Из всех мужиков двора Задорову было особенно жаль именно этого Бурлакова. Он был свой брат, бывший фронтовик-артиллерист, инвалид войны, кончивший ее старшим лейтенантом, командиром батареи. А сейчас? Огрубел, опустился. И стыдно ему за себя, вот он и "заливает" этот стыд горячительным, внешней грубостью и нахальством.
Затерялось его хорошее от окружающих, и все теперь видят в нем. Бурлакове, только внешнее - грубость полуспившегося человека.
В это время Задоров увидел идущего к их подъезду милицейского подполковника довольно внушительной наружности. Что-то будто оборвалось в его душе. "Ко мне…" - уверенно и тоскливо подумалось ему.
Лицом к лицу
Предчувствие не обмануло Задорова. Вернувшись с балкона в квартиру, он вскоре услышал настойчивый звонок. Задорова изнутри будто обдало жаром, он всегда чувствовал приближение опасности, мгновенно обретая наружную холодность и спокойствие.
Как он и ожидал, незваным гостем оказался милицейский подполковник.
Задоров сухо пригласил его пройти из крошечной прихожей в комнату.
Телевизор на тумбочке-подставке стоял несколько криво, и один конец салфетки под ним спускался несколько ниже другого. На диване в беспорядке валялись подушки и одеяло. Стол был завален газетами и книгами, среди которых Брянцев приметил капитальное, двухтомное издание "Лекарственные средства". На столе же стояла настольная лампа и радиоприемник. Да, женщина в этом доме явно отсутствовала.
Заметив оценивающий взгляд Брянцева, Задоров все так же сухо извинился:
- Простите за некоторый беспорядок. Пожалуйста, присаживайтесь.
Обмениваясь первыми фразами, они внимательно вглядывались друг в друга. Глядя на Задорова, Брянцев почему-то вспомнил давнюю, еще доперестроечную поездку в Крым, экскурсию на раскопки какого-то древнего города, кажется, Херсонеса, вспомнился экскурсовод, который предлагал им обратить особое внимание на "первые признаки цивилизации - появление замков…" Тогда его буквально поразила эта деталь, и он не остался равнодушен к действительно благородным останкам той цивилизации - обломкам гранитных, искусно вытесанных, украшенных тонкой резьбой величественных колонн. Теперь невольно вспомнились эти колонны - сохранившие былое величие.
Словом, встретившись с Задоровым лицом к лицу, Брянцев пришел к заключению, что Пустаева, облюбовав Задорова на роль "своего доброго старичка", не была дурой…
Так же внимательно изучал и Задоров Брянцева. Вообще-то он не любил милиционеров. О всех о них он судил, как говорят, чохом. Все они казались ему жуликоватыми, своекорыстными верхоглядами, злоупотребляющими предоставленной им властью. Порой он сам пользовался расхожим изречением: "Человек ты или милиционер?" До сих пор он не сталкивался с милицией лично. Ведь обычно с ней имеют дело или люди, попавшие в беду, - они сами бегут к ней: "Помогите!..", или нарушители закона и порядка, тех милиция попросту "берет". Задоров всю жизнь из бед и неприятностей старался выйти собственными силами, без чужой помощи.
Перед ним сидел коренастый, пожилой, но весьма крепкий мужчина. Голову его уже тронула седина. Задоров вспомнил один городок в их области, когда-то даже уездный, а потом захиревший из-за отдаленности от железной дороги и превратившийся в большое село. В нем жили потомки стрельцов, и женщины отличались там истинно русской красотой, а мужчины были похожи на этого подполковника: крепкие, надежные, немногословные. И потом во взгляде этого подполковника не было и тени высокомерия, сознания своих властных полномочий. Казалось, сними с него милицейский мундир, одень в цивильное, и он бы стал даже приятен Задорову.
- Видите ли, - начал Брянцев, - мы проверяем некоторые факты, связанные с делом об убийстве вашего участкового врача - Пустаевой. Есть предположение, что она сознательно "залечивала" женщин в благополучных, дружных семьях. Так, например, считает и ваш сосед по дому Бурлаков… А что по этому поводу думаете вы?
Теперь взгляд Задорова задымился откровенной ненавистью, но ответил он все-таки сдержанно:
- К сожалению, Бурлаков прав. Жаль, что я понял это слишком поздно.
