- Это… это что-то неслыханное, - сказал он. - По крайней мере, такого я еще не встречал. Хотя кое-что в жизни видел. Но насколько я могу судить, ему умышленно сломали ребра уже после смерти. Как это понимать?.. Чтобы уродовали лицо и ломали кости уже мертвецу!
- Бедняги, - прошептал Кокки, - бедняги, не ведают, что творят.
- Подонки! Мразь! - взревел я.
Именно так. Я нечасто ругаюсь. Я ведь должен служить примером для подчиненных. Ведь не все получили такое домашнее воспитание, как я. Но если бы в ту минуту передо мной оказалась ухмыляющаяся рожа какого-нибудь битника, я, ей-богу, врезал бы ему как следует!
- Ну-ну, - успокоительно проговорил Палму, словно читая мои мысли, - сначала разберись, а потом уже дерись. Закон и порядок необходимо соблюдать.
- Иногда, - неуверенно проговорил профессор, - иногда - поверьте, я вовсе не злой человек, но когда я вижу такое, то начинаю думать, что пора возвращаться к телесным наказаниям. Впрочем, что я говорю! - поторопился он взять свои слова назад. - Я погорячился, конечно. Простите. Мы, благодарение Богу, живем в правовом обществе. Гуманизм. Человеческое достоинство. Тут замешан, по-видимому, больной человек, а не преступник. А с преступлениями я борюсь всю жизнь и не собираюсь отступать.
- Ну так, переломы, - жестко заключил Палму. - Большое спасибо, профессор. Не сомневаюсь, что в завтрашних газетах будет с избытком рассуждений и о телесных наказаниях, и о смертной казни. Об этом можно не беспокоиться. Разве что кто-нибудь вздумает поплыть против течения. Все-таки слишком велик риск утратить все, что завоевывалось с таким трудом и так долго, в борьбе с предубеждениями и предрассудками. Но завоевано было. И нами в том числе.
- Что ты несешь? - завопил я. - Вообразил себя на трибуне, да? Ха! Позволь мне самому решать, как мне думать и что делать!
- Вот как, прекрасно, - с готовностью согласился Палму и отступил на шаг в сторону, словно умывая руки. - Тогда разбирайся в этом деле сам. Тем более что ты эту кашу и заварил.
Такое ложное и несправедливое обвинение просто ошеломило меня. Это я-то? Да я ни сном ни духом… Ведь это стечение обстоятельств, цепь злополучных случайностей, цеплявшихся одна за другую, о чем я уже писал в первой главе. Правда, тогда я еще не знал, сколько этих обстоятельств вместилось в такой небольшой отрезок времени. Но, даже и не зная, я содрогался при мысли, что комиссар Палму может сию минуту оставить меня один на один с этим кошмаром.
- Нет, нет! - пошел я на попятный или, лучше сказать, побежал. - Нет, что ты! Делай как знаешь. Пожалуйста, пусть все будет: человеческое достоинство, борьба и все прочее. Но ты должен продолжать расследование. Мне необходимо - то есть я хотел сказать, что ты можешь совершенно располагать мной.
- Да, насчет времени, - сказал профессор, возвращаясь к делу, и посмотрел на часы. - Сейчас около двух. Здесь он шесть или семь часов…
- А до того - в парке, ночью, на сырой земле, - поторопился я внести свою лепту.
- Средняя ночная температура - плюс три, то есть никак не ниже нуля, - сообщил Палму, и я удивился, когда и откуда он успел выудить такие сведения.
- Не могу утверждать, - просто сказал профессор, - могу лишь предположить. Скажем, это случилось между одиннадцатью и часом ночи. Примерно в двенадцать, мне кажется это наиболее вероятным.
- Значит, в двадцать четыре ноль-ноль, - повторил Палму и взглянул на часы.
Уже потом, позже, оказалось, что профессор угадал тютелька в тютельку. Большого ума человек, хоть и думает, что все преступники - больные люди. Впрочем, он ведь имеет дело только с умершими преступниками.
Но тогда я об этом не думал. Уставившись на часы Палму, я похолодел при мысли, что двадцать четыре ноль-ноль - это время, когда уходят в набор воскресные газеты. Это был последний срок, назначенный мне шефом полиции. И губернатором. И министром внутренних дел.
