Внезапно Ци обернулась к окну. Сань попятился. Она увидела его? Отступив в темноту, он подождал. Но Ци занавеску трогать не стала. Сань вернулся к окну и стоял там, пока На не задула огонек и комната не утонула во мраке.
Сань не шевелился. Собака, одна из тех, что ночью бегали по усадьбе, стерегли ее от воров, подошла, обнюхала его руки.
- Я не разбойник, - шепнул Сань. - Я просто мужчина, который желает женщину, и возможно, однажды она станет моей.
С этой минуты Сань начал искать общества Ци. Осторожно, чтобы не напугать ее. И не желая, чтобы другим слугам бросился в глаза его интерес к ней. Зависть среди прислуги вспыхивает ох как легко.
Много времени прошло, прежде чем Ци поняла Саневы осторожные знаки. Они начали встречаться возле женской комнаты, после того как На обещала никому не говорить. За это она получила пару башмаков. В конце концов, почти полгода спустя, Ци стала иной раз проводить ночи в комнате у Саня. Когда она была с ним, Сань испытывал радость, которая прогоняла все мучительные тени и воспоминания, обычно окружавшие его.
Обоим - и Саню, и Ци - было ясно, что они хотят прожить жизнь сообща.
Сань решил поговорить с Эльгстрандом и Лудином, испросить разрешение жениться. И пришел к ним однажды утром после завтрака, прежде чем миссионеры занялись многочисленными делами, наполнявшими их дни. Он изложил свою просьбу. Лудин молчал, говорил Эльгстранд:
- Почему ты хочешь жениться на ней?
- Она милая и внимательная. Работает старательно.
- Ци совсем простая женщина, не умеющая всего того, чему научился ты. Она не выказывает интереса к нашей христианской миссии.
- Она еще слишком молода.
- Кое-кто говорит, что она ворует.
- Это досужие сплетни прислуги. От них никому спасу нет. Все обвиняют всех в чем попало. Я знаю, что правда, а что нет. Ци не ворует.
Эльгстранд повернулся к Лудину. Что-то сказал на непонятном Саню языке.
- Мы думаем, тебе надо подождать, - сказал Эльгстранд. - Нам хочется также, чтобы поженились вы по христианскому обряду. Это будет здесь первая такая свадьба. Но время еще не пришло. Так что подождите.
Сань поклонился и вышел, очень разочарованный. Впрочем, Эльгстранд не сказал решительного "нет". В один прекрасный день они с Ци поженятся.
Через несколько месяцев Ци сообщила Саню, что ждет ребенка. Сань возликовал и сразу решил, что, если родится сын, назовет его Го Сы. Вместе с тем он понял, что новая ситуация чревата большими сложностями. В проповедях, какие Эльгстранд и Лудин произносили перед людьми, каждый день собиравшимися во дворе миссии, иные вещи повторялись чаще других. В частности, Сань понял так, что христианская религия придавала чрезвычайно важное значение тому, чтобы люди сперва женились, а уж потом заводили детей. Сходиться до свадьбы - большой грех. Сань долго обдумывал, как поступить, но выхода не находил. Какое-то время еще удастся скрывать растущий живот. Однако придется ему сказать свое слово, прежде чем все раскроется.
И вот Лудину опять понадобились гребцы и лодка, чтобы наведаться в немецкую миссию, расположенную в нескольких десятках километров выше по реке. Как всегда, Сань должен был его сопровождать. В отлучке они рассчитывали пробыть четыре дня. Вечером накануне отъезда Сань попрощался с Ци и обещал, что за это время придумает, как решить их сложную проблему.
Когда через четыре дня они с Лудином вернулись, его немедля вызвал к себе Эльгстранд: есть срочный разговор. Миссионер сидел за столом у себя в конторе. Обычно он всегда предлагал Саню сесть. Но не сегодня. Сань догадался: что-то случилось.
Голос Эльгстранда звучал мягче обычного.
- Как прошла поездка?
- Спокойно, без неожиданностей.
Эльгстранд задумчиво кивнул, пристально посмотрел на Саня.