В его голосе, как показалось Брянцеву, зазвучали живые, искренние нотки.
- Вам этого не понять. Ведь мы с моей Ля, простите, Ольгой Николаевной, встретились на войне. Она нас и повенчала. И с тех пор я старался быть ей не только опорой, но и защитой. А вот в этом случае сплоховал. Бурлаков-то оказался умнее, решительнее меня. Он взял да и выгнал эту Пустаеву. Ну, а я… Я медлил. Не мог допустить даже мысли, что такое возможно…
- Что вы подразумеваете под словом "такое"?
- Сознательное устранение из жизни пациента, - ни на мгновение не задумываясь, ответил Задоров, и Брянцев понял, что мысль эта давно выстрадана им.
- А может быть, вы ошиблись? Может, это просто была ошибка?
- Говорите, ошибка? Нет, происшедшее с моей Ля не было ошибкой…
Задоров теперь говорил горячо и убежденно.
- Видите ли, случилось так, что Пустаева ушла в отпуск. Ее участок поручили другому врачу, молодой симпатичной женщине. Она назначила моей жене лечение, и та пошла на поправку. Повеселела. Стала выходить во двор. Даже ездила на базар, правда, вместе с соседкой. Словом, я тоже обрел, как говорят спортсмены, "второе дыхание". Но тут на наше горе вышла из отпуска Пустаева… Тут все и началось…
От угрюмой сдержанности Задорова теперь не осталось и следа. Казалось, он был даже рад высказаться, поделиться своей сердечной болью, и Брянцев больше не задавал вопросов, - он был уверен, что Задоров теперь сам, по своей инициативе продолжит рассказ.
- Словом, как только Пустаева опять взяла в свои руки лечение моей Ольги Николаевны, состояние ее резко ухудшилось. Она потеряла аппетит, стала отказываться от еды, а если я все-таки заставлял ее что-то съесть, ее тут же тошнило. Она совсем ослабела, с трудом вставала с постели. Я стал опасаться самого худшего… И тут у меня появилось первое подозрение. Случилось это так. Однажды мы сидели с Пустаевой одни в этой самой комнате. Моя Ольга Николаевна после осмотра, измерения кровяного давления ушла в свою спальню, - она в этот день чувствовала себя особенно плохо. Пустаева выписывала рецепты, и я сказал: "Учтите, Елена Ионовна, если с моей Ольгой случится беда, то будет не один, а два трупа…" Я имел в виду себя… Пустаева оторвалась от бумаг и посмотрела на меня игривым взглядом. "Не унывайте, Владимир Степанович. Мы вам тут же найдем замену, более молодую, более образованную, более богатую, наконец…" Она улыбнулась, словно предлагала себя. Я был поражен и не нашелся с ответом. После этого я стал размышлять. Я вспомнил, что в последнее время Пустаева приходила к нам разряженная в пух и прах. И тогда я обложился медицинской литературой. Словом… - лицо Задорова вдруг опять приобрело строгое и деланно безразличное выражение. - Я, кажется, наговорил много лишнего. Извините…
- Ну почему же "лишнего", - возразил Брянцев. Вообще-то он и до встречи с Задоровым ждал чего-то подобного этому рассказу, но услышанная исповедь взволновала его, однако не настолько, чтобы он забыл, что перед ним сидит подозреваемый, и все же достаточно для того, чтобы он, Брянцев, почувствовал к нему что-то отдаленно похожее на сочувствие.
Собранные им факты неопровержимо доказывали, что убийство совершил именно Задоров, но Брянцеву вспомнились слова прокурора города Макара Трофимовича о том, что за тридцать лет его службы против врачей возбуждалось всего два дела, да и те были проиграны, - "Врач всегда будет оправдывать другого врача…" Значит, у Задорова не было возможности законным путем покарать Пустаеву…
Вспомнились подполковнику и слова Бурлакова: "Есть бог на свете. А то я и сам бы ее прикончил, взял бы грех на душу. Ан нет, - бог…" Сейчас этот "бог" сидел перед ним, а старый сыщик, кажется, сплоховал - размяк…
- Говорят, Владимир Степанович, что после известного события вы почти не выходите из дома. Даже хлеб, молоко вам приносят собесовские женщины…
- Не собесовские, а внуки да дочка, - поправил его Задоров.
- Но - куда вы ездили в ночь на двадцать второе мая?