В дверь постучали. Водитель, войдя, лихо щелкнул каблуками.
- Вас вызывают, - обратился он ко мне.
- Ага, начальство вызывают, - заметил Палму и поблагодарил профессора. - Ну все, нам пора уходить.
- А вещи? - забеспокоился Кокки.
- Положи в пакет, - резко бросил Палму.
- А отпечатки пальцев? - заволновался уже я. - Разве мы не должны взять его отпечатки для ифенди… идентификации?..
У меня даже начал заплетаться язык, как иногда у Палму, когда он хотел щегольнуть каким-нибудь ученым словцом.
- Его в нашей картотеке наверняка нет, - ответил Палму, ткнув в сторону покойника трубкой. - Помяните мое слово. Ладно, Кокки, сними у него отпечатки на всякий случай. Ему уже хуже не будет. Только поживей. А наше начальство пока всласть по телефону побалакает.
Я побагровел: по моему убеждению, я был ничуть не разговорчивее, чем все нормальные люди. Однако считал, что следует обстоятельно и подробно объяснять подчиненным их задачу, а не ценить свои слова на вес золота. Ну, может быть, иногда я действительно увлекался и бывал многословен, как мне не упускали случая заметить. Вы понимаете, кого я имею в виду. Но ведь это отнюдь не значило, что я болтлив! И то, что Палму сказал это так пренебрежительно, оскорбило меня до глубины души. Но выяснять отношения и получить, быть может, еще один щелчок по носу мне не хотелось, и я почел за лучшее промолчать.
Все-таки, пока мы шли через двор к машине, Палму решил меня утешить и сказал, помахивая зажатой в руке трубкой:
- Не переживай, мы его быстро опознаем.
- Как? - спросил я. - Ведь ни клочка бумаги, ни меток на белье! А вещи самые обыкновенные, дешевые. И ты сам говоришь, что в картотеке его нет. Мы же не можем устраивать простое опознание! Для этого у меня… у нас нет времени.
- Успокойся, - насмешливо сказал Палму, - ведь даже профессор и тот, оказывается, с ним встречался.
Ну и что? Нет, я решительно ничего не мог понять. Все же по отношению ко мне он порой бывал… Впрочем, чего уж там, сказать я просто не решаюсь. Так вот: это правда, я должен это признать - да, да, да, я - болван. Вот вам мое добровольное признание.
Мы подошли к машине, и я рявкнул в микрофон:
- Слушаю! Что у вас?
Послышался запинающийся голос дежурного:
- Да я ничего, просто приказали докладывать обо всем подозрительном… Тут у меня на проводе постовой, он звонит от Пассажа…
- Соединяйте! - приказал я. - О чем вы там мечтаете!
- Н-но… У меня нет такого… ну, передатчика, чтобы соединить телефон с рацией… Я могу передавать.
- Достаньте! - распорядился я. - Срочно! Под мою ответственность. Нет - под ответственность начальника полиции: у меня полномочия. Ничьим передачам я доверять не могу, только своим собств…
Я запнулся на полуслове, увидев лицо Палму. Он, кажется, ухмылялся.
Из рации донесся неуверенный голос дежурного:
- Вот, сейчас. Если у меня получится. Я положу телефонную трубку к микрофону и попробую усилить звук.
Было слышно, как он что-то говорит в телефон. В рации затрещало, звук стал на тон выше, и чей-то голос внезапно заорал:
- Алло, алло! АЛЛО!
- Не орите! - приказал я. - Слушаю. Что у вас стряслось?
- Это кто? Это сам он, что ли? - недоверчиво переспросил постовой.
- Сам, - подтвердил я. - Командир группы по насильственным действиям… то есть группы по убийствам. Ну, что у вас, докладывайте.
- Да я что, я потому только, что приказано было… У нас тут в крытом дворе, в Пассаже то есть, собралась целая толпа битников. С такой блестящей круглой трубой. Она на подставке. В общем, вроде того. Вы меня понимаете? Они уже давно с ней носятся, нацеливают в разные стороны, смотрят в нее и гогочут. Девчонки тоже. Я сначала подумал - студенты балуются или эти, из политехнического, замеры высот делают, ну, в общем, что-то такое. Но тут ни одного студента нет, одни битники да стиляги. А я газету вечернюю проглядел, вот и подумал, что… что…
Постовой умолк.