- Я огорчен, - проговорил он. - Я думал, слухи, дошедшие до моих ушей, лживы. Но в конце концов был вынужден принять меры. Ты понимаешь, о чем я?
Сань понял. Однако сказал "нет".
- Ты еще больше огорчаешь меня. Когда человек лжет, дьявол гнездится в его душе. Разумеется, я говорю о том, что женщина, на которой ты хотел жениться, забеременела. Даю тебе еще один шанс сказать правду.
Сань склонил голову, но не ответил. Чувствуя, как бешено бьется сердце.
- Впервые с тех пор, как мы повстречались на судне, доставившем нас сюда, я очень разочарован в тебе, - продолжал Эльгстранд. - Ты был одним из тех, кто давал мне и брату Лудину уверенность в том, что и китайцы могут подняться на более высокую духовную ступень. Это были тяжкие дни. Я молился за тебя и решил, что ты можешь остаться. Однако тебе необходимо с еще большим старанием и усилием приближать минуту, когда ты сможешь сказать, что веруешь в нашего общего Бога.
Сань по-прежнему стоял опустив голову, ждал продолжения, которого не последовало.
- Это все, - сказал Эльгстранд. - Возвращайся к работе.
В дверях Сань услышал за спиной голос Эльгстранда:
- Ты, конечно, понимаешь, что Ци не могла оставаться здесь. Она покинула нас.
Сань вышел во двор совершенно оглушенный. Его охватило такое же чувство, как и после смерти братьев. Его снова прибили к земле. Он разыскал На, за волосы выволок из кухни. Впервые Сань применил силу по отношению к прислуге. На с криком бросилась наземь. Сань быстро понял, что донесла не она, а пожилая служанка, подслушавшая доверительную беседу Ци и На. Сань с трудом подавил желание накинуться и на нее. Ведь тогда и ему придется уйти из миссии. Он привел На в свою комнату, усадил на табурет.
- Где Ци?
- Она ушла. Два дня назад.
- Куда ушла?
- Не знаю. Она очень опечалилась. Убежала.
- Наверно, она все-таки хоть что-то сказала о том, куда пойдет?
- По-моему, она сама не знала. Я думала, она пойдет к реке, будет ждать тебя там.
Сань рывком вскочил, выбежал из комнаты и поспешил в гавань. Но Ци там не нашел. Искал ее почти весь день, расспрашивал людей, однако никто ее не видел. Он говорил с гребцами, и они обещали сообщить, если Ци объявится.
Когда он вернулся в миссию и снова встретил Эльгстранда, тот словно уже забыл о случившемся. Готовился к богослужению, предстоявшему наутро.
- Тебе не кажется, что двор следует подмести? - дружелюбно спросил Эльгстранд.
- Завтра утром все приберут, я прослежу, чтобы к приходу людей все было чисто.
Эльгстранд кивнул, Сань поклонился. Видно, Эльгстранд считал, что грех Ци так тяжек, что ей нет спасения.
Сань не мог понять, что есть, стало быть, люди, которым никогда не приблизиться к великой благостыне, пусть даже их грех заключается в том, что они любили другого человека.
Он смотрел на Эльгстранда и Лудина, которые о чем-то разговаривали возле конторы.
Казалось, только сейчас он увидел их по-настоящему.
Два дня спустя Сань получил весточку из гавани, от одного из друзей, и поспешил туда. Ему пришлось протолкаться сквозь толпу. Ци лежала на досках. Несмотря на тяжелую железную цепь, обмотанную вокруг пояса, она всплыла из пучины. Цепь задело веслом, и тело поднялось на поверхность. Лицо синевато-бледное, глаза закрыты. Только Сань мог догадаться, что во чреве она носила дитя.
Снова Сань остался один.
Он дал денег человеку, пославшему за ним. Этой суммы хватит, чтобы сжечь тело. Два дня спустя он похоронил ее прах в том месте, где покоился Го Сы.
Вот все, чего я достиг в жизни, думал он. Строю и заполняю собственное кладбище. Здесь погребены останки четырех людей, один из которых даже не успел родиться.