Лицо Задорова изменилось. В карих глазах, еще недавно подернутых тоскливой дымкой, вспыхнул огонь. Вся его фигура, только что выражавшая безнадежность, усталость и разочарование жизнью, напряглась и, казалось, стала излучать скрытую до того силу. Он строго посмотрел на Брянцева:
- А уж это, товарищ подполковник, мое личное дело.
- Но вас видели в тот момент, когда вы раздавили каблуком золотые часики…
- Я не думал, что моя скромная особа способна доставить вам столько беспокойства, - почти равнодушно ответил Задоров.
Брянцев поднялся:
- Тогда не смею больше надоедать. Был рад познакомиться. Через минуту Задоров остался один.
А следователь спешил. Он решил немедленно, сейчас же разыскать дочь Задорова и документально закрепить всего лишь один факт: в ночь на двадцать второе мая ее отец - Задоров Владимир Степанович - к ней не приезжал…
"Но будь я проклят, - думал при этом Брянцев, - мне от всего сердца жаль старика. Ведь настоящий преступник не он, а сама Пустаева". И ему стало мучительно противно то, чего он добивался: изобличения старого солдата, попавшего в исключительную, неординарную ситуацию.
А между тем Задоров сидел за своим столом, подперев отяжелевшую голову ладонями, да смотрел на окно неподвижным взглядом. Но он не был на самом деле безразличен к произошедшему. Задоров отлично понял, что в ту роковую ночь его действительно кто-то видел и может подтвердить, что это он раздавил золотые часики, сорванные им с Пустаевой. Это означало конец. Но он и теперь не дрогнул. Создавать видимость алиби? Сказать, что он ездил к дочери? Он не будет втягивать ее в обман.
Сложившаяся обстановка напоминала ему трудный воздушный бой. Как и там, здесь вокруг него сгущалась опасность. Как и там, здесь нужно было правильно, "грамотно", как говорили в полку, оценить соотношение сил, возможности противника и выбрать правильную тактику боя.
Задоров по опыту войны знал, как превращать даже собственную гибель в победу. Он, Задоров, должен победить этого милиционера.
Приняв такое решение, Задоров встал и прошел в свою спальню.
Там, на книжном шкафу, он соорудил памятный утолок: поставил особо дорогие ему фотографии. Вот его жена - ефрейтор на фронте. Вот - совсем, кажется, недавняя, милая. А вот маленькая сценка: он поднял стопку вина, а она, положив локти на стол, улыбается ему…
Он остановился перед этими семейными реликвиями и в скорбном молчании опустил голову.
Ему вдруг вспомнилось. Когда ей стало совсем плохо, она однажды сказала ему: "Давай, батя, вместе, как жили…" Она предлагала ему вместе уйти из жизни. А он, дурак, не понял ее тогда, стал говорить о том, что она поправится, выздоровеет… Теперь-то он понимал, как бы это было прекрасно: уйти вместе, как жили. С ним и ей не было бы страшно переступить порог, который называется смертью. А он тогда сплоховал…
Он приготовил бумагу и отправился на кухню, подумал: "Дочка работает во вторую смену, значит, придет не раньше семи вечера. Дети на учебе - сейчас не придут. Значит, можно. Успею…"
После этого он сел за кухонный стол и написал на конверте: "Подполковнику милиции Брянцеву Сергею Ивановичу". Взял лист почтовой бумаги и тем же твердым почерком начертал: "Малоуважаемый Сергей Иванович!" Полюбовавшись на свое творение, он решительно встал, плотно затворил дверь, ведущую в прихожую, и открыл краны всех четырех конфорок газовой плиты. Совершив это, он опять сел за стол и стал писать письмо "малоуважаемому".
Письмо
Этот день казался Брянцеву самым трудным за всю его служебную жизнь.
Все складываюсь отвратительно.
Покинув Задорова с единственной целью: как можно быстрее установить теперешнюю фамилию, имя и адрес дочери старого ветерана, он вернулся в райотдел.