- Продолжайте! - потребовал я.
- Ну, я сначала подумал, что, может, это какая-то особенная пушка… или ракета… Их ведь теперь даже дети мастерят. А когда газету прочел, то стал думать, что вдруг они из нее захотят стрельнуть - по полицейскому участку, скажем. Или даже… даже по государственному совету… Что мне тогда делать?
- Кто это говорит? - вдруг услышал я над ухом невозмутимый голос Палму.
- Кархунен докладывает, - удивленно ответил постовой.
- А-а, - протянул Палму и как ни в чем не бывало уселся поудобнее.
- Так делать-то мне что? - осторожно осведомился постовой.
- Отправить в отделение, в КПЗ! - приказал я. - Всю компанию.
- В-всю, то есть, компанию? - заикаясь, переспросил тот. - Их, знаете, человек, наверно, двадцать будет… Вот! И… и мне тут вообще-то одному страшновато. То есть теперь, когда я газету прочел.
- А вы что - в самом деле один? - ужаснулся я. - На таком посту?! Сегодня?!
- Ну да, сегодня; я в полдень заступил на вторую половину дня, на субботу то есть. А тут, вон - дебоширят, а у меня все ж таки жена и дети, - плаксиво сказал постовой.
- Все ясно! Ведите наблюдение. Ни во что не вмешивайтесь! Сколько вам понадобится людей?
- Да сколько, два-три… - голос констебля звучал неуверенно. - Пока вообще-то ничего плохого не было. Но вдруг…
- Получите десять человек, - щедро посулил я. - Или нет, двадцать. "Черный ворон", фургон то есть, скоро прибудет. Все. Отбой.
- О-отбой, - заикаясь, проговорил несчастный голос.
Телефон выключился.
- Дежурный! - гаркнул я. - Соедините меня с дежурным комиссаром. Срочно!!
- К-криминальным или по п-поддержанию п-порядка? - послышался запинающийся голос дежурного.
Мне показалось, что я сейчас тоже начну заикаться.
- Конечно, по поддержанию порядка! - раздраженно ответил я.
Рация затрещала.
- Дежурный комиссар полиции порядка слушает, - раздался сдержанный голос.
- Говорит командир группы по убийствам, - сказал я. - Срочно "черный ворон" и двадцать полицейских к Пассажу. Для облавы. Нет, лучше два "воронка".
Воля к власти была упоительна. Бешеное веселье овладевало мной всякий раз, когда я поддавался ее порывам!
- Один - на угол к Пассажу, другой - вниз, к Старому дому студентов. И людей - сколько потребуется. Главное внимание - на группу битников, они развлекаются там в крытом дворе с пушкой.
- С пушкой? - еще сдержаннее переспросил голос.
- Может быть, с ракетной установкой, - нетерпеливо проговорил я. - Блестящая труба на подставке, что-то в этом роде. Надеюсь, у ваших людей есть глаза. И постовой покажет. Всех до единого - в КПЗ, безоговорочно.
- А чувих? Девчонок то есть, тоже? - недоверчиво спросил комиссар.
- И чувих! - распорядился я, хотя этот вариант еще не успел продумать. - Только вот что: их в другие камеры, отдельно от парней! - вовремя догадался я предупредить. - И если кто-то будет выламываться - сразу по башке, без разговоров!
Комиссар Палму будто клещами схватил мою руку и сжал так сильно, что синяк держался потом неделю. Я взвыл, но намек понял и, не глядя на него, добавил:
- Но, разумеется, применение силы только в случае необходимости. Не в насилии полицейская доблесть. Достаточно их просто проучить, чтоб знали!.. Минутку.
Комиссар Палму притянул меня к себе и прошептал на ухо:
- Чертов болван, скажи хотя бы, чтоб они обратили внимание, не залеплена ли у кого-нибудь физиономия пластырем или еще чем! Пусть заглянут в бар и в переходы, раз уж все равно там будут.
