Тут дверь за нами захлопнулась, и комиссар Палму с верным Кокки повлекли меня, зажав с двух сторон, бегом по гулким проходам вниз, сквозь лабиринты коридоров. Машина уже ждала нас. Шофер был одет в штатское, сирену он не включал и машину не гнал, стараясь не возбуждать ничьего любопытства, - ехал себе тихохонько, словно вез яйца.
- Законченный идиот. Самовлюбленный молокосос, - начал комиссар Палму сдавленным голосом.
- Хорошо, хорошо, - согласился я, но на всякий случай спросил, указывая дрожащей рукой: - Микрофон точно выключен?
Комиссар Палму со стоном схватился за сердце.
- И я, я сам протащил его в начальники - из корыстных побуждений, чтобы хоть немного облегчить себе жизнь. Это расплата!
Но я уже немного приободрился, у меня проснулось чувство собственного достоинства. Что ни говори, а я довольно ловко разделался с журналистами!
- Не забывай, - сказал я негромко, - что утром я самым учтивым образом попросил тебя пойти взглянуть на этого бродягу. Всего-то идти было пару кварталов. Бодрым шагом да по свежему воздуху. Но это оказалось ниже достоинства комиссара Палму. Разглядывать в газете комиксы куда приятнее, разумеется! Что, разве я говорю неправду?
Комиссар Палму посмотрел на меня с жалостью.
- Не трать драгоценное время, - сказал он наконец. - Лучше почитай.
И кинул газету мне на колени. Дергая душивший меня ворот, я принялся лихорадочно читать подписи под фотографиями и саму статейку.
Себе я не мог не признаться, что парень оказался сообразительным и очень складно представил дело. Он немедленно сопоставил разбитое лицо пьяницы с разбитой стилягами машиной, а потом со сломанным - из чистого хулиганства - телефонным аппаратом. Конечно, были тут и предположения, но были и очевидные факты, так что и вопросы были поставлены вполне законно. Неудивительно, что у меня по мере чтения уже начала в общих чертах складываться картина происшедшего.
Врезавшись ночью в дерево, угнавшие машину молодчики совсем взбесились. Им попался беспомощный пьяный старикан, и они в остервенении набросились на него, ударили в лицо, а потом - боясь, быть может, что он станет кричать и звать на помощь, - забили его до смерти и труп спрятали в кустах.
"Мы можем, разумеется, надеяться, что это происшествие - случай единичный и исключительный, - лицемерно писал автор, - но всякий здравомыслящий человек согласится, что этому разгулу все-таки есть предел. Такое случаться не должно. В Финляндии. В нашей стране. В центре Хельсинки. Пусть юнцы режут ножами друг друга, если им нравится. Но мучить и убивать беззащитных стариков мы не позволим".
"Что делает полиция?", - прочитал я жирный подзаголовок, и кровь прилила у меня к лицу.
"Этого я не знаю, - просто отвечал автор. - И не хочу знать. Зато я знаю, что хрупкая женщина, гулявшая со своей маленькой собачкой и нашедшая тело, была на грани нервного припадка от потрясения и что она, даже не назвавшая своего имени, была хладнокровно брошена в том же самом безлюдном парке одна и находилась рядом с телом, пока полиция наконец не явилась, чтобы забрать убитого. Чего же ждать от молодежи, когда власти предержащие ведут себя с подобной черствостью и бессердечием!"
Далее автор влез в шкуру ягненка и продолжал со всеми осторожностями:
"У меня и в мыслях нет подозревать полицию в том, что она не обследовала надлежащим образом место происшествия, и я спешу подтвердить, что те, кто осматривали разбитый автомобиль, продемонстрировали высокий профессионализм. Но все же если спустя некоторое время выяснится, что в расследовании имеются упущения, если обнаружится промедление в задержании преступников, то этого наше общество простить не сможет, и тогда придется заняться более основательной чисткой, а не отыгрываться на двух-трех подвернувшихся битниках".