Он стал на колени, несколько раз склонился, коснувшись лбом земли. Скорбь захлестнула все его существо. Он не противился. Выл, как зверь, от ярости из-за случившегося. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Когда-то он думал, что способен позаботиться о братьях, а теперь он просто тень человека, которая готова рассыпаться.
Когда поздно вечером он вернулся в миссию, сторож сообщил, что Эльгстранд искал его. Сань постучал в дверь конторы, где миссионер что-то писал при свете лампы.
- Я беспокоился, - сказал Эльгстранд. - Ты отсутствовал весь день. Я молил Бога, чтобы с тобой ничего не случилось.
- Ничего не случилось. - Сань поклонился. - У меня немного болел зуб, и я вылечил его травами.
- Вот и хорошо. Нам без тебя никак не обойтись. Ступай поспи.
Сань не сказал миссионерам, что Ло Ци покончила с собой. Вместо нее наняли другую девушку. Сань спрятал свою великую боль в сердце и много месяцев оставался незаменимым слугой миссионеров. О своих мыслях никогда не упоминал, не говорил, что теперь слушает проповеди иначе, нежели раньше.
Вдобавок он решил, что освоил достаточно много иероглифов, чтобы начать повесть о себе и братьях. По-прежнему не зная, кому ее предназначает. Может, только ветру. Но в таком случае он заставит ветер слушать.
Писал он поздними вечерами, спал все меньше, чтобы не пренебрегать другими своими обязанностями. Был всегда приветлив, готов помочь принять решение, урезонить слуг и облегчить Эльгстранду и Лудину обращение язычников.
Минул год с приезда в Фучжоу. Сань пришел к выводу, что для создания Царства Божия, о котором мечтали миссионеры, понадобится очень много времени. За двенадцать месяцев девятнадцать человек обратились и приняли великую христианскую благостыню.
Все это время он писал, возвращаясь к началу - к бегству из родной деревни.
В обязанности Саня входила уборка Эльгстрандовой конторы. Никто другой не допускался туда, чтобы прибрать и стереть пыль. Однажды, когда Сань бережно смахивал пыль с письменного стола и лежащих на столе бумаг, он заметил письмо, которое Эльгстранд написал по-китайски в Кантон своим друзьям, вместе с которыми упражнялся в языке.
Миссионер доверительно писал, что "китайцы, как тебе известно, невероятно работящи и терпят нищету так же, как ослы и мулы терпят побои. Однако нельзя забывать, что китайцы хитрые лжецы и обманщики, они тщеславны и алчны и им свойственна животная чувственность, порой вызывающая у меня отвращение. В большинстве это люди негодные. Остается лишь надеяться, что Божия любовь когда-нибудь проникнет сквозь их ужасную жестокость и грубость".
Сань дважды прочел это письмо. Потом вытер пыль и вышел из конторы.
Он продолжал работать, словно ничего не произошло, вечерами писал, днем слушал проповеди миссионеров.
А однажды вечером, осенью 1868 года, незаметно покинул миссию. В простой матерчатой сумке лежало все его достояние. Шел дождь, и дул сильный ветер. Сторож спал у ворот и не слышал, как Сань перелез через ограду. Когда сидел верхом на воротах, он сорвал иероглифы, гласившие, что здесь вход в Храм Истинного Бога. Бросил их в грязь.
Улица была безлюдна. Только дождь барабанил по земле.
Сань исчез в потемках.
17
Эльгстранд открыл глаза. Сквозь планки жалюзи в комнату сочился утренний свет. Со двора доносился шорох метелок. Привычный звук нравился ему, непоколебимое мгновение миропорядка, который много раз мог зашататься. Однако шорох метлы не менялся никогда.
Проснувшись, он, по обыкновению, полежал в постели, позволил мыслям вернуться вспять. Мешанина образов детства в смоландском городишке заполонила сознание. Он и предположить не мог, что однажды поймет, что у него есть призвание - стать миссионером, отправиться в широкий мир помогать людям в обретении единственно истинной веры.
