чему капитан отнесся с явным пренебрежением, но и о таинственном представителе райкома, посещавшем московские квартиры жителей Офицерского поселка, а также о поездке Владимира Пухова в Москву.
- Проверим. А что упустил - растяпа. Суетесь не в свое дело, шерлоки холмсы.
- Я окончил курсы...
- Еще хуже, - отрезал капитан. - Полузнайство в нашем деле хуже полного незнайства, понял? И вполне допускаю, что твои необдуманные, прямо скажем, топорные действия могли подтолкнуть убийцу. Могли, понял? И моя бы воля, я бы тебя выгнал из милиции в двадцать четыре часа. Но поскольку нет у меня такой воли, а ты в дело влип основательно, то так уж и быть, поковыряйся со своей матрацной идейкой. Через десять дней доложишь, вот тебе мой телефон.
Я был настолько выбит из колеи гибелью Володи и ощущением собственной вины, что напрочь забыл о Вере Звонаревой, трехдневной ее отлучке, "хрустиках", которые за что-то настойчиво требовал с нее покойный Вовочка, тетке в Сокольниках и возможной встрече Веры с неизвестным Милором (о котором, естественно, доложил все, что знал) в семь часов на Центральном телеграфе. Я тогда был еще очень молод, абсолютно неопытен и не понимал, насколько прав капитан в своей суровой отповеди. Не понимал, насколько вредит делу любительская самодеятельность доморощенных сыщиков, не имеющих ни навыков, ни помощников, ни просто знаний для борьбы с неизвестным преступником, личный опыт которого, его интеллект, знания, развитие могут значительно превосходить те же качества одинокого сыщика-любителя.
В сущности, это и произошло в данном и, увы, роковом случае, однако, сознавая, что совершил оплошность, я не понимал, в чем она конкретно заключалась и почему в результате этой моей промашки преступник решился на такую крайнюю меру, как убийство поселкового дурачка, показания которого даже не могли быть использованы в суде в силу ограниченной дееспособности гражданина Пухова.
- Милор, может быть...
- Проверим, - сухо отрезал капитан. - Ребята тут поработают. Ты с ними не знаком, ничего не знаешь и никуда больше не лезешь. Матрацами занимайся, это тебе по плечу.
Не скажи неприветливый капитан последней фразы, я, может быть, и не закусил бы удила, не обиделся бы до жара, не полез бы в бутылку, выражаясь тогдашним языком. Но меня весь тот день совали носом в эти распоротые матрацы, с которых, собственно, все и началось, и в конце концов количество переросло в качество. Я невероятно обиделся и дал сам себе слово лично представить убийцу заносчивому капитану.
Опергруппа уехала, собрав ничтожные материалы об убийстве. Отныне я должен был бы заниматься "матрацной версией", но заниматься ею я не спешил, поскольку упорно размышлял над иной проблемой.
Время выстрела, оборвавшего жизнь Володи Пухова, было известно не только из предположений местного врача, но и из заключения экспертизы, с которой нас ознакомили. Тогда на Ярославль шел товарный состав: об этом тоже было известно, и поездной бригадой занимались ребята из опергруппы капитана. А мне неожиданно пришло в голову не какое-то там откровение, а некое, весьма недоказуемое соображение, что грохот проходящего товарняка и грохот выстрела совпали не случайно, и именно поэтому, собственно, выстрела никто и не слыхал. А убийца мог стоять на насыпи: там не было снега, а следовательно, и не осталось следов.
Однако после разноса капитана я не решался на самостоятельные действия. Не потому, что боялся служебных неприятностей, а потому, что понял и на всю жизнь запомнил, сколь вредны и опасны личные розыски. Но идти даже к Сорокопуту со своими беспочвенными догадками я не рискнул, решив сначала посмотреть на поезд, который шел, согласно расписанию, в тот день так же, как и во все прочие дни.
Я вышел к насыпи ранним утром еще до подхода товарного состава и, значит, до убийства, если эти два события и впрямь накладывались друг на друга. Было еще очень темно, насыпь в этом месте пересекала низину и оказалась значительно выше тропинки, на которой нашли тело. Областные работники еще тогда внимательно осмотрели насыпь, колею и тропинку, но не обнаружили ничего любопытного, а собака след не взяла. Я несколько раз прошелся вдоль полотна, но не потому, что рассчитывал найти что-либо, а чтобы представить, где мог стоять преступник, поскольку его следов нам обнаружить не удалось. И выяснил, что в это время с насыпи тропинка еле-еле просматривается, а если учесть, что тело нашли в пятидесяти семи метрах от рельсов, то попасть при таком освещении и на таком расстоянии даже в белую заплатку шапки было практически невозможно. Это перечеркивало блеснувшую было идею, но я не успел разочароваться, так как показался поезд.
