В следующую секунду он сообразил, что о случайном столкновении не может быть и речи. Люди в масках перепрыгнули к ним в лодку. Лудин, который открыл глаза и хотел было встать, тотчас рухнул от сильного удара по голове. Гребцы не пытались ни защитить Эльгстранда, ни увести лодку прочь. Эльгстранд понял, что все было подстроено.
- Во имя Иисуса! - воскликнул он. - Мы миссионеры, мы не желаем вам зла!
Человек в маске внезапно вырос прямо перед ним. В руке он держал не то секиру, не то молот. Взгляды их встретились.
- Пощади наши жизни! - взмолился Эльгстранд.
Человек снял маску. Несмотря на темноту, Эльгстранд сразу разглядел Саня. Его лицо было бесстрастно, когда он взмахнул секирой и раскроил Эльгстранду череп. Тело миссионера он столкнул за борт и секунду-другую смотрел, как оно плывет прочь. Один из его людей приготовился перерезать горло Лудину, однако Сань остановил его:
- Пусть живет. Пусть расскажет другим.
Сань забрал сумку с деньгами, перебрался в другую лодку. Остальные, в том числе и гребцы Эльгстрандовой лодки, последовали его примеру, бросив беспамятного Лудина одного.
Река неспешно несла свои воды. Разбойники бесследно исчезли.
Наутро лодку с по-прежнему бесчувственным Лудином обнаружили. Британский консул в Фучжоу взял миссионера под опеку и поселил в своем доме, пока он не восстановит силы. Когда Лудин немного оправился от потрясения, консул спросил, узнал ли он кого-нибудь из налетчиков. Лудин ответил отрицательно. Все случилось так быстро, они все были в масках, он понятия не имеет, что произошло с Эльгстрандом.
Консул долго размышлял о том, почему Лудина оставили в живых. Китайские речные пираты редко оставляли свидетелей своих налетов. Однако на сей раз сделали загадочное исключение.
Консул немедля связался с городскими властями и выразил протест по поводу трагического инцидента. Мандарин решил принять меры. И сумел отследить разбойников до деревни к северо-западу от реки. Правда, их там уже не было, поэтому мандарин наказал их родню. Всех обезглавили без суда и следствия, а деревню сожгли дотла.
Означенные события возымели драматические последствия для дальнейшей миссионерской деятельности. Лудин впал в глубокую депрессию и не решался покинуть британское консульство. Немало времени прошло, прежде чем он настолько окреп, что смог вернуться в Швецию. Лица, отвечавшие в Швеции за миссионерскую работу, приняли нелегкое решение до поры до времени не посылать миссионеров в Китай. Все знали, что случившееся с братом Эльгстрандом есть часть мученичества, вполне возможного для миссионеров, работающих в отдаленных краях. Если бы Лудин вновь стал работоспособен, дело обстояло бы иначе. Но человек, который только плакал и почти не выходил из дома, отнюдь не опора для продолжения деятельности.
Миссию закрыли. Девятнадцати обращенным китайцам предложили перебраться к немецкой или американской миссии на берегах Миньцзян.
Отчеты Эльгстранда о миссионерской работе отправили в архив, и никто ими не интересовался.
Через несколько лет после отъезда Лудина в Швецию разряженный китаец прибыл со своими слугами в Кантон. Это Сань вернулся в город, скрытно прожив некоторое время в Ухане.
По пути Сань делал остановку в Фучжоу. Слуги ждали на постоялом дворе, а он отправился на то место у реки, где похоронил брата и Ци. Зажег курительные палочки и долго сидел на живописном взгорке. Негромко разговаривал с мертвыми, рассказывал о теперешней своей жизни. Ответа не получал, но все равно не сомневался, что они его слышат.
В Кантоне Сань снял домик на окраине, далеко от имений иностранцев и от кварталов, населенных обычной китайской беднотой. Вел непритязательную, уединенную жизнь. Те, что спрашивали его слуг, кто он такой, слышали в ответ, что живет Сань на проценты и все свое время посвящает учению. Сань всегда вежливо здоровался с людьми, однако от близкого общения воздерживался.
