Я остался и, сидя, размышлял о смысле последнего замечания, потом прошел до дверей посмотреть, не пойдет ли кто за ними, и убедился, что действительно идут. Первым шел грузный, толстый тип с огромными челюстями и добродушным выражением лица. Но это едва ли имело какое-либо значение, так как за ним последовало еще несколько десятков человек. Ведь главное развлечение вечера было уже позади. Такие грандиозные моменты выпадают редко и вряд ли повторяются вновь - разве только трижды за вечер "семь вечеров в неделю" - и теперь клиенты направились к более сочным пастбищам, где можно выпить за четверть цены.
Вскоре клуб наполовину опустел, дымовая завеса стала рассеиваться, и видимость улучшилась, но в минутном затишье я не увидел ничего интересного. Вокруг суетились официанты. Я заказал виски, в котором тщательный химический анализ с трудом обнаружил бы каплю алкоголя. Какой-то старичок, двигаясь целеустремленно, вытирал крошечную танцплощадку - он смахивал на жреца, исполняющего священный ритуал. Оркестр уже не играл, а оркестранты, видимо, были начисто лишены слуха.
И в этот момент я увидел ту, ради которой пришел сюда, но, похоже, наша встреча не обещала быть долгой.
Астрид Лемэй стояла у двери, ведущей во внутренние помещения, поправляя накидку на плечах, в то время как какая-то другая девушка шептала ей что-то на ухо. По напряженному выражению их лиц, по торопливым жестам было видно, что разговор идет о чем-то важном. Астрид несколько раз кивнула в ответ, а потом пробежала через крошечный зал и выскочила на улицу. Я последовал за ней. Я почти нагнал ее и был всего в нескольких футах позади, когда она свернула на Рембрандтсплейн. Потом Астрид остановилась. Я тоже остановился и посмотрел в том направлении, куда смотрела она, и прислушался к тому, к чему прислушивалась она.
Шарманка стояла на улице, возле летнего кафе под навесом. Даже в столь поздний час кафе было набито битком, и многострадальные посетители выглядели так, будто они готовы уплатить большие деньги за то, чтобы очутиться подальше отсюда. Шарманка казалась точной копией стоящей перед моим отелем - в той же крикливой цветочной гамме, под пестрым балдахином, с плясавшими на эластичных шнурках куклами в таких же нарядах. Но эта уступала той, как в техническом, так и в музыкальном отношении. Шарманкой тоже управлял древний старец, но у него, в отличие от моего знакомца у "Эксельсиора", была борода, не меньше фута длиной, волнистая, седая и, похоже, не мытая и не знавшая расчески с тех пор, как ее обладатель перестал бриться. Шляпа и английская армейская шинель, доходившая до щиколоток, составляли наряд старика. В потоке вскриков, стенаний и хрипов шарманки мне померещился отрывок из "Богемы" хотя Пуччини никогда не заставлял умирающую Мими страдать так, как она страдала бы, очутись в этот вечер здесь.
Немногочисленная, но, видимо, внимательная публика состояла всего из одного человека. Я узнал его - он толкался в группе юнцов, которых я видел возле шарманщика у своего отеля. Одежда его была поношенной, но имела опрятный вид. На болезненно худые плечи падали прямые черные волосы, из-под куртки на спине торчали острые лопатки. Даже на расстоянии 20 футов я видел, что он дошел до крайней степени истощения. Я мог рассмотреть лишь часть его лица, но и этого вполне хватало, чтобы нарисовать весь облик: впалые, как у чахоточного, щеки, кожа цвета старого пергамента.
Он стоял, привалившись к шарманке, но отнюдь не из-за любви к Мими, без подпорки он бы попросту упал. Было совершенно ясно, что парень серьезно болен и находится на грани обморока. Временами его тело сотрясалось от непроизвольных конвульсий, и изо рта вырывались какие-то рыдающие гортанные звуки.
Старик явно понимал, что клиент невыгодный, и суетился вокруг него, укоризненно прищелкивая языком и беспомощно взмахивая руками.
В то же время он опасливо оглядывался через плечо и обводил глазами площадь, будто кого-то или чего-то боялся.