Я решил дождаться его на насыпи, поскольку кругом был непролазный снег. Заранее стал твердо и устойчиво, ожидая, что мимо промчится грохочущая махина, но в этом месте оказался незаметный для глаза, но ощутимый для поезда подъем: состав полз, грохоча и лязгая. Да, этот грохот способен был заглушить любой выстрел, но я не думал уже о выстреле: неожиданно для себя я рванулся, нагнал подножку, уцепился за поручень, подтянулся и оказался в проходящем составе.
- Не знаю, как преступник пришел к месту убийства, но точно знаю, как он с него ушел, - с торжеством сообщил я Сорокопуту. - После выстрела убийца вскочил в проходящий товарный поезд на ходу.
Старший лейтенант Сорокопут получил от собственного начальства хороший нагоняй за инициативу, выходящую за его права, обязанности и компетенцию. Теперь на его отделении висело убийство, при всей симпатии ко мне он не хотел обсуждать со мною эту тему.
- Твоя задача - матрацы. В кратчайший срок выяснить. Все, можешь гулять.
- Я прошу разрешения на следственный эксперимент.
- Я сказал: все, Минин. Уцепил мысль?
Мысль уцепил пожилой сержант Крючков, слышавший этот разговор. Когда я вылетел из кабинета, он успел нагнать меня у выхода:
- Что хочешь проверить?
- Ничего! - заорал я. - Я дурак, все, точка!
- Не кричи, - улыбнулся сержант. - Молодо-зелено. Человека убили, а ты обижаешься. Нехорошо. А убийца, свободное дело, мог на том составе уехать. У следующей станции спрыгнул - и ищи ветра в поле. То, что следов нет, это ведь тоже след, лейтенант.
- Тогда он должен был стрелять с насыпи.
- Ну?
- А оттуда в это время еле-еле тропинка угадывается. Конечно, снег подсвечивает, силуэт виден, но ведь ему же не в силуэт, ему в затылок попали, и пуля неизвестно куда ушла. Я хотел сделать фанерную фигуру по размерам Пухова, поставить ее на место, где нашли тело, и пострелять в нее с насыпи.
- Молодой ты, - грустно усмехнулся Крючков. - А я так такой старый, что без всякого эксперимента скажу, что на полста метров голову насквозь прошить можно либо из нашего "ТТ", либо из немецкого парабеллума. Оба выбрасывают гильзы, а их убийце подбирать некогда было, если он на товарняке уехал. Вот и не сходятся у нас концы с концами в этом пункте.
- Думаешь? - растерянно спросил я.
- Нет, случайности я не отрицаю. Все, конечно, в жизни бывает, но нам не стрелять с насыпи нужно, а стреляную гильзу искать.
- Москвичи искали.
- Искали, да не нашли. А она скатиться могла, в снег либо в щебенку зарыться. Словом, надо найти. Обязательно даже надо.
Сержант служил в поселке чуть ли не всю жизнь, и поиски гильзы организовал с размахом. Привел два старших класса местной школы, объяснил, как и что искать, разбил участок поисков на квадраты, но все оказалось напрасным. За три часа семь десятков глазастых ребят, не считая взрослых, в буквальном смысле прощупали каждый сантиметр насыпи, но гильзы так и не нашли.
- Значит, считай, что чего-то мы недоучли, - вздохнул Крючков. - Начни-ка ты сначала, лейтенант.
Тогда я еще не знал, сколько раз почти в каждом эпизоде мне придется снова и снова начинать все сначала. Как только заходила в тупик, обрывалась или оказывалась ошибочной какая-либо из версий, оставалось возвращаться к исходной точке и вновь методически продумывать, а точнее, прощупывать весь ход рассуждений, оставляя в нем только то, что выдержало проверку фактами, и беспощадно отбрасывая догадки, домыслы и допущения. Все это пришло позже, превратилось в привычку, в метод самоконтроля и поисков решений. Но толчком послужили слова старого милиционера: "Начни-ка ты сначала, лейтенант".
А где оно было, это начало, с которого следовало все начинать? Полночи я вертелся без сна на скрипучем диване, то вскакивая, то опять ложась и пытаясь уснуть. Я квартировал тогда у пожилой одинокой вдовы, боялся разбудить ее скрипом, вздохом да шагами, а она тоже не спала, так как по одинокости и жажде заботы ворчливо опекала меня, знала об убийстве столько же, сколько и все, но догадывалась, что я столь болезненно переживаю гибель Володи потому, что считаю себя повинным в этой трагедии.