Чавес прекратил печатать и повернулся к Йельму. "Ему не хватает усов", - подумал Йельм и сам удивился своей мысли, почувствовав, как старые, давно забытые вопросы снова стали беспокоить его.
- Да ничего это не означает. Возможно, то, что деловые связи распространялись и на другие сферы жизни.
- Или что кому-то не нравится гольф…
- Вот именно, - мирно ответил Чавес и снова начал печатать. - Предлагаю решение загадки. Некий человек, ненавидящий гольф и ошивающийся возле забора гольф-клуба в Кевинге осенним днем 1990 года, замечает трех надменных господ из высшего общества, похваляющихся возле лунки своими успехами, и решает, что именно их он и отправит одним махом на тот свет. Правда, после этого ему приходится ждать еще несколько лет, чтобы исполнить задуманное. А ведь можно было все проделать гораздо быстрее.
- Может быть, кедди?
- Я пошутил, - сказал Чавес.
- Я понял, - ответил Йельм. - Но если мы повернем эту историю под другим углом, ситуация изменится. Господа являются в клуб прямиком с серьезной деловой встречи, они расслаблены, они непринужденно болтают, возможно, потягивая грог в баре клуба и жалуясь на тяжелую жизнь бизнесмена. Короче говоря, это очень серьезные люди. Цветы вянут при их приближении. Языки у них развязались. Понимаешь? Возможно, кедди опоздал или сделал какую-то ошибку, и они принялись ворчать, придираться к нему или к ней, снисходительно хихикая и обращаясь с человеком как с ничтожеством. Возможно, они позволяют себе сексуальные намеки. И вот так, походя, они доводят его или ее до состояния такого унижения, что требуется несколько лет, чтобы этот человек пришел в себя и снова смог жить с высоко поднятой головой. Возможно, их поведение стало, как это называется, катализатором, возможно, что реакция перешла в бурную фазу. Не исключено, что этот бывший кедди провел несколько лет в психиатрической больнице или где-то еще и был выпущен оттуда вместе с другими полоумными в очередную амнистию. Возможно, этот человек стал осмысливать свою жизнь и понял, что именно привело его в психушку. Он уже пережил разочарование, ему все стало ясно, и вот он убирает их одного за другим, просто, быстро, изящно. Чистая месть.
- У тебя буйная фантазия, - заметил Чавес. Он даже прекратил печатать. - Интересно получилось.
- Я звоню, - сказал Йельм, снимая трубку.
- Если ты прав, то убийства должны прекратиться. И эта версия не объясняет русское происхождение пули. Да и весь финансовый раздел выводится из игры.
- Алло, это Пауль Йельм из Государственной криминальной полиции. С кем я говорю?
- Аксель Видстранд, - ответил голос в телефоне, - секретарь Стокгольмского гольф-клуба. Это вы забрали наши гостевые книги? У Лены не было полномочий выдавать их вам. Вы закончили с ними работать?
- Я дал Лене полномочия. Скажите, ваши игроки пользуются услугами кедди, когда находятся на игровом поле?
- Я бы хотел получить назад гостевые книги.
- Трое из членов вашего клуба были убиты в течение недели, а вы говорите мне о книгах. В каком мире вы живете?
- Ого! - прокомментировал Чавес. - Разглашение тайны следствия.
Йельм достал из ящика стола последний выпуск газеты "Афтонбладет" и положил его перед Чавесом. Заголовок кричал: "Срочное сообщение! Убийца грандов нанес новый удар! Смерть третьего предпринимателя! Труп директора Нильса-Эмиля Карлбергера обнаружен неизвестной женщиной!"
- "Убийца грандов"? - скептически скривился Чавес и с отвращением свернул газету в трубку. - Успели уже окрестить…
- Нам бы у них поучиться, - с грустью ответил Йельм и снова поднес к уху трубку. - Ответьте на вопрос, пожалуйста.
- Кедди? - переспросил голос, принадлежащий секретарю Стокгольмского гольф-клуба. - Иногда пользуются.
- Иногда?
- Во время обычных партий игроки крайне редко прибегают к услугам кедди. Но это случается.
- Как можно получить кедди?
- Обычно мы берем это на себя. Но их нужно заказывать заранее.
- Если три человека начинают партию, кедди закрепляется за ними на все время игры? Я правильно понимаю?
- Как я уже сказал, если они заказали кедди заранее. Это нужно делать за несколько часов до игры. Но в таком случае у них будет не один кедди, а три. Для каждого игрока свой. Один кедди не сможет носить клюшки за тремя игроками, это же очевидно.
Йельм быстро озвучил непонятно откуда взявшуюся идею:
- А Лена работает кедди?
- Лена Хансон? Раньше работала. Сейчас уже нет.