Астрид быстро подошла к шарманке, не зная и не подозревая, что я следую за ней по пятам. Она улыбнулась старику, словно прося у него прощения, обхватила молодого человека и оттащила его от шарманки. На мгновение тот попытался выпрямиться, и я увидел, что это довольно высокий парень, дюймов на шесть выше девушки, и его рост лишь подчеркивает ужасную худобу. Неподвижные, остекленевшие глаза и лицо человека, умирающего от истощения. Неестественно впалые щеки, создающие впечатление отсутствия зубов.
Астрид наполовину вела его, наполовину тащила на себе. Но хотя он весил не больше, чем она - а может даже и меньше - его неуправляемые движения чуть не сбивали ее с ног.
Не говоря ни слова, я подошел, обхватил молодого человека рукой - мне показалось, что я обнимаю скелет, и освободил девушку от тяжести. Астрид взглянула на меня, и в глазах вспыхнули страх и беспокойство. Моя окраска вряд ли внушала доверие.
- Прошу вас, не надо, - сказала она умоляющим голосом. - Я сама. Уходите.
- Вам не справиться, мисс Лемэй! Ведь мальчик серьезно болен.
Она уставилась на меня.
- Мистер Шерман?
- Угу… Но это мне не очень нравится… Час назад или немногим больше вы утверждали, что никогда меня не видели и не имеете понятия, как меня зовут, а теперь, когда я стал смахивать на негра и стал настолько привлекателен… Опля!..
Джордж, резиновые ноги которого обмякли, чуть не выскользнул у меня из рук. Я понял, что вальсируя таким образом по Рембрандтсплейн, мы далеко не уйдем. Поэтому я наклонился, чтобы поднять и перекинуть его через плечо, но Астрид в панике схватила меня за руку.
- Нет, нет! Не надо так! Не надо!
- Почему? - рассудительно спросил я. Ведь так будет легче.
- Нет, нет! Если вас увидит полиция, его заберут! Я выпрямился, снова обхватил Джорджа и попытался, насколько это было возможно, удержать его в вертикальном положении.
- Преследователь и преследуемые, - заметил я. - Вы с Ван Гельдером.
- Простите?
- А ваш братец Джордж…
- Откуда вам известно его имя? - прошептала она.
- Моя работа как раз и заключается в том, чтобы все знать, - торжественно заявил я. - Так вот, ваш братец Джордж поставил себя в невыгодное положение, дав полиции повод заинтересоваться им. Иметь братом бывшего заключенного не всегда удобно в социальном отношении.
Она промолчала. Мне кажется, я еще не встречал человека более несчастного, чем она в эти минуты.
- Где он живет? - спросил я.
- Со мной, конечно! - Мой вопрос как будто удивил ее. - Здесь, неподалеку.
Действительно, дом находился примерно в пятидесяти ярдах, в узком грязном переулке за клубом "Балинова". Никогда не поднимался по такой узкой и извилистой лестнице, как та, которая вела к квартире Астрид. Сгибаясь под тяжестью Джорджа, я взобрался наверх.
Она открыла дверь в квартиру, оказавшуюся немногим больше кроличьей клетки, и состоявшую, насколько я мог видеть, из крошечной гостиной и смежной с ней такой же крошечной спальни. Я прошел прямо в спальню, опустил Джорджа на узкую кровать и, выпрямившись, вытер лоб.
- Ну и ну! - сказал я. - Легче забираться по стремянке, чем по вашей проклятой лестнице.
- Извините. В женском общежитии было бы дешевле и… Но с Джорджем… Кроме того, в клубе не так много платят.
Судя но этим двум крошечным комнатушкам, опрятным, но бедным, как и одежда Джорджа, в клубе "Балинова" ей действительно платили мало.
Я сказал:
- Люди в вашем положении должны быть счастливы, даже имея это малое.
- Простите?
- Никаких "простите"! Вы хорошо знаете, что я имею к виду. Не правда ли, мисс Лемэй? Простите, могу я называть вас просто Астрид?
- Откуда вы знаете мое имя!.. Откуда… откуда вам известно обо мне?
- Хватит! - сказал я довольно грубо. - Хотя бы ради вашего дружка!
- Дружка! У меня нет дружка!
- Значит бывшего дружка! Или, может, его лучше называть покойным дружком?
- Вы имеете в виду Джимми? - прошептала она.
- Да, да, Джимми Дюкло! - Я кивнул. - Не знаю, в какой степени, но в его гибели виноваты и вы. Он, однако, успел рассказать кое-что о вас. У меня даже есть ваше фото.