- Чертов бол… - машинально повторил я. - Простите, комиссар, это я не вам. Тут у нас небольшой инцидент. Вы понимаете, ужасная спешка. Итак: устроить облаву и прочесать Пассаж, бары и все вокруг. Прежде всего обращать внимание на то, нет ли у кого на физиономии пластыря или чего-нибудь в этом роде. Таких тоже в КПЗ. Но в отдельные камеры. - Последнее я добавил от себя. - Далее. Раз уж будете там, загляните в переходы, ведущие к метро, - продолжал я. - Не помешало бы также поставить патрульную машину на какую-нибудь соседнюю улицу. Все. Выполняйте.
- Пластырь на лице, - добросовестно повторил голос. - А возраст, рост, какие-нибудь приметы?
- Примет нету, - ответил я, взглянув на Палму. - Приступайте к выполнению.
- Но требуется время, - возразил комиссар. - Нужно еще собрать людей. Не меньше четверти часа, чтобы…
- Машины должны быть на месте через пять минут, - железным тоном сказал я. Боюсь, вы не понимаете положения, комиссар.
- Понимаю, - сухо ответил он. - В таком случае нам нужна "зеленая улица". Без светофоров и субботних пробок. А сейчас час пик. Но это уже не будет облавой.
- И отлично! - сказал я. - Пусть общественность убедится, что полиция действует! И эти мерзавцы пусть убедятся, что полиция не бессильна! Отбой.
Я кивнул водителю, чтобы он выключил микрофон, и с победоносным видом повернулся к комиссару Палму.
- Вот! - сказал я. - Вот что значит сотрудничество. В кои-то веки. Никакой дурацкой болтовни… А почему ты спросил у констебля его имя? Кархунен, кажется?
- Да так… Научную фантастику почитывает, видно, - спокойно ответил Палму и, помолчав, добавил: - Ну ничего, хоть в хоре не поет…
И опять затарахтела рация, словно ставя точку в нашем разговоре. Дежурный вызывал меня.
- Слушаю, - ответил я.
- Тут снова постовой от Пассажа, - сказал дежурный. - Еще что-то хочет сообщить.
- Ага, это опять Кархунен, - заорала рация так неожиданно, что у меня зазвенело в ушах. - Я вот что… я сказать, что все вроде не так уж плохо с виду… На тот случай, значит, если вы решите вдруг очень круто… Они ведь ничего - так, прыскают со смеху, ну, толкаются еще.
- Операция началась минуту назад, будьте наготове, - предупредил я.
- Так ведь, это… я что хочу сказать - это ведь не пушка оказалась. И не ракетная установка. Это - это телескоп. Вот они в него и глазеют.
- Телескоп! - ахнул я. - Откуда вы знаете?
- Я… я у них п-пошел спросить, для верности, - признался констебль Кархунен. - Подумал, что, может, зря уж так извожусь… Может, и не стоит их из-за этого в тюрьму… Ведь дети совсем…
- Приказ есть приказ, - сказал я. - Но… зачем же им телескоп в крытом дворе? Там все же крыша, хоть и стеклянная.
- Н-не з-знаю, - опять начал заикаться Кархунен. - У них, конечно, что-то есть на уме… Ха! Зато теперь и у меня тоже! Здорово вы придумали! А им-то оттуда ничего не видно, не успеют улизнуть. Хе-хе!
- Если вы, констебль Кархунен, уже отсмеялись, - язвительно сказал я, - разговор можно закончить. Отбой.
- Телескоп, - задумчиво повторил Палму, выпуская мне прямо в лицо облако дыма.
Водитель, все это время молчавший и явно крепившийся, наконец не выдержал:
- Черта лысого у них на уме! Хорошо, что вы сами решили ими заняться. Давно пора. Ничего, теперь и полиция пригодится!
Он сдвинул кепку на затылок и энергично потер лоб. Такая вера в мои способности изумила меня.
Из двери, помахивая сумкой и с пакетом под мышкой, вышел Кокки. Он топал через двор и что-то напевал. Настроения петь у меня на этот раз не было. Хмельное упоение властью как-то вдруг улетучилось. Я почувствовал себя опустошенным и заискивающе посмотрел на Палму.