- А в сентябре 1990 она значилась в списках кедди?
Аксель Видстранд, секретарь Стокгольмского гольф-клуба, на мгновение замолчал. Йельму показалось, что он прикрыл трубку рукой и что-то говорит в сторону.
- Да, значилась. Она перестала работать кедди с прошлого года.
- Если вы можете поговорить с ней в данный момент, спросите у нее, помнит ли она, как подносила клюшки седьмого сентября 1990 года во второй половине дня, когда на поле состоялась партия с участием Куно Даггфельдта, Бернарда Странд-Юлена и Нильса-Эмиля Карлбергера.
- Господин полицейский, имейте совесть!
- Спросите.
Снова нечленораздельное мычание на том конце трубки.
- Нет, - ответил Видстранд.
- Она так уверенно отвечает, вот так, сразу?
- У вас есть еще вопросы?
- В ваших гостевых книгах отмечается, пользуются ли игроки услугами кедди?
- Нет. Игроки записывают свои имена, и это все. У вас есть еще что-нибудь?
- На данный момент нет, - ответил Йельм, положил трубку и занес имя "Лена Хансон" в свой блокнот.
Еще пригодится.
Версия об одиноком униженном кедди рассеялась так же быстро, как и появилась. Значит, услуги кедди - это скорее редкость, и если игроки вопреки обыкновению пользуются ими, то количество кедди равно количеству гольфистов. И все-таки Йельм подчеркнул имя Лены Хансон. Если данное убийство окажется последним, он еще вернется к этой записи.
- Вот послушай-ка, - сказал Чавес, внимательно изучавший вечернюю газету, которая давно уже перестала выходить по вечерам. - "Без сомнения можно сказать, что речь идет о первых за долгое время регулярных террористических актах в Швеции. Мы не видели ничего подобного даже в пору бесчинств РАФ. Тогда от рук убийц пали Эбба Грён, Норберт Крёхер и, предположительно, Анна-Грета Лейон; теперь этот "убийца грандов" поставил на конвейер убийства крупных шведских бизнесменов. Возможно, рядом с нами живет самый страшный преступник, когда-либо орудовавший в Швеции. Единственное, что мы знаем, так это то, что полиция находится в растерянности". Они хотят сказать, - добавил Чавес, откладывая газету, - что раз им ничего неизвестно, то и полиция тоже ничего не знает.
- Ты забыл историю с посольством Западной Германии, - сказал Йельм. - Впрочем, ты очень молод, чтобы помнить ее.
Хорхе Чавес поймал его взгляд.
- Пауль, если ты хочешь пихать в это дело старомодные интриги и мешать их с такой же устаревшей манерой расследования, если ты отказываешься признать, что речь идет об утечке денег через глобальные компьютерные сети и о международных убийцах-профессионалах, точно так же нанимаемых через эти сети, то тебе следует больше разузнать об убитых, а не идти на поводу у распространенных шаблонов о бизнесменах. Здесь дело в конкретных людях.
- Очень трогательное выступление, тебе бы в адвокаты податься. А что ты собственно можешь предложить, кроме сетований о непорядочности бизнесменов?
- Ты ничего толком об убитых не знаешь. Сходи к Черстин. Попроси у нее ее записи интервью. Ознакомься.
Чавес повернулся к монитору. С минуту Йельм наблюдал, как он прилежно стучит по клавишам. Перед ним был полицейский нового типа, и впервые Йельм ощутил бездну, разделяющую их; она не имела отношения ни к опыту, ни к разнице в образовании. Это была просто глубокая пропасть между поколениями. Чавес, свободно обращающийся с компьютером, знающий о жизни в других странах, рациональный, не отягощенный предрассудками, идущий в ногу со временем, полный энтузиазма. Если он воплощает собой будущее полиции, то это совсем не плохо. Йельм подумал было, что этим молодым не хватает души и сердца, но тут же сказал себе, что снова мыслит клише. И что его собственный мир, похоже, весь состоит из клише. А как, черт возьми, обстоит дело с его собственными сердцем и душой? Он почувствовал себя старым. Молодой человек напротив него, без сомнения, был лучшим полицейским, чем он. Черноволосый и с испанским именем.
Загляни в свое сердце, Йельм.
Вывести на чистую воду Грундстрёма было одним из пунктов его программы.
Он вышел в коридор и завернул в туалет. Увидел у себя на щеке прыщ. Попытался выдавить его, но гной не вытек, зато кожица лопнула и отслоилась. Он набрал в пригоршни воды и умылся. Затем вернулся в коридор, миновал свой кабинет и подошел к 303. Постучал и ступил внутрь.
Гуннар Нюберг печатал на компьютере. Он напоминал мамонта, которого втиснули в космический корабль. Этот гигант казался на своем месте чужаком.