Здесь его ждала полная неожиданность: Сережа Масленников доложил ему, что по приказу начальника отдела он получил новое задание. Брянцев, естественно, возмутился и отправился к начальнику. Тот встретил старого оперативника любезной улыбкой, пригласил его сесть и пожатовался:
- Такие наступили времена, Сергей Иванович, вчера одно, нынче - другое. Опять были звонки, и там, - он кивнул головой, показывая куда-то вверх, - теперь изменили свою точку зрения. Почему? Скажу откровенно: не информирован. Но очевидно одно: параллельное дознание отменяется, интерес к расследованию обстоятельств убийства Пустаевой явно упал. Почему? Начальник уголовного розыска области доверительно сказал мне, что областная прокуратура, взявшая это дело в свои руки, просила не отягощать допущенное нами нарушение законности, связанное с проведением параллельного расследования. Следователь, назначенный вместо убитого Бубнова, хочет провести следствие без постороннего вмешательства. Не принимайте, Сергей Иванович, такой оборот дела близко к сердцу. Ну, что нам: вам или мне, Пустаева? Что нам за дело до того, чем завершится следствие? Начальству виднее. Так что сохраните материалы вашего расследования в своем архиве, а еще лучше - сожгите.
Потрясенный цинизмом услышанного, Брянцев вернулся в свой кабинет. Он задавал себе множество вопросов и не находил ответов. Из тяжелых раздумий его вывел телефонный звонок.
Звонил старший лейтенант Крупнов, явно взволнованный.
- К Задорову дочка пришла и не смогла дозвониться. У нее ключи есть. Бесполезно. Старик замок на стопор поставил. А из щелей газом пахнет. Так что мы боимся…
- Ломайте дверь, - закричал в трубку Брянцев. - Я сейчас буду.
Задоров сидел, уронив голову на кухонный стол. Врач скорой помощи, которого догадалась вызвать дочка Задорова, констатировал смерть от отравления кухонным газом.
Дверь в квартиру была взломана. На лестничной площадке, в прихожей толпились люди. В кухне были только Крупнов, врач и молодая женщина. Она молчала, но по щекам ее чистыми струйками катились слезы. Крупнов начал было что-то докладывать, но Брянцев оборвал его:
- Позаботьтесь, чтобы отремонтировали дверь и замки.
Ушел и врач. Подполковник остался один на один с дочерью ветерана. И в это время он заметил под головой покойника, под его спутанными седыми волосами краешек обыкновенного конверта.
Осторожно, двумя пальцами, вытянул его. На нем значилось: "Брянцеву Сергею Ивановичу". Подполковник вскрыл конверт.
"Малоуважаемый Сергей Иванович!
Ваши подозрения и намеки были правильными. Да, это я убил, раздавил змею в белом халате. Но я не считаю свой поступок преступлением. Просто она получила то, что заслужила.
Я где-то читал, что если охотник убивает тигра, то это называется спортом. А если тигр - охотника, его обвиняют в кровожадности. Вот я и есть такой "тигр", доведенный до ярости отчаяния, и я сделал свое дело сам, потому что надеяться на помощь правосудия было бы просто глупо. Двадцать седьмого октября Пустаева уговорила-таки мою жену лечь в больницу, - читал он. - Там она попала в руки замечательного человека, умного врача - Надежды Михайловны, но было уже поздно.
Дочка моя дневала и ночевала при матери. Одиннадцатого ноября я и сам лег в больницу с тем, чтобы помочь дочери ухаживать за больной.
Первое, что я установил там, - заведующая отделением Шапкина и Пустаева были, оказывается, закадычными подругами. Мои подозрения перешли в уверенность - помещение моей Ляченьки в больницу должно было стать прикрытием преступления Пустаевой.
А потом была смерть, похороны, и я остался один. Я понимал: у меня нет ни малейшего шанса добиться законного наказания.
Тогда я решил стать и судьей, и палачом".
Дойдя до этого места, Брянцев грустно покачал головой: ему вспомнилось, что фактически никому нет дела до правды о жизни и смерти Пустаевой, и бывший военный летчик в этом оказался прав.
"Жаль только дочку и внуков. Им моя смерть причинит горе и боль. Но ведь этого не избежать, годом раньше или годом позднее. Разница небольшая. Но зато я добился справедливой расплаты за смерть их матери и бабушки".
Брянцев протянул листки почтовой бумаги дочери погибшего:
- Следствию эта бумага не нужна. Сохраните ее или уничтожьте.
Вечером того же дня Брянцев вручил полковнику Коршунову рапорт с просьбой об увольнении его из органов МВД на пенсию. Он просто не мог оставаться на службе у неких "весьма влиятельных", но беззаконных сил.