Свет в его доме всегда горел допоздна. Он продолжал писать о том, что с ним случилось после самоубийства родителей. В заработке Сань не нуждался, поскольку денег в Эльгстрандовой сумке оказалось более чем достаточно для той жизни, какую он теперь вел.
При мысли, что это были деньги миссии, он испытывал огромное удовлетворение. Так он отомстил за то, что христиане долго его обманывали, норовили внушить, что есть справедливый Бог, для которого все люди равны.
Минуло много лет, прежде чем Сань завел себе новую женщину. Как-то раз, когда, по обыкновению, он отправился в город, Сань заметил молодую девушку, которая шла по улице в сопровождении отца. Он пошел следом, узнал, где они живут, а потом поручил доверенному слуге навести справки об отце. Как выяснилось, тот был чиновником невысокого ранга и состоял при одном из городских мандаринов; Сань понял, что, с точки зрения отца девушки, будет вполне подходящим женихом. Он осторожно начал искать знакомства с ним, был представлен и пригласил его в один из лучших чайных домов Кантона. Немного погодя чиновник пригласил его к себе домой, и он впервые встретился с девушкой, которую звали Те. Он нашел ее приятной, а когда она перестала робеть, то оказалась еще и разумной.
Еще через год, в мае 1881-го, Сань и Те поженились. В марте 1882-го у них родился сын, назвали ребенка Го Сы. Сань без устали любовался малышом и впервые за много лет радовался жизни.
Но злоба в нем не уменьшалась. Все больше времени он отдавал тайному обществу, которое стремилось изгнать белых людей из страны. Бедность и страдание на родине не смягчатся, покуда белые чужаки распоряжаются чуть не всеми доходами от торговли и навязывают китайцам ненавистный дурман под названием опиум.
Шло время. Сань становился старше, семья росла. Вечерами он часто сидел один, читал объемистый дневник, который продолжал писать. Теперь он дожидался, когда дети подрастут, смогут понять и, возможно, однажды сами прочтут его книгу.
За пределами его дома призрак нищеты по-прежнему бродил по улицам Кантона. Время еще не пришло, думал Сань. Но когда-нибудь могучая волна неизбежно сметет все это.
Сань продолжал жить своей скромной жизнью. И большую часть времени посвящал детям.
18
Я Жу любил вечерами сидеть один в своей конторе. Высокое здание в центре Пекина, где он занимал весь верхний этаж с огромными панорамными окнами, глядящими на город, было в эти часы почти безлюдно. Только охранники на нижнем этаже да уборщики, а больше никого. В приемной ждала секретарша, госпожа Шэнь, она оставалась столько, сколько он желал, порой, если надо, до рассвета.
В этот декабрьский день 2005 года Я Жу исполнилось тридцать восемь лет. Он был согласен с западным философом, некогда писавшим, что в этом возрасте мужчина достигает середины жизни. Многие из его друзей тревожились, потому что под сорок старость ощущалась как легкий, но холодный ветерок в затылок. Для Я Жу такой тревоги не существовало. Еще студентом Шанхайского университета он решил не тратить понапрасну время и силы на тревоги о том, с чем все равно ничего поделать нельзя. Ход времени непредсказуем и капризен, его не победишь. Человек может сопротивляться ему, лишь стараясь расширить время, использовать его, но не пытаясь упразднить его бег.
Я Жу уткнулся носом в холодное стекло. Он всегда держал низкую температуру в своем просторном офисе, обставленном стильной мебелью в черных и темно-красных тонах. И в холодное время года, и в жару, когда на Пекин налетали песчаные бури, в комнатах было ровно семнадцать градусов. Так он чувствовал себя комфортно. И всегда был склонен к холодным раздумьям. Делать дела и принимать политические решения - это своего рода состояние войны, где главное - холодный расчет и рациональность. Не зря его прозвали Те Цянь Лянь, то бишь Холодный.