На Черстин Хольм были наушники, она тоже печатала на маленьком ноутбуке. Остановив диктофон, женщина повернулась к Йельму. Нюберг продолжил печатать - медленно, упрямо, неохотно, но невероятно настойчиво. В этом он весь, отметил про себя Йельм.
- Гости? - изумилась Черстин. - Как неожиданно!
- Что это? - спросил Йельм, указывая на ноутбук.
- А у тебя такого нет? - с удивлением спросила она и заметила, как он помрачнел. Она улыбнулась ему с мягкой иронией. Он никогда не думал, что она может быть красивой.
- Это мой личный, - пояснила Черстин. - С ним дело идет быстрее.
Три секунды он смотрел на нее и любовался: свободно ниспадающее черное платье, взъерошенные каштановые волосы, внимательные темно-карие глаза, очаровательные едва наметившиеся морщинки, ироническая легкая улыбка - прямо-таки хрестоматийная гётеборжанка. Йельм отбросил эти мысли и сказал:
- Я бы хотел послушать записи интервью.
- Что-нибудь конкретное?
- Нет. Я хочу попробовать взглянуть на этих людей другими глазами. Так сказать, отказаться от шаблонов… если получится.
- Может, получится, а может, и нет, - ответила Черстин, показывая на стопку кассет перед собой. - Весьма вероятно, что шаблоны на поверку окажутся правдой.
- А ты сама как думаешь?
- Давай поговорим потом, - ответила она и пододвинула шаткую башню к Йельму.
Кассеты были не подписаны. Йельм наугад выбрал одну и вставил в только что купленный диктофон. Зазвучал голос Черстин:
- Разговор с Вилли Эриксоном, урожденным Вильямом Карлбергером, 630814, третье апреля. Итак, вы сын Нильса-Эмиля и Карлотты Карлбергер?
- Да, хотя фамилия мамы сейчас Эриксон, Карла Эриксон, это ее девичья фамилия.
- И вы тоже взяли себе эту фамилию? И даже официально сменили имя?
- Да.
- А ваш брат остался Карлбергером, Андреасом Карлбергером. В чем тут дело?
- Ну, не знаю. Просто я всегда был ближе к матери.
- Вы докторант социологии в Лундском университете. Вы марксист?
Вилли Эриксон усмехнулся.
- Если бы я им был, вам не пришлось бы спрашивать.
- Между вами и вашим отцом произошел какой-то идеологический конфликт?
- Наверное, можно назвать его идеологическим, хотя с подобными определениями надо быть осторожнее. То, к чему вы клоните - а я хотел бы перейти сразу к делу, - формулируется следующим образом: не было ли ненависти между мной и дражайшим Нильсом-Эмилем? Нет, не было. Никакой ненависти.
- Ни ненависти и ни печали?
- Именно так.
- Расскажите о нем. Каким он был? Классическим капиталистом в терминах социологии?
- Вы весьма элегантно направляете беседу в русло моих профессиональных интересов. Вдруг да разговорюсь. Браво.
- Если вы действительно хотите сразу перейти к делу, лучше помогите мне. Чтобы мы не ходили вокруг да около, теряя время, которого нет ни у кого из нас.
- Если существует понятие "классического капиталиста в терминах социологии", то, я думаю, он был именно таким. У меня было прозаическое детство с жесткой дисциплиной и иногда возникающей на заднем плане фигурой авторитарного отца. Банальная история. Никакой ласки, никаких объятий. Но и никакого видимого насилия. Все вертелось вокруг денег и демонстрации богатства. Андреас, я и мама тоже требовались именно для этой цели, Андреас подходил чуть больше, чем я, я чуть больше мамы. Как отец ни старался, мама оставалась слишком тихой и незаметной, чтобы блистать. И как я ни пытаюсь отыскать в нем какие-то индивидуальные черты, которые помогли бы примириться со всем остальным, я не могу их найти. Простите.
- Это вы меня простите. Но неужели у отца не было каких-то собственных интересов или чего-то, что представляло бы его в ином свете?
- Лет в десять-одиннадцать, когда у нас в доме царил ад перед их разводом, я спросил у отца, что он выпускает на своей фабрике. Он рассмеялся и сказал: "Деньги". Видимо, я надеялся, что за его огромными накоплениями стоит что-то занятное, что могло бы примирить меня с его делами: презервативы, плюшевые мишки, чесалки для спины или ковырялки для носа. Но это был на триста процентов сугубо финансовый концерн. А в деньгах забавного мало.
Йельм остановил запись и промотал немного вперед. Женский голос, потрескивая, сказал:
- Но Куно, ведь он был семьянин.
Йельм отмотал назад, к началу разговора.
- Алло, - раздался вялый мужской голос.
