- Вы что, не верите?! - жалобно спросил он. - Но у меня, правда, не было ни гроша, а мне надо было зайти за Саарой в кафе. И потом, меня все-таки мучила совесть из-за дяди Фредрика. Ну, я и пошел на Обсерваторский холм, подумал, что он уж точно придет в последний раз посмотреть на звезды. Перед переездом то есть. Небо, правда, было в облаках, но он в самом деле стоял там.
- Когда это было? - спросил Палму.
- У меня ж нет часов, - спокойно сказал Вилле как о само собой разумеющемся. - Около десяти, наверно. Но дядя Фредрик был на своем обычном месте. Он надеялся, что небо еще расчистится. Сказал, что побудет до двенадцати. Понимаете, от его нового дома ходить было б далеко. А он жаловался на одышку. И руки у него дрожали, и еще он сосал нитро… нитро… в общем, какой-то нитро, то есть клал таблетку под язык. Он боялся, что у него сердце схватит. Поэтому он и сказал, что больше не сможет таскать телескоп, и обещал отдать его мне, если я сам приду и заберу его после двенадцати. Чтобы ему больше не носить его домой. - Вилле втянул носом воздух и уставился в пол. - А потом дядя дал мне двести марок и велел купить мороженое. Он бы дал еще, но у него не было больше в бумажнике. И показал мне марку с типографским браком, "Цеппелина" - может, знаете? Она жутко дорогая, и дядя страшно гордился ею. Он ее только что, вечером, выменял у одного такого… у Кеттунена. Он сказал, что теперь все пойдет отлично и что предсказания звезд для него благоприятные. Вот. А что они знали, эти звезды…
Вилле заплакал. Н-да, нервный парень. Мы сделали вид, что не замечаем его слез. Громко высморкавшись в носовой платок, он продолжил:
- Я, честное слово, собирался подождать Саару в кафе, а потом вместе с ней пойти на холм за телескопом. Хотя папаша ее жутко ярится, когда Саара приходит поздно… Ну и ладно, что на него обращать внимание, раз она переедет к дяде! А ей можно будет теперь переехать? Дядя ведь умер… Дядя говорил, что написал завещание - чтобы все оставить Сааре. Ведь завещание - это такая бумага, в которой объявляют последнюю волю, а внизу подписываются свидетели, да?
- В общих чертах да, - подтвердил я как юрист - он как будто хотел юридической консультации.
- Ну вот! - удовлетворенно заметил Вилле, но опять помрачнел. - Нет, ничего эти звезды не знают… Потому что с этого момента все и покатилось. Я налетел на Арску, а он придумал подразнить этого гада, этого злобного индюка, вышибалу их. Налил в бутылку воды, сунул ее в карман, ну и мы как будто пили - ведь этот гад приставал к Сааре, а что я могу ему сделать, когда он бывший боксер! А потом еще окно разлетелось… Меня запихнули в "воронок"… Но в отделении было ничего, у меня только имя спросили и адрес… Комиссар попался хороший мужик. Даже не ругал. Но меня все равно зло взяло - ведь придется платить за эту дурацкую витрину! Двадцать или тридцать тысяч! Арска-то, конечно, смылся с Кайей… Но ничего, зато он как верный друг ждал на улице, когда меня выпустят. Ну, он и спросил, не хочу ли я с ними прокатиться или, мол, в штаны наложу, как сопливый пацан… Он уже и "мерседес" присмотрел, прямо новехонький. Ох, ну и здорово же он шел, мотора вообще не слыхать! Хозяин там щелку оставил, в окне, ну а Арске открыть дверцу - плевое дело… А дальше вы сами знаете…
- Так ты забрал телескоп возле Памятника? - спросил я. - И больше дядю Фредрика не видел?
- Нет, - твердо ответил Вилле. - Я прямо обалдел, как это телескоп стоит, а дяди нет. Но я даже и не подумал смотреть в кустах, я решил, что он мне его оставил - знал, что я за ним приду, а самому ему было тяжело тащить телескоп домой. Времени-то уже было много, к часу наверно.
- А зачем ты приволок телескоп в Пассаж? - с любопытством спросил Палму.