Были и такие, что считали его опасным. Верно, несколько раз, когда был помоложе, он терял самообладание и причинял людям физический ущерб. Но теперь такого не случалось. Его ничуть не трогало, что он способен внушать страх. Куда важнее, что он более не терял контроль над гневом, который порой переполнял его.
Время от времени Я Жу спозаранку покидал свою квартиру через потайную дверь. Тогда он смешивался с людьми - большей частью пожилыми - в близлежащем парке и сосредоточенно занимался гимнастикой тайцзи, чувствуя себя крохотной незначительной частичкой огромной безымянной людской массы. Никто не знал ни кто он, ни как его имя. Это словно очищение, думал он. Вернувшись домой и вновь обретя тождество, он как бы набирал силу.
Близилась полночь. Сегодня он ждал двух посетителей. Ему нравилось приглашать тех, кто чего-то от него хотел, и вообще тех, с кем желал встретиться, к себе в контору посреди ночи или на рассвете. Распоряжаясь временем, он имел преимущество. В холодном кабинете в ранний рассветный час легче добиться желаемого.
Я Жу смотрел на мерцающий огнями город. В 1967-м, в самое бурное время культурной революции, он родился на свет в больнице, где-то там, среди огней. Отца рядом не было, поскольку его, университетского преподавателя, подхватила волна хунвейбиновских чисток и забросила на село, пасти крестьянских свиней. Я Жу никогда его не видел. Отец исчез, никто больше о нем не слыхал. Позднее Я Жу посылал кой-кого из ближайших своих сотрудников в те места, куда, по слухам, отправили его отца. Безрезультатно, там его отца не помнили. И в сумбурных архивах тех лет никаких следов не нашлось. Отца Я Жу поглотила огромная политическая волна, которую Мао выпустил на свободу.
Тяжкое время для его матери - одна с сыном и старшей дочерью Хун. Его первые в жизни воспоминания - плачущая мать. Смутные воспоминания, но сохранившиеся на всю жизнь. Позднее, в начале 1980-х, их положение улучшилось, мать снова стала преподавать теоретическую физику в одном из пекинских университетов, а он немного разобрался в хаосе, царившем, когда он родился. Мао пытался создать новую Вселенную. Точно так же, как возникла вселенная, новый Китай должен был явиться из бурного переворота, затеянного Мао.
Я Жу рано сообразил, что успех себе можно обеспечить, только умея истолковать, какова позиция власти в том или ином случае. Тот, кто не понимает разнообразных тенденций политической и экономической жизни, никогда не поднимется на такой уровень, как он сейчас.
Но я поднялся, думал Я Жу. Когда в Китае начали отпускать рынок на свободу, я был готов. Я один из тех котов, о которых говорил Дэн: дескать, не все ли равно, черные они или серые, лишь бы ловили мышей. Сейчас я один из самых богатых людей своего поколения. Я застраховал себя хорошими связями в самых глубинах нынешнего Запретного города, где царствует самое ядро коммунистической партии. Я оплачиваю их заграничные поездки и привожу модельеров для их жен. Я устраиваю их детям хорошие места в американских университетах и строю дома их родителям. А взамен имею свободу.
Он оборвал поток своих размышлений, взглянул на часы. Вот-вот пробьет полночь. Скоро приедет первый посетитель. Он подошел к столу, нажал клавишу интеркома. Госпожа Шэнь ответила сразу же.
- Я жду гостью, примерно через десять минут. Пусть подождет полчаса. Потом я позвоню и приглашу ее зайти.
Я Жу сел за письменный стол, который, уходя, всегда оставлял пустым. Каждый новый день нужно начинать с чистого стола, где могут расположиться новые задачи.
Сейчас там лежала старая, затрепанная книга в латаном-перелатаном переплете. Порой Я Жу думал, что надо бы заказать хорошему мастеру новый переплет для рассыпающейся книги. Но в конце концов решил сохранить ее такой, какова она есть. Хотя переплет порвался, а страницы стали рыхлыми и тонкими, содержание книги не пострадало за долгие годы, минувшие с тех пор, как ее написали.