Ну что ж, вряд ли писака мог сочинить что-нибудь похлеще. Я почувствовал себя конченым человеком. Скромная должность судебного исполнителя где-нибудь в провинции виделась мне как предел мечтаний. У меня были сомнения, нанимает ли конголезское правительство способных полицейских: ведь я знал французский, а это несомненное преимущество.
Я вздрогнул, очнувшись от своих скорбных мыслей, и обнаружил, что мы уже давно стоим перед патологоанатомическим отделением. Н-да, похоронные мечты, подумал я. Палму сидел рядом со мной с непроницаемым лицом, сложив руки на груди, а Кокки скромно глядел в пол.
Заметив, что я закончил чтение, Палму сказал:
- К счастью, это не попало на первую полосу. Наверно, по техническим причинам. Но ничего, завтра ты услышишь еще не такое. - И он многообещающе покивал головой. - В воскресных газетах. Передовицы, читательские письма…
Я перевел дух.
- Потому что нет настоящего сотрудничества, - с горечью сказал я. - Я ли не призывал к этому! Боже милостивый, да если бы передо мной лежал рапорт дорожно-транспортной группы, где было бы сказано, что в считанных метрах от этого места врезалась в дерево угнанная машина, то, уж наверно, я сложил бы один плюс один и начал бы принимать меры.
- Неужели? - Палму иронически посмотрел на меня.
Но сейчас его насмешки меня не трогали.
- Сотрудничество! - с унылым упорством повторил я. - Но нет. Вещь нереальная. Восток есть восток, а запад есть запад, и им никогда не сойтись.
- Ну, не стоит примешивать сюда большую политику, - ехидно заметил Палму и начал неуклюже вылезать из машины, кряхтя от боли - ревматизм в колене давал себя знать.
Вялый и покорный, я выбрался следом, и вдруг меня словно током ударило.
- А место происшествия! - в ужасе закричал я. - Его же надо оцепить!
- Там десять человек из полиции порядка и, кроме того - на всякий случай, - двое конных полицейских, - сказал Палму. - Я взял на себя смелость распорядиться. От твоего имени, разумеется. И еще человек двадцать прочесывают весь парк.
- Но, - удивленно пробормотал я, - но ведь это дело городского отдела по парковой зоне…
И тут я осекся. Кокки отвернулся в сторону, прикрывая рукой рот. Улыбался, наверно.
- Ну конечно, разумеется, парк необходимо тщательно обследовать, - поспешно продолжил я и опрометчиво шутливо заметил: - Но уж с конной полицией ты, пожалуй, переборщил.
- Полиция в парке не для того, чтобы охранять следы и улики, - наставительно сказал Палму, выколачивая трубку о каблук. - Все следы давно затоптаны. Но тебе пора наконец понять, что как только газета попадет к разносчикам, а от них к подписчикам, начнется такое перемещение народов, что не дай… Сегодня, между прочим, суббота - не забывай.
- Не забываю, - уныло повторил я.
- Поэтому возможна небольшая заварушка, - невозмутимо продолжал Палму. - Какой-нибудь стиляга или битник вздумает скорчить рожу, а его побьют. Вот чтобы этого не случилось, там и нужны полицейские. В том числе конные.
- Чтобы… чтобы защищать этих?! - переспросил я, не веря своим ушам.
У меня в мозгу началось какое-то брожение, мысли стали путаться, и я вынужден был потереть лоб.
- Именно, - с готовностью подтвердил Палму. - Они такие же люди. Как бродяги, например. Кроме того - возвращаясь к теме сотрудничества: я отдал распоряжение - от твоего имени, только от твоего имени, разумеется! - чтобы все подозрительное, что имело место вчера вечером в городе и в пригородах, было выбрано из всех рапортов и представлено нам. И впредь - обо всем подозрительном немедленно докладывать лично мн… - то есть тебе. Все равно, какая группа обнаружит.