- А я им очень гордился, - бесхитростно ответил Вилле. - У меня ж никогда ничего своего не было, совсем своего. Даже вот тряпок. Я только старье донашиваю. А мне хотелось, чтоб все чуваки видели… И это было по пути - я ведь шел Сааре помогать, вещи носить, в общем, переезжать. И случайно у киоска заглянул в газету, а там про аварию… Ну, я и перетрухнул. Даже про телескоп забыл. Так сильно перетрухнул.
Говорить больше было не о чем. Подавленный, я тоже закурил. Палму по-прежнему дымил своей трубкой. Все молчали. Наконец я раскрыл рот, но Палму опередил меня:
- Не пугайся, Вилле, но ты наверняка понимаешь, что убийство вашего дяди Фредрика - дело серьезное. И вот наш начальник придумал такой ход - очень хитрый! Ты пару деньков еще пробудешь здесь, воспользуешься, так сказать, нашим гостеприимством. Кстати, придешь в норму, Алпио за тобой поухаживает. И Саара будет тебя каждый день навещать, а потом ты сможешь выходить во двор, поможешь патрульным машины мыть. - Лицо Вилле просияло. А Палму безмятежно продолжал, не глядя в мою сторону: - Понимаешь, этот убийца дяди Фредрика очень осторожный и хитрый. И когда он узнает, что - гм - подозревают тебя, что ты задержан и тебе будет предъявлено обвинение, тогда он почувствует себя в безопасности.
- Но я не… - растерянно начал Вилле.
- Ну, разумеется, нет, - успокоил его Палму. - Но наш начальник решил, что будет лучше, если газеты напишут именно так. Не волнуйся: твое имя нигде не упоминается, фотографий тоже нет, поскольку ты несовершеннолетний, но я думаю, что для твоего - гм - душевного спокойствия тебе лучше пока газеты не читать. Потом как-нибудь прочтешь, когда все будет позади.
Я решил внести и свою лепту.
- У тебя, Вилле, завтра день рождения, так что жди именинный пирог, - пообещал я. - А вот когда вся эта черт… проклятая история закончится, ты сможешь добровольцем пойти в армию. Тогда многие твои проблемы будут решены. Знаешь что, устрою-ка я тебя в автобатальон! Ты сможешь остаться в Хельсинки и почаще видеться с Саарой - как только служба позволит. А после армии получишь шоферские права!
Горящий взор Вилле уже устремился в прекрасное будущее, но вдруг какая-то мысль заставила его помрачнеть.
- Да нет, ничего, наверно, не выйдет, - с сомнением заметил он. - Туда ведь тоже много желающих!
- У добровольцев есть преимущественное право, - поспешно сказал я. - Я сам… ну или наш начальник отдела - он, конечно же, лично знает командира автобатальона. И тот безусловно поможет, если мы попросим. И если ты, со своей стороны, поможешь нам.
Вилле обдумывал предложение. Я напряженно ждал, не сводя с него взгляда. Наконец он проговорил с кислой миной:
- Вот не пойму - что им, трудно напечатать мою фотографию?! Тогда уж все увидели бы, какой я крепкий чувак!
В это мгновение я услышал стук каблуков, торопливо цокающих по коридору, а в следующее их владелица тигрицей влетела в камеру, хлопнув с размаху дверью, готовая одновременно испепелить нас взглядом и разорвать на части. Это была, конечно же, она - попечительница несовершеннолетних! На какую-то долю секунды она опешила, застав столь мирную картину, но тут же обрела боевую форму и набросилась на меня.
- Больничная камера! - воскликнула она дрожащим от негодования голосом. - Разумеется! Довели мальчика, вытягивая у него признание! Посмотрите, какой он худой, какой бледный! - Она погладила Вилле по голове, потрепала по щеке и успокоительным тоном проговорила: - Ну что, все теперь в порядке? Ты мне только скажи, если они будут плохо с тобой обращаться! Я уж разберусь с этим судьей. Давно, давно пора! Он у меня узнает, как издеваться над детьми!
Вилле совсем смутился и боялся рот раскрыть. Но в коридоре снова послышались шаги, уже более легкие, и в двери нерешительно показалась Саара Похъянвуори в сопровождении Алпио. И если бы яркий дневной свет не заливал всю камеру, то ее осветила бы лучезарная улыбка девушки. Правда, когда она заметила меня, улыбка на ее лице погасла.