- Мадам Хуммельстранд, s’il vous plait, - попросила Черстин Хольм.
В трубке что-то хрустнуло, и далеко на заднем плане послышался сердитый женский голос: "Touche pas le telephone! Jamais plus! Touche seulement moimeme!" Наконец тот же голос резко сказал в трубку:
- Алло!
- Это Анна-Клара Хуммельстранд, жена Георга Хуммельстранда, директора-распорядителя "Нимко финанс"?
- А кто это говорит?
- Черстин Хольм, Государственная криминальная полиция, Стокгольм. Дело касается убийства Куно Даггфельдта и Бернарда Странд-Юлена.
- Вот как. Une aqentinne, n’est-se-pas?
- C’est peut-etre le mot juste, madame, - ледяным тоном сказала Черстин Хольм. - Хочу заметить, что наш разговор записывается. Я начинаю: телефонная беседа с Анной-Кларой Хуммельстранд, находящейся в Ницце, второе апреля, 17 часов две минуты.
- Черт возьми, - сказала Анна-Клара Хуммельстранд. Только сейчас стало ясно, что она пьяна. - On dit peut-etre agentesse…
- Я наверное перезвоню после того, как пары выветрятся, - предложила Хольм.
- После чего?
- Когда вы будете чувствовать себя лучше.
- Croyez-moi, une agentesse humouriste! - удивилась Анна-Клара Хуммельстранд. - Tiree! Tiree, ma amie! Immediatement!
- Хорошо, давайте попробуем. Правда ли то, что вы очень близко знакомы с Нинни Даггфельдт и Лилиан Странд-Юлен?
- Ближе не бывает. Мы подробно рассказывали друг дружке о посещении гинеколога. А это мерило женской дружбы. Tout a fait.
- Они знакомы друг с другом?
- Нинни и Лилиан? Нет, я старалась держать подруг врозь, a ma honte. Чтобы они не могли объединиться против меня. Но, конечно, они знают друг о друге.
- И о мужьях?
- Да, должна сказать, им, бедняжкам, приходилось нелегко. Они не умеют так держать мужей в строгости, как я. Ситуация Лилиан была общеизвестным фактом. Наш святой Бернард и его щенки. Когда она решила бросить его, я ее полностью поддержала. Она уехала от него с его абсолютного согласия, но развод, как она всегда говорила, был "out of the question". Все помнили, чем кончилось дело с малышкой Юханной. Короче говоря, Бернард был доволен. Но Куно, тот был настоящий семьянин. Никаких походов налево, насколько я знаю, а то, о чем я не знаю, то и знать не стоит, вот что я вам скажу, ma petite. Он работал чудовищно много. Больше, чем Бернард, в этом я совершенно уверена. Он никогда не бывал дома.
- Но ведь у него хватало времени на гольф и тайный орден.
- Да уж, эта история с орденом Хугина-Мугина, или как он там назывался, достойна обсуждения. Георг тоже в ней замешан. Он рассказывал мне о всяких ритуалах, о том, как они надевали маски асов и причудливые балахоны, или как там они назывались, и устраивали настоящие бесчинства. Хотя надо сказать, что это было спустя много лет после того, как он устраивал такое со мной. Теперь мне приходится заботиться обо всем самой. Pas vrai, Philippe? Он кивает. Но вообще-то я думаю, что они считали гольф и орден разновидностью работы. Не удивлюсь, если и славный рыцарь Георг, мой собственный победитель драконов, вносил это в рабочий план.
- Вы когда-нибудь слышали, чтобы Георг упоминал об Ордене Скидбладнира?
- О господи, нет. А что это?
- Как вы узнали о смерти Даггфельдта и Странд-Юлена?
- Мой муж позвонил мне вчера вечером. Он был потрясен, mon grand chevalier.
- Он вел с ними какие-то дела?
- Я никогда не интересовалась бизнесом Георга. Пока денег на счету хватает, меня это не касается. Страшно, да? Я - классическое воплощение того, что поборницы феминизма, вроде вас, фрекен Хольм, ненавидят. Подождите-ка, я вижу, что lille Philippe готов кое-чем заняться. Вам, фрекен Хольм, доводилось видеть, как шикарный загорелый галлийский член из совершенно вялого становится абсолютно твердым? Наблюдать эти чудесные мгновения постепенного экономического роста? Гарантирую, что это повлияло бы на способность любого человека продолжать разговор со шведским полицейским в юбке. Mais Philippe! Calmons!
Разговор прервался. Йельм услышал, как вздохнула Черстин Хольм. Затем снова ее голос, забиваемый треском в трубке:
- Продолжение. Ницца, третье апреля, 10 часов 52 минуты.
- Encore, - раздался очень тихий голос Анны-Клары Хуммельстранд.