Он бережно отодвинул книгу и надавил на кнопку под столешницей. Из стола с тихим жужжанием поднялся компьютерный монитор. Я Жу нажал несколько клавиш и увидел на освещенном экране свое генеалогическое древо. Много времени и денег потрачено, чтобы составить это ветвистое древо, представлявшее его семью, по крайней мере часть сведений была установлена вполне надежно. В бурной и кровавой истории Китая погибли не только огромные культурные сокровища. Куда хуже, что пропало очень много архивов. В древе зияли пробелы, которые Я Жу никогда не сможет восстановить.
И все же самые важные имена здесь есть. В первую очередь имя человека, который написал дневник, лежащий у него на столе.
Я Жу искал дом, где его предок сидел со своей стеариновой свечой. Но дом не сохранился. Там, где некогда жил Ван Сань, сейчас пролегала сеть автомобильных дорог.
В дневнике Сань писал, что его слова предназначены ветру и его детям. Что он имел в виду, говоря, что ветер прочтет, Я Жу так и не понял. Вероятно, в глубине души Сань был романтиком, несмотря на жестокую жизнь, какую был вынужден прожить, и жажду мести, никогда его не оставлявшую. Но у него были дети, прежде всего сын по имени Го Сы. Родился Го Сы в 1882-м. Он принадлежал к числу первых руководителей компартии и погиб во время войны Китая с Японией.
Я Жу часто думал, что дневник Саня предназначался именно ему. Хотя больше ста лет отделяли возникновение дневника от этого вечера, Сань, казалось, обращался прямо к нему. Ненависть, обуревавшая предка, теперь жила в нем. Сань, затем Го Сы и, наконец, он сам.
Существовала фотография Го Сы, сделанная в начале 1930-х где-то в горах: Го Сы стоит в группе мужчин. Я Жу отсканировал снимок к себе в компьютер. Глядя на фотографию, он думал, что очень приблизился к Го Сы. Тот стоял прямо позади улыбающегося человека с бородавкой на подбородке. Он был так близок к абсолютной власти, думал Я Жу. И я, его родич, достиг такой же близости к власти.
Интерком на столе тихонько зажужжал. Госпожа Шэнь деликатно сообщала о прибытии первой посетительницы. Пусть подождет. Когда-то давно он читал об одном политическом лидере, который довел до совершенства классификацию своих друзей и врагов, назначив каждому свой срок ожидания. Они могли сравнить, кто сколько ждал, и таким образом определить степень благоволения высокой особы.
Я Жу выключил компьютер, и тот с легким жужжанием опять ушел в стол. Из графина налил себе стакан воды. Стакан был итальянский, изготовленный специально для него на фабрике, которой он владел через одну из своих подставных фирм.
Вода и нефть, думал он. Я окружаю себя жидкостями. Сегодня вода, завтра, быть может, права на воду рек и озер.
Он снова подошел к окну. В эту пору ночи огни уже гаснут. Скоро останутся только уличные фонари да освещение общественных зданий.
Я Жу глянул в ту сторону, где раскинулся Запретный город. Ему нравилось бывать там, навещать друзей, чьими деньгами он управлял, умножая их. Императорский трон сейчас пустует. Но власть по-прежнему обретается в древних стенах императорской столицы. Дэн как-то раз сказал, что давние императорские династии позавидовали бы власти китайской компартии. Нет на свете страны с подобным оплотом власти. Каждый пятый из живущих на свете людей зависит от решений имперских лидеров.
Я Жу знал, что судьба очень благоволит ему. И никогда об этом не забывал. Стоит счесть сей факт естественным, как мигом утратишь влиятельность и благосостояние. Он входил в круг избранных как этакий серый кардинал. Состоял в компартии, имел глубокие связи с тем узким кругом, где принимались важнейшие решения. Был им советником и все время запускал щупальца вперед, прощупывая почву - где там ловушки, а где надежные дороги.