- Как вам не стыдно, разве Вилле психопат! - возбужденно проговорила она.
- Психопат! - заявила тигрица, прикрывая подопечного грудью. - Вилле безусловно психопат! У нас будут бумаги, подтверждающие…
Силы мои иссякли. Я встал.
- Пойдем, - сказал я Палму. - Нам пора заняться другими делами.
И мы оставили женщин выяснять вопрос душевного здоровья Вилле и его природных склонностей. Алпио тоже куда-то испарился - притом без моего разрешения. Мы же двинулись в путь по коридорам, полным печали и рухнувших надежд. На этот раз моих.
- Ты заметил? - спросил я Палму уже в кабинете, когда мы уселись друг против друга. - Девушка, по-моему, не так уж была возмущена. Хотя газеты написали о Вилле черт знает что!
- Ее, наверно, Кокки предупредил, - спокойно заметил Палму. - Дело в том, что Кокки с двумя своими приятелями каждый месяц покупает лотерейные билеты. Они даже как-то выиграли десять тысяч. И он точно помнил, что августовский выигрыш отправили в Рованиеми. Ну, он мне и мигнул за твоей спиной, что тут дело нечисто.
Я ничего не сказал.
- Ну вот, - продолжал Палму, - спать я все равно не сплю. И что мне, старику, дрыхнуть? Пусть молодые спят, им сон нужен. А я ночью порылся в архиве, а утром мы всей оравой нагрянули к той милейшей даме, то есть не совсем к ней, - в общем, на Матросскую улицу. Там, конечно, нам не очень обрадовались: все-таки воскресное утро, люди спят… Но зато мы всех застали и со всеми побеседовали. И выяснили, что в ночь с пятницы на субботу чужих во дворе никто не видел. Ни чужих людей, ни каких-либо происшествий - ничего необычного. Барышня Похъянвуори была единственной, кто видел этого подвыпившего субъекта - того, который не мог открыть калитку. И ковырялся в замке. Там в самом деле замок зловредный…
Здесь, пока я не забыл, я хотел бы вскользь коснуться некоторых стилистических вопросов, которые мне пришлось решать. Не скрою, у меня была сначала мысль передать весь разговор с Вилле на сленге, благо это нынче модно. Я попытался и пришел от своей попытки в ужас. Тогда я решил посоветоваться с одним писателем, уже имевшим опыт… С писателем старшего поколения. Нет-нет, не Валтари! Он же академик! Какие у него могут быть проблемы стиля, он знай себе блюдет языковую норму - других проблем у него нет. Молодые, с моей точки зрения, тоже не ахти. Конечно, есть Пентти Саарикоски, но и он в яблочко не попадает. Так мне кажется. А я с ним неплохо знаком! Впрочем, о них лучше вовсе не писать, а то они могут и в суд потянуть. Эти молодые насчет своей чести очень чувствительны.
Так вот: пожилой писатель совсем скуксился, когда я заговорил с ним об интересующем меня предмете. И кисло заметил, что в наши дни это верный путь к успеху: чем больше в книге сленга и ругательств, тем скорее ее объявят высокохудожественным произведением. Я, разумеется, заверил его, что для меня этот путь решительно неприемлем и что я никогда по нему не пойду. Уяснив таким образом ситуацию, он посоветовал мне писать, употребляя нормальный финский язык, чтобы и пожилые люди могли все понимать и не раздражаться. Ведь это они покупают книги и платят за них деньги. Отнюдь не молодежь! У тех на книги денег нет. Так мне сказал пожилой писатель. (Специально подчеркиваю, что это именно его суждение, а не мое.)
Еще он сказал, что я могу там и сям как бы невзначай вкраплять обычную разговорную речь - речь культурного человека, скажем кандидата юридических наук. Но тут, предупредил он, важно не переборщить! А поскольку я сам не имею привычки сильно выражаться - недаром мне мама в детстве мыла рот с мылом! - то и в моем тексте ругательств почти нет. Разве что в двух-трех местах - только для того, чтобы показать, что, если я захочу, вполне могу и ругнуться!