Она была в полном замешательстве.
- Но… но в аэропорту…
- А чего вы могли ждать от меня? Чтобы я заключил вас в объятия? Джимми убили там, потому что он на что-то решился. На что именно?
- Простите, но я ничем не могу вам помочь.
- Не можете или не хотите?
Она промолчала.
- Вы любили его, Астрид? Я имею в виду Джимми?
Она молча взглянула на меня. Когда она медленно кивнула в ответ, глаза ее уже повлажнели.
- И, тем не менее, вы ничего не хотите сказать? - Молчание. Я вздохнул и попробовал с другой стороны. - Джимми говорил вам, чем он занимается?
Она покачала головой.
- Но вы догадывались? Она кивнула.
- И сообщили кому-то о своей догадке? Это ее доконало.
- Нет! Нет и нет! Никому! Клянусь Богом, никому не говорила!
Она, несомненно, любила его и сейчас не лгала.
- Он никогда не упоминал обо мне?
- Нет.
- Но вы знаете, кто я?
Она молча смотрела на меня, и по ее щекам медленно скатились две слезы.
- Вы ведь отлично знаете, что я работаю в отделе по борьбе с наркотиками в лондонском отделении Интерпола!
Она продолжала молчать. Я схватил ее за плечи и сильно встряхнул.
- Ну как, знаете? - Она кивнула.
Так кто же вам обо мне сказал, если не Джимми?
- Господи! Пожалуйста, оставьте меня в покое!
За первыми слезами полились ручьи. Видно, в этот день ей было суждено плакать, а мне вздыхать, так что я опять вздохнул и, снова изменив тактику, взглянул на юношу, лежавшего на кровати.
- Насколько я понимаю, Джордж - не кормилец в семье, - сказал я.
- Джордж не может работать, - произнесла она таким тоном, словно излагала очевидные вещи. - Он уже больше года не работает. Но при чем тут он?
- При всем… - Я подошел и склонился над ним, пристально всмотрелся в лицо, приподнял и опустил одно веко. - Что вы с ним делаете, когда он в таком состоянии?
- Ничего нельзя сделать.
Я завернул рукав на костлявой руке Джорджа. Исколотая, вся в пятнах, обескровленная, она имела отталкивающий вид. По сравнению с ней, рука Труди была красивой.
Я сказал:
- Никто никогда не сможет ему чем-либо помочь. И вы это знаете, не так ли?
- Знаю! - Она перехватила мой внимательный взгляд, перестала вытирать лицо кружевным платочком размером с почтовую марку и горько улыбнулась. - Хотите, чтобы я показала и свою руку?
- Не в моих обычаях обижать симпатичных девушек. Я только хочу задать вам несколько простых вопросов, на которые вы в состоянии ответить. Давно Джордж на игле?
Три года.
- Как долго вы работаете в клубе?
- Три года.
- Вам нравится?
- Нравится! - Эта девочка выдавала свои чувства, стоило ей только открыть рот. - Да вы знаете, каково работать к ночном клубе?! Да еще в таком ночном клубе?! Гадкие и мерзкие одинокие старики с их жадными взглядами…
- Джимми Дюкло не был ни мерзким, ни гадким, ни старым!
Она растерялась.
- Нет… Конечно, нет! Джимми…
- Джимми Дюкло погиб, Астрид! И погиб из-за официантки ночного клуба, которую шантажируют.
- Меня никто не шантажирует!
- Нет? В таком случае, кто же заставляет вас молчать? Или выполнять работу, которую вы явно ненавидите? И что конкретно позволяет им оказывать давление? Может, причина в Джордже? Что же он натворил, или что они ему приписывают? Он сидел в тюрьме, это мне известно, тут что-то другое. И что заставило вас шпионить за мной? Что вам известно о гибели Джимми Дюкло? Я знаю, как он погиб, но кто его убил и почему?
- Я не знала, что его убьют… - Она опустилась на диван и закрыла лицо руками. Плечи ее дрожали. - Я не знала, что его убьют.