Все это было так давно, но сейчас, в минуты после пробуждения, совсем близко. Особенно сегодня, когда ему предстояло очередное плавание вниз по реке, к английскому грузовому судну, которое, наверно, доставило деньги и почту для миссии. В четвертый раз он проделает этот путь. Вот уж полтора года они с Лудином живут в Фучжоу. И хотя трудятся не покладая рук, миссия по-прежнему сталкивается с множеством проблем. Самое большое разочарование - малое число по-настоящему обращенных. Многие утверждали, что уверовали в Христа. Но не в пример Лудину, который смотрел не слишком критично, Эльгстранд видел, что у многих из новообращенных вера слаба, что она просто прикрывает надежду на какой-нибудь подарок от миссионеров, на платье или съестное.
В минувшие месяцы случались минуты, когда Эльгстранд приходил в отчаяние. Тогда он писал в своих дневниках о криводушии китайцев и об их отвратительном язычестве, которое словно бы невозможно истребить. Китайцы, приходившие слушать проповеди, казались ему животными, стоящими куда ниже самых нищих крестьян, каких он встречал в Швеции. Библейские слова, что незачем метать бисер перед свиньями, приобретали новый, неожиданный смысл. Но тяжкие часы проходили. Он молился, говорил с Лудином. В письмах домой, в миссионерское общество, которое поддерживало их работу и собирало необходимые денежные средства, он не скрывал существующих трудностей. И снова и снова указывал, что необходимо набраться терпения. Христианской церкви потребовались сотни лет, чтобы распространиться по миру. Терпение требуется и от них, посланных к людям огромной отсталой страны под названием Китай.
Он встал с кровати, умылся в тазу и не спеша начал одеваться. Утром он напишет несколько писем, а затем передаст их капитану английского судна. В особенности нужно написать матери, она совсем состарилась, и память у нее вконец ослабла. Не мешает еще раз напомнить ей, что ее сын занят христианской работой, важнее которой на свете нет.
В дверь осторожно постучали. Он открыл - на пороге стояла девушка-служанка, принесшая завтрак. Она поставила поднос на стол и бесшумно исчезла. Надевая сюртук, Эльгстранд с порога оглядел выметенный двор. На улице влажно, жарко, пасмурно, возможно, будет дождь. Значит, в поездке по реке понадобятся дождевики и зонты. Он помахал рукой Лудину, который стоял у своей двери, протирал очки.
Без него было бы трудно, думал Эльгстранд. Он наивный, не очень-то способный, зато приветливый и работящий. В каком-то смысле носитель простодушия, о котором говорит Библия.
Эльгстранд быстро прочел молитву и сел завтракать, размышляя о том, наняты ли гребцы, которые доставят их к английскому судну и обратно.
В этот миг ему очень недоставало Саня. Пока был в миссии, Сань всегда благополучно улаживал такие дела, а с тех пор как осенью он внезапно исчез, Эльгстранд так и не нашел ему достойной замены.
Налив себе чаю, он снова задумался: что же побудило Саня уйти? Единственное логическое объяснение - служанка Ци, в которую Сань был влюблен, бежала с ним вместе. Эльгстранд огорчался, что ошибся, оценивал Саня слишком высоко. Он мог примириться с тем, что его постоянно разочаровывали и обманывали обычные китайцы. Они по натуре вероломны. Но что и Сань, которому он так верил, поступит точно так же, стало самым большим разочарованием из всех, пережитых в Фучжоу. Он пробовал расспросить всех, кто знал Саня. Но никто не знал, что произошло той бурной ночью, когда ветер сорвал иероглифы надписи Храм Истинного Бога. Их вернули на место. А Сань пропал.
Следующие несколько часов Эльгстранд писал свои письма и составлял отчет для миссионерского общества в Швеции. Он всегда мучился, когда приходилось сообщать, как идет работа. Около часу дня он заклеил последний конверт и снова глянул на улицу. Наверно, все-таки будет дождь.
Садясь в лодку, Эльгстранд как будто бы узнал некоторых гребцов. Но он не был уверен. Они с Лудином заняли свои места в середине лодки. Мужчина по имени Синь с поклоном сообщил, что они готовы к отплытию. Время плавания миссионеры использовали для обсуждения разных проблем миссии. Говорили и о том, что надо бы открыть новые миссии. Эльгстранд мечтал выстроить целую сеть христианских миссий по всему течению Миньцзян. Если они продемонстрируют, что миссия расширяется, это притягательно подействует на размышляющих и сомневающихся, но интересующихся диковинным Богом, отдавшим своего сына на крестную смерть.