Впрочем, не знаю, насколько интересно входить в эти стилистические тонкости, и поэтому продолжу свой рассказ. Если вы помните, говорил Палму.
- Н-да, - сказал он, - Матросская нас ничем не порадовала. Кроме хорошего кофе. Конечно, не по две ложки на чашку - эта милая дама не столь состоятельна, хотя у нее телефон и все прочее. Но на след мы все же ухитрились выйти, в архиве докопались. - Он смущенно пожевал трубку. - На самом деле остался один невыясненный момент, - признался он. - Прямо-таки загадочный. Мальчики перелопатили телефонные и адресные книги от корки до корки, но ни у одной дамы с фамилией Пелтонен шотландского терьера не оказалось. Нашли одного сенбернара и одного сеттера - чего ради они держат в городе это несчастное животное - ума не приложу, только мучают его! Но барышня Пелтонен - та, которая нашла труп, - как сквозь землю провалилась! А она могла бы припомнить одну детальку, мелочь в сущности, я о ней даже и не думал раньше, но это нам здорово могло бы помочь.
- Я ее уже допросил, - тихо произнес я.
В кои-то веки мне удалось удивить Палму по-настоящему. У него даже трубка изо рта вывалилась. И пока он ползал по полу, отыскивая ее, я сдержанно продолжал:
- Меня тоже угостили кофе, двумя рогаликами и печеньем. В этой обстановке я и снимал допрос и выяснил все, вплоть до мельчайших деталей. Но она не вспомнила ничего такого, что могло бы нам помочь, кроме… Да, между прочим, ее фамилия не Пелтонен, а Пелконен. Патрульные перепутали. Или не расслышали - неважно! А твои мальчики скорее нашли бы ее, если бы справились в городском клубе собаководов.
- Ну конечно, они пытались, - сказал Палму, но в воскресное утро там никого нет. Погоди-ка, я пойду скажу им, чтоб зря не возились, что ты сам все выяснил.
Он быстро вышел, а я наконец-то понял, что именно не дает мне покоя все утро. И когда Палму вернулся, я все подробно пересказал ему. Услышав о господине с красным перышком на шляпе, он в сердцах проговорил:
- Конечно, это не имеет значения, но вот это его нежелание быть замешанным… Да, все мы, финны, такие!
Я оживился. Моему воображению был дан толчок.
- Убийца возвращается на место преступления? - осторожно предположил я. - Это необъяснимо, но происходит в тысяче случаев…
Палму стукнул себя по колену, и лицо его перекосилось, как от кислятины.
- Эт-то твое воображение! - воскликнул он. - Конечно, неплохо бы у этого красноперого господина снять свидетельские показания. Приметы есть, найдем. Тут ты не беспокойся.
Скажу сразу, что в этом пункте Палму дал маху. Да еще какого! Дело оказалось совсем не таким легким, а значение красноперого господина неизмеримо большим, но об этом - в свое время.
Палму же сложил руки на груди и с самоуверенным видом насмешливо сказал:
- Ну хорошо, давай поглядим, что ты там навоображал. Ответь: какова причина убийства господина Нордберга?
- Нет, - торопливо возразил я, - давай лучше ты скажешь, что ты думаешь по этому поводу.
- Ладно, - с довольным видом согласился Палму. - Поначалу я думал, что это обычный разбор гомосексуалистов. Одинокий, холостяк, лицо разбито. У них ведь там свои дела, и они довольно часто начинают шантажировать свою жертву. Потому что эти люди - самые настоящие жертвы, гомики то есть. Они же никак не могут себя защитить.
- Но ведь старика Нордберга никто не шантажировал, - возразил я. - Наоборот, это он деньги получил. И потом - какой он гомик?! Ты с ума сошел! Мирный философ, сторонний наблюдатель людей и жизни.
- Все верно, - кивнул Палму. - Наблюдатель чужой жизни. И деньги получил - много и вдруг. Вот тут-то все дело для меня перевернулось и встало с головы на ноги. То есть я подумал, не шантажировал ли сам Нордберг кого-то.
- Да ты что! - возмутился я. - Такой тихий старик, добрый, приветливый. Это совершенный абсурд - в свете всего, что мы о нем знаем.