Он с участием взглянул на меня, тщетно пытавшегося привести свои мысли в порядок.
- Это сотрудничество, - пояснил он. - Ведь ты к этому призываешь второй год. Ну вот - теперь ты этого добился. Поэтому мы поехали на машине, снабженной рацией. Иначе зачем, как ты думаешь, я стал бы на ней разъезжать. Тем более в субботний день, когда патрульных машин и так не хватает?
- Но… - сказал я.
Из машины послышался треск включившейся рации, передняя дверь распахнулась, и водитель крикнул мне:
- Вас вызывают!
Я кинулся бегом к машине, всунул голову внутрь и, запыхавшись, проговорил:
- У телефона командир группы по действиям, направленным на нанесение… а ч-черт, командир группы по расследованию убийств слушает!
- Говорит пятый, - прохрипела рация. - Нам было велено немедленно докладывать обо всем подозрительном. Так вот: тут на углу улицы Маннергейма и Бульвара какой-то базар. Вокруг продавца газет. Толкаются и даже дерутся. Продана пока только первая пачка газет.
- Пусть базарят, - сердито сказал я.
- Ага, - согласился голос. - Со стороны улицы Людвига бегут ребята, у них под мышками здоровые кипы. Экстренное сообщение, что ли. Ладно, пока все. А то я сам еще не успел посмотреть, сейчас куплю у них пару газетенок.
- Купите, почитаете в свое удовольствие, - иронически сказал я в микрофон. - Только не забывайте о служебных обязанностях!
На том конце не поняли иронии.
- Спасибо, - искренне поблагодарил голос. - Отлично!
А я направился в патологоанатомическое отделение.
Глава третья
За "бродягу" еще не принимались. Он даже не был помещен в морозильную камеру. Лежал на гладком столе, как его положили, сняв с носилок, - в той же одежде, тех же башмаках. Я сразу узнал его изуродованное лицо - по снимку в газете, сделанному крупным планом. В этом ледяном зале, под ослепительно ярко горящими лампами его лицо казалось куда меньше, чем на впечатляюще страшной фотографии.
У сторожа был виноватый вид, хотя, очевидно, никакой его вины тут не было. Иногда проходит много дней, пока у врача дойдут руки до клиента, если, конечно, случай не экстренный.
- Не было бы счастья… - многозначительно сказал Кокки и сложил молитвенно руки.
Палму кивнул. Я не понял. Неужто Кокки стал таким набожным?
Палму обернулся к сторожу и приказал:
- Живо ступай за доктором и приведи сюда. Кого угодно. Хоть самого профессора. Одна нога здесь, другая там. Действуй!
Сторож не решился возражать и потрусил к двери. Почти бегом.
- Дело в том, - сказал Палму, торопливо набивая трубку, - что он должен был раздеть старика, связать вещи в узел, а тело до прихода врача упрятать в морозильник. Н-да, - продолжил он, покачивая головой, - в наше время уже нельзя быть уверенным, что все будет сделано, как положено. Но нам это оказалось на руку. На этот раз.
- Здесь нельзя курить, - произнес я, не зная, что и сказать.
Палму, видимо, не услышал. Он зажег спичку и стал раскуривать трубку, разглядывая в то же время башмаки старика, штанины и руки.
- Кроме того, - медленно проговорил он, - это никакой не "бродяга". Разве я не спросил у тебя сегодня утром, откуда тебе известно, что это "бродяга"?
- Перестань говорить ерунду! - вспылил я. - Это было написано в газете. - Я с торжествующим видом похлопал рукой по газете: - Вот здесь напечатано. Крупным шрифтом. Можешь сам прочесть.
Кокки опустил голову и стал рассматривать свои ботинки. Теперь, я думаю, ему было неловко за меня.
- Это верно. Палму, то есть комиссар, прав, - сказал он. - Старик этот вовсе не "бродяга". Это же видно с первого взгляда. Я даже не понимаю, кто такое мог придумать. Есть же у человека глаза!
- Но ведь в газете говорится… - начал было я.
И вдруг словно пелена упала с моих глаз, когда я наклонился, чтобы приглядеться к покойнику. Пожилой мужчина, довольно хрупкого телосложения. Башмаки, хоть и не первой молодости, заботливо вычищены. Одежда запачкана землей. Вещи не особенно элегантные, но все же и не такие, как у настоящих бродяг. А лицо, на котором остекленевшие глаза смотрели куда-то вверх, было скорее лицом мыслителя и созерцателя. Конечно, и среди пьяниц попадаются мыслители - кто там только не попадается! - но все-таки у них другие лица.
Подчеркиваю: даже будь этот старик мертвецки пьяным, а не мертвым, все равно - это не было лицо алкоголика. Не было! Хотя и было изуродовано и смотреть на него страшно.
Меня замутило. Должно быть, от съеденной соленой салаки.
Покойный недавно побывал у парикмахера. Его седые волосы были аккуратно подстрижены. Я посмотрел на его руки. Кожа на тыльной стороне была в старческих морщинах и коричневых пигментных пятнах, но совершенно очевидно, что эти руки не знали тяжелой физической работы по крайней мере много лет. Конечно, и среди бродяг… - но нет, это не были руки бродяги. Чистые руки, и никакой грязи под ногтями.
Я возликовал.
- Первое очко в нашу пользу! - заявил я. - Никакой он не бродяга, это выдумала газета.
Дверь с силой распахнулась, и в зал влетел профессор, собственной персоной. Он был мрачен, как туча.
- Что все это значит?! - грозно закричал он.
Сторож за его спиной отчаянно подавал нам какие-то знаки.
- Я, между прочим, не баклуши бью, а занимаюсь содержимым желудка - весьма любопытное исследование! - окончательной перегонкой и взвешиванием. Доверить такое ассистенту я просто не могу. Он даже не умеет обращаться с весами! Непонятно, чему теперь учат в университете?!
- Простите, профессор, - сказал Палму. - Будьте добры, не могли бы вы нам сразу сказать, от чего умер этот человек и как давно, предположительно, это произошло.
Профессор нехотя оглядел голову покойника.
- Ну, тут и младенцу ясно… - начал он, но вдруг осекся и как будто забыл о своем гневе. На его лице появилось странное выражение. - В первое мгновение, - сказал он медленно, - я подумал - мне показалось, что я его знаю…
- Мне тоже, - с готовностью отозвался я. - Потому что он был в газете.
- В газете… какой газете? - сердито буркнул профессор и уставился на меня, буравя глазами; потом потер лоб и снова внимательно посмотрел в лицо покойнику. - Такое впечатление, что я его знал прежде, в школе или… или в армии… Конечно, он давно уже мертв. Сторож сказал, что это бродяга. Хотя нет, не так давно, температура все еще выше нуля. Вот, это видно по его голове. Н-да, у кого нет школьных приятелей. У которых, бывало, стрельнешь на бутылку. Можно понять. Все мы, грешные, человеки.
- Господин профессор, - с нажимом сказал Палму, - сейчас не время для школьных воспоминаний. Поверьте мне, это так. Обычно я не люблю спешить и торопить других. Вы это знаете, профессор. Но на этот раз случай просто пожарный. Честь всего Управления… да что там, речь идет о государственном престиже. Поэтому…
Но профессор уже стоял на помосте и натягивал резиновые перчатки. Не такой уж он был вредный - сразу понял, что мы не стали бы беспокоить его по пустякам. Да и то, что я сам, лично, приехал, тоже кое о чем свидетельствовало.
Осторожными движениями он ощупал теменную и затылочную кости черепа и покачал головой.
- Довольно слабо стукнули, - заметил он, нащупывая опытными пальцами что-то невидимое. - Смерть наступила, скажем так, в результате одного удара. Но орудие какое-то новенькое, не обычный тупой предмет. Если вспомнить прежние времена, я бы сказал, его ударили мешком с песком. Но резиновая дубинка тоже подойдет. Да, пожалуй, она. Крови не вытекло ни капли.
Кокки тяжело вздохнул.
- Эх, ребята, ребята, - пробормотал он и опять сложил молитвенно руки.
- Но почему так пострадало лицо? - задал себе вопрос профессор. - Словно бы бедняга упал лицом вниз. Однако кровь отлила от лица, еще когда он был жив. Он уже ничего не чувствовал.
- Так что же, - осторожно сказал Палму, - сначала его ударили по голове, а потом уже было искалечено лицо?
- Я не могу это утверждать с абсолютной уверенностью, - ответил профессор. - Вообще, в нашей науке ничего нельзя утверждать с абсолютной уверенностью. Но таково мое мнение. Хорошо бы, например, узнать, хотя бы приблизительно, сколько он потерял крови, и сравнить с тем количеством, которое успело перегнать сердце в те считанные секунды, пока оно еще работало.
- Так-так, - торопливо сказал Палму. - А как насчет времени?
Профессор проверил окоченелость трупа, приподнял руку и покачал головой.
- Надо бы посмотреть, образовались ли уже синюшные пятна от кровоизлияния. Заодно узнать, как он лежал - на животе или на спине.
- Ага, ага, - заинтересованно подхватил Палму и кинул взгляд в мою сторону. - Да он ведь и у вас успел полдня пролежать.
- Тогда будем разоблачаться, - решительно сказал профессор, и я машинально начал снимать пиджак - у меня было впечатление, что я на приеме у врача.
Но, к счастью, я быстро опомнился, видя, как сторож торопливо подступил к покойнику и стал рывками стягивать с него пиджак.
Кокки пришел в ужас.
- Погодите, что вы так с ним! - засуетился он. - Мне же еще нужно взять пробы для анализов. И мы еще не фотографировали!
И Кокки торопливо начал вынимать из своей санитарной сумки и раскладывать на ближайшем столе маленькие бумажные пакетики.
- Нет, фотографий уже больше чем достаточно, - твердо сказал Палму, и на этот раз я был с ним совершенно согласен. - Лучше помоги-ка. Все помогайте!
Но сделать это было не так легко. Если вы когда-нибудь пытались раздеть окоченевшее тело, тогда вы меня поймете. У сторожа это получалось мастерски, да и профессор орудовал довольно ловко. Для очистки совести Кокки все же расстелил на столе чистые листы, брал вещи и заботливо заворачивал их, каждую отдельно. Палму ограничился тем, что стянул с покойника башмаки. А я… мне, говоря по правде, пришлось ненадолго отвернуться, и я поклялся никогда больше не есть картошки в мундире, сваренной вместе с соленой салакой.
Так что я слышал только монотонное бормотание Кокки:
- Платье готовое. Меток нет. В кармане ничего нет. В другом кармане тоже ничего. Чист. До основания.
Палму вполголоса:
- Носки аккуратно заштопаны. Аккуратнее, чем мои. Меток нет. Подштанники чиненые. Обшлага рукавов и воротник пальто потертые, но чистые. Опрятный старикан.
Я обернулся на восклицание профессора.
- А это что такое?
От чистого сердца прошу прощения у бедного старика за то, что мне пришлось хладнокровно взирать на его наготу. То есть мне случалось бывать вместе с кем-нибудь в сауне, ну и всякое такое, но я всегда был убежден, что нельзя, нехорошо смотреть на обнаженные тела умерших. Наверно, это правда, что полицейский из меня никудышный, как не раз замечал Палму. Прежде он, однако, утешал меня тем, что я отлично выгляжу за письменным столом, изображая деловитость и виляя хвостом перед начальством.
И вот я своими глазами увидел кошмарные черно-синие пятна на боках у покойника. И своими ушами услышал, как слабо хрустнули сломанные ребра под рукой профессора. Тот выпрямился, его лицо побагровело.