- Что делать теперь? - спросил я.
- А что теперь? Можно проехаться в Обсерваторский парк, - предложил Палму с серьезным видом. - Отличная панорама, яркое осеннее солнце. Порт, корабли, море. Я имею в виду, если смотреть с холма, от Памятника.
Подвоха я не почувствовал.
- К Обсерваторскому холму, - скомандовал я. - Вперед! - Но тут же засомневался и на всякий случай добавил, искоса посмотрев на Палму: - Только без сирен, не стоит привлекать внимание. К нам, я имею в виду.
И пока водитель, сосредоточившись, лавировал среди субботнего потока машин, я повернулся к Палму:
- Послушай, откуда ты знал, вернее, как ты догадался отдать такой приказ - ну, чтобы выяснили, какая ночью была температура?
Я сам подставлялся и давал ему отличный повод для насмешек! Но почему-то он им не воспользовался. Может, решил, что вопрос того не стоит. А может, потому, что никогда не стрелял в птицу, сидящую на земле.
- Очень просто, - сказал он. - За четверть часа до прихода к нам журналистов и фоторепортеров редактор вечерней газеты позвонил в связи с этим шефу полиции. Хотел заранее извиниться, если его молодой сотрудник будет чересчур резко отзываться о нашем учреждении. Ну, шеф, естественно, перезвонил мне и выразил удивление, что мы ему не доложили о таком серьезном деле. Я его уверил, что у нас работа идет полным ходом, как ты любишь выражаться, но материала для доклада пока недостаточно и к тому же мы не знали, что о происшествии известно газетам. Ты в это время уминал салаку в компании Кокки, ну а я решил начать потихоньку действовать. Человека ведь нельзя волновать во время еды. Это просто так не проходит, хотя тебе этого, конечно, не понять.
- Неужели трудно было выйти к нам навстречу и предупредить? Мы хоть не стали бы распевать во все горло, - с горьким упреком проговорил я.
- Ну что же тут предосудительного? - с фальшивым изумлением воскликнул Палму. - Напротив: пресса имела возможность убедиться, что наши полицейские постоянно упражняются. Хотя бы в хоровом пении… Да, еще, - продолжил он после паузы, игриво склонив голову набок и глядя на меня, - еще шеф полиции попросил меня приглядеть за тобой: чтобы ты, поддавшись чувству, не наломал дров в таком важном деле. Я ведь все-таки намного старше и вообще - ветеран. Ну, ты понимаешь. Ничего дурного он, конечно, не имел в виду. Все-таки начальник нашего отдела тоже в отпуске… Ничего, я его уверил, что ты хороший мальчик и вполне на месте. Правда. - Он немного подумал и уточнил: - В каком-то смысле.
Тем временем мы въезжали на холм. Водитель умелым броском перемахнул через лужок и вылетел на усыпанную гравием аллею. Путь через лужок был проторен уже кем-то до нас, и нетрудно было представить, что мне придется выслушать от блюстителей наших парковых красот. Или шефу полиции. Эти господа готовы рвать на себе волосы, если детский мяч сломает хоть один их цветочек…
- Стоп! - скомандовал Палму и огляделся, словно ища чего-то. - Ага, вон там, - объявил он. Ну конечно, разбитую машину уже убрали. Разумеется. Они всегда торопятся как на пожар. Ладно хоть на дереве остался след.
Я собрался вылезти из машины и пойти посмотреть, но Палму никогда не утруждал себя ходьбой. Вверх по аллее брели какие-то люди, и я велел водителю погудеть. Здесь это уже не имело значения. Парк был весь нашпигован полицейскими.
Гуляющие сошли с дороги, почтительно пропуская наш черный автомобиль. Который важно пронесся мимо. Люди смотрели на нас, вытаращив глаза. Был такой прекрасный осенний день. Действительно прекрасный. Я живо представил себе, какие толпы соберутся здесь к вечеру, когда солнце будет садиться, - все успеют мирно отобедать дома, почитать газеты… У меня очень живое воображение. Палму постоянно укорял меня за это.
То там то сям - на лужайках и среди кустов - мелькали люди, тщательно осматривающие все вокруг. Полиция не дремала! Я не мог не чувствовать гордости.