- Ну да, - подхватил Палму. - А что мы, собственно, о нем знаем? То, что нам рассказала барышня Похъянвуори. Правда, его соседи по дому примерно то же говорили. Странноватый, необычный, но человек хороший. И уж точно - мухи не обидит. И ни в чьи дела не лезет.
- Вот видишь! Почему и кого он стал бы шантажировать? - спросил я.
- Предположим, он случайно увидел что-то неожиданное, - сказал Палму и посмотрел на меня, склонив голову набок. - "Звезды расскажут тебе…" Ты что, не помнишь, как вчера вечером мы с тобой вместе распевали?
Мы распевали! Но я не стал уточнять эту деталь.
- "Звезды расскажут…" - машинально повторил я. - Ты хочешь сказать, что он увидел что-то такое на небе - что-то необычное?
- Ага, летающую тарелку, - процедил Палму сквозь зубы. Именно. Советую обратиться к Кархунену. Он про это все знает, знаком с научной фантастикой. Он точно опишет, как выглядел этот мальчик с пальчик, в шлеме с антенной, который кокнул Нордберга по черепушке, когда тот стал ему надоедать со своим телескопом.
- Я же не это имел в виду! - смущенно возразил я. - Нет, но летает же там всякое, какие-нибудь управляемые снаряды или что-то в этом роде. Мы же понятия не имеем, что теперь в небе творится! Может… может, Нордбергу заплатили, чтобы он не разглашал военную тайну!
- Ну что ты городишь! - жалостливо сказал Палму. - Ведь ты же не полный идиот!
- Не знаю, - упавшим голосом сказал я, - я не знаю, что он мог такого увидеть. Чтобы ему за молчание стали платить.
- Неужели, мой мальчик? - удивился Палму. - Я же повел тебя вчера вечером на Обсерваторский холм. Чтобы ты увидел собственными глазами и нащупал, так сказать, ниточку. Надеюсь, ты успел разглядеть на бедре у милой девушки родимое пятнышко? Прежде чем она натянула рубашку?
- Знаешь, никто не будет платить миллионы из-за того, что его увидели голым! А постель в телескоп не видна - если ты на это намекаешь, - раздраженно заметил я и, поколебавшись, добавил: - Конечно, для какого-нибудь развода это может иметь значение… - Последнее я произнес через силу: мой собственный опыт был не из приятных. - Но даже за такое свидетельство миллионы не платят!
- Как будто я имею в виду бракоразводные процессы, - презрительно отрезал Палму и яростно пососал пустую трубку. - Но что ты скажешь об убийстве? Свидетельство очевидца. Вот о чем речь!
- Об убийстве? - растерянно переспросил я. - Но старик уже убит. О чем ты говоришь?
- Одно убийство влечет за собой другое, - торжественно сообщил Палму. - За первым следует второе. Иногда и третье, если виновника не удается вовремя изловить. Хладнокровный убийца - худший из вредителей в человеческом обществе. Я ли не вдалбливал это тысячу раз в твою башку!
- Вдалбливал, вдалбливал, - поспешил я подтвердить. - Так ты полагаешь, что старик Нордберг случайно оказался свидетелем…
- Я не полагаю, а знаю, - заявил Палму и стукнул кулаком по куче папок. - "Полагать" уже ничего не надо. Вот тут все написано, черным по белому. Хотя и не печатное слово, но все же аккуратно напечатано на машинке - протоколы допросов! - Он придержал мою руку, когда я машинально потянулся за папкой. - В этой куче - все необычные происшествия за этот год, имевшие место на мысу, в районе Катаянокка и в восточной части парковой зоны, в Кайвопуйсто. Я сначала думал о контрабанде. Потом о наездах - ночных, разумеется. Такого я ничего не нашел, то есть ничего достаточно серьезного. Но между делом наткнулся на весьма любопытные документы. Тоже в Катаянокка. В ночь на восемнадцатое апреля примерно часа в три майор Ваденблик в своей квартире на шестом этаже принимал гостей. И вдруг ни с того ни с сего его жена выпрыгивает из окна. Очевидное самоубийство - так было признано. Все выглядело очень убедительно, и допрос проведен чисто формально. Были свидетели и все такое.
- Ваденблик, - я наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кто это. - Из богатых, да?