Но откуда взять деньги? Ни Лудин, ни Эльгстранд не знали.
Когда они подплыли к английскому судну, Эльгстранд, к своему удивлению, обнаружил, что оно ему знакомо. На палубе ждал капитан Данн, с которым Эльгстранд уже встречался. Он познакомил его с Лудином, и все трое спустились в капитанскую каюту. Капитан Данн выставил бренди и стаканы и не успокоился, пока не заставил обоих миссионеров отпить глоток-другой.
- Вы все еще здесь, - сказал он. - Удивительно. Как вы только выдерживаете?
- У нас призвание, - отвечал Эльгстранд.
- Ну и как?
- Что "как"?
- Обращение продвигается? Удается вам обратить китайцев в истинную веру или они по-прежнему курят фимиам своим идолам?
- Чтобы обратить человека, нужно много времени.
- А сколько же времени нужно, чтобы обратить целый народ?
- Мы рассуждаем иначе. Мы готовы остаться здесь на всю жизнь. После нас придут другие, продолжат миссию.
Капитан Данн сверлил их испытующим взглядом. Эльгстранд припомнил, что в прошлый раз Данн очень неодобрительно отзывался о китайском народе.
- Время - это одно. Оно течет у нас между пальцев, как бы мы ни старались его ухватить. Но как насчет расстояния? Прежде чем изобрели инструменты, которые позволили измерять пройденный путь в морских милях, мерой была так называемая видимость, то бишь расстояние, на котором зоркий моряк мог увидеть землю или другое судно. Как вы измеряете расстояние, господин миссионер? Расстояние меж Богом и людьми, которых желаете обратить?
- Терпение и время - тоже расстояние.
- Я восхищаюсь вами, - сказал Данн. - Хоть и против воли. До сих пор вера никогда не помогала морскому капитану пройти между мелями и рифами. Нам необходимы знания, только знания. Можно сказать, наши с вами паруса полнятся разными ветрами.
- Красивый образ, - заметил Лудин, который все это время выжидательно молчал.
Капитан Данн нагнулся и отпер деревянный сундук рядом со своей подвесной койкой. Оттуда он достал множество писем, несколько посылок потолще и, наконец, пакет с деньгами и векселями, которые миссионеры могли обналичить у английских коммерсантов в Фучжоу.
Потом он протянул Эльгстранду бумагу, где была обозначена сумма.
- Пересчитайте, пожалуйста, и распишитесь.
- Это необходимо? Вряд ли капитан станет красть деньги, собранные бедняками, чтобы помочь язычникам достичь лучшей жизни.
- Что вы себе думаете, меня не касается. Главное, вы должны убедиться в правильности суммы.
Эльгстранд пересчитал купюры и векселя, после чего подписал расписку, которую капитан Данн запер в сундук.
- Много денег вы тратите на своих китайцев. Видать, вправду они для вас очень важны.
- Так и есть.
Уже смеркалось, когда Эльгстранд и Лудин наконец покинули судно. Капитан Данн стоял у поручней, глядя, как оба спускаются в лодку, которая помчит их домой.
- Прощайте! - крикнул капитан. - Кто знает, встретимся ли мы здесь еще раз.
Лодка отошла от борта. Гребцы ритмично налегали на весла. Эльгстранд посмотрел на Лудина и расхохотался.
- Странный тип этот капитан Данн. По-моему, в глубине души он добрый. Хотя производит впечатление наглеца и богохульника.
- Вряд ли он одинок в своих воззрениях, - отозвался Лудин.
Оба умолкли. Обычно лодка держалась близко к берегу. Но на сей раз гребцы почему-то вывели ее на середину реки. Лудин спал. Эльгстранд тоже задремал. И проснулся, когда из темноты вынырнуло несколько лодок и ткнулось носами в обшивку бортов. Все произошло так быстро, что Эльгстранд толком не успел понять, что случилось. Вот беда, подумал он. Ну что бы гребцам держаться, как всегда, возле берега!