- Ну хорошо, Астрид… - Я отступился, ибо ничего не мог от нее добиться, кроме растущего к себе чувства неприязни. Она, видимо, действительно любила Дюкло, прошел всего один день с момента его гибели, а я тут бережу кровоточащую рану. - Я знаю, что грозит вам, если вы заговорите, но, ради собственного блага, Астрид, подумайте над моими словами! Вы должны думать о своей жизни и больше ни о чем. Жизнь Джорджа уже вся позади.
- Я ничего не могу сделать… ничего не могу сказать, - она все еще сидела, закрыв лицо руками. - Прошу вас, уходите!
Я решил, что тоже не смогу здесь больше ничего сделать и ничего сказать, и поступил так, как просила она - я ушел.
Оставшись лишь в брюках и майке, я заглянул в крошечное зеркальце в маленькой ванной. От грима на лице, руках и шее не осталось и следа, чего я отнюдь не мог сказать о большом белом полотенце, которое уже не было белым, а приняло - и боюсь, необратимо - шоколадный оттенок.
Из ванной я вышел в спальню. Она едва вмещала кровать и небольшой диванчик, который также годился для сна.
Мэгги и Белинда устроились на кровати. Обе выглядели весьма привлекательно в нарядных ночных сорочках, которые, казалось, состояли главным образом из дырочек. Но в этот момент мой ум занимали совсем другие проблемы.
- Вы испортили наше полотенце, - пожаловалась Белинда.
- Скажете, что вы снимали им грим. - Я потянулся за своей рубашкой, ворот которой тоже приобрел устойчивый коричневый оттенок. - Значит, большинство девушек, работающих в ночных клубах, живут в женском общежитии?
Мэгги кивнула.
- Так сказала Мэри.
- Мэри?
- Да, та славная девушка-англичанка, которая работает в "Трианоне".
- В "Трианоне" славные англичанки не работают. Там работают только легкомысленные английские девицы. Она не из тех, что были в церкви? - И когда Мэгги отрицательно покачала головой, я добавил: - Ну что ж, по крайней мере, это согласуется с рассказом Астрид!
- Астрид? - переспросила Белинда. - Вы с ней говорили?
- Я провел с ней часть дня. Но, боюсь, без особого успеха. Она не отличалась общительностью. - Вкратце я рассказал им, как замкнуто держалась Астрид, и продолжал: - Так вот, пора вам понемножку приниматься за настоящую работу, вместо того, чтобы шляться по ночным кабакам. - Они переглянулись и затем удостоили меня холодными взглядами. - Вы, Мэгги, прогуляйтесь завтра в Вондель-Парк. Посмотрите, не будет ли там Труди, вы ведь ее знаете. Только постарайтесь, чтобы она вас не видела - она тоже вас знает. Приглядитесь, чем занимается, с кем встречается, разговаривает. Это большой парк, но Труди вы легко найдете: ее сопровождает очаровательная старушечка, пяти футов в обхвате. А вы, Белинда, понаблюдайте завтра вечером за женским общежитием. Если увидите какую-нибудь девушку из церкви, следуйте за ней и посмотрите, куда она пойдет и что будет делать. - Я с отвращением влез в свою совершенно мокрую куртку. - Спокойной ночи!
- И это все? Вы уходите? - спросила Мэгги с некоторым удивлением.
- Ого, какая спешка, - подхватила Белинда.
- Завтра вечером, - пообещал я, - я уложу вас в постельки и расскажу сказочку о Златовласке и трех медведях. А сегодня у меня дела.
Глава 7
Я припарковал полицейскую машину на самом знаке "Стоянка запрещена", выведенном краской на мостовой, и оставшиеся сто ярдов до отеля прошел пешком. Шарманка исчезла куда-то, холл отеля пустовал и лишь помощник управляющего дремал в одиночестве за столом. Я тихонько протянул руку, снял с крючка свой ключ, поднялся пару пролетов по лестнице и только тогда вызвал лифт - чтобы не нарушать крепкий и, по-видимому, честно заработанный сон помощника управляющего.
В номере я снял мокрую одежду, а это означало, что я снял с себя все, переоделся в сухое и на лифте спустился вниз в холл, небрежно бросив ключ от номера на стол. Помощник управляющего пробудился и, мигая, посмотрел на меня, потом взглянул на часы, потом на ключ. Именно в таком порядке.
- Мистер Шерман? Я не слышал, как вы приходили.
- Это было уже несколько часов назад. Вы спали. Так могут спать только невинные младенцы…
Но он не