Сегодня ему сравнялось тридцать восемь, и он сознавал, что находится в самой гуще переломной эпохи, в которую Китай вступил после культурной революции. Держава-интроверт устремит взоры вовне. Хотя в политбюро шла ожесточенная борьба касательно выбора пути, Я Жу в результате не сомневался. С пути, на который стал Китай, свернуть уже невозможно. Изо дня в день все больше его соплеменников улучшали свое положение. Хотя пропасть между городом и деревней расширялась, часть этого благосостояния просачивалась и в беднейшие слои. Будет безумием повернуть вспять. Вот почему необходимо постоянно усиливать поиски иностранных рынков сбыта и сырья.
Он смотрел на свое неясное отражение в огромном окне. Наверно, примерно так же выглядел Ван Сань.
Больше ста тридцати пяти лет прошло, думал Я Жу. Сань даже представить себе не смог бы мою нынешнюю жизнь. А я вижу его жизнь и хорошо понимаю гнев, который им владел. Он писал дневник, чтобы его потомки не забыли несправедливость, какой подвергались он, его родители и братья. Великую несправедливость, задавившую весь Китай.
Я Жу взглянул на часы и оборвал течение мыслей. Полчаса еще не истекли, однако он шагнул к столу и нажал на кнопку: посетительница может войти.
Незаметная дверь в стене скользнула вбок. Вошла его сестра Хун Ци. Очень красивая женщина. Сестра у него действительно красавица.
Они встретились посредине комнаты, расцеловали друг друга в щеку.
- Маленький братец, - сказала Хун. - Сегодня ты чуть старше, нежели вчера. Когда-нибудь догонишь меня.
- Нет, - отозвался Я Жу. - Не догоню. Но никто не ведает, кому кого в итоге придется хоронить.
- Почему ты говоришь об этом сейчас? В день рождения?
- Умный знает, что смерть всегда ходит с ним рядом.
Он провел сестру в другой конец комнаты, где стояли мягкие кресла и диван. Хун не любила алкогольные напитки, и он налил чаю из золоченого чайника. Сам же пил воду.
Хун Ци с улыбкой смотрела на него. Потом разом посерьезнела.
- Я принесла тебе подарок. Но сперва хочу узнать, правдивы ли слухи, дошедшие до меня.
Я Жу развел руками:
- Я окружен слухами. Как все публичные люди обоего пола. В том числе и ты, дорогая сестра.
- Мне хотелось бы только знать, правда ли, что свои крупнейшие строительные контракты ты получил с помощью взяток. - Хун Ци резко отставила чайную чашку. - Ты понимаешь, что это означает? Я имею в виду взятки.
Я Жу вдруг устал от Хун Ци. Нередко их разговоры развлекали его, потому что сестра отличалась умом и меткостью суждений. К тому же в спорах с нею он мог отшлифовать собственные аргументы. Она придерживалась старомодных взглядов, чтила идеалы, которые уже ничего не значили. Солидарность - такой же предмет торговли, как и все остальное. Классический коммунизм не выдержал тягот действительности, в которой старые теоретики, собственно, никогда не разбирались. То, что Карл Маркс был во многом прав, что касается фундаментального значения экономики для политики, а Мао показал, что даже бедные крестьяне могут подняться из нищеты, вовсе не означало, что огромные задачи, стоявшие сейчас перед Китаем, можно решить, продолжая некритично применять классические методы.
Хун Ци ехала в будущее, пустив лошадь, так сказать, задом наперед. Я Жу знал: ее ждет неудача.
- Мы никогда не станем врагами, - сказал он. - Наша семья была в числе пионеров, когда наш народ начал странствие из упадка. Мы просто спорим о том, какие способы надо применять. Но я, разумеется, никого не подкупаю и сам тоже взяток не беру.
- Ты думаешь только о себе. А больше ни о ком. Мне трудно поверить, что ты говоришь правду.
На миг Я Жу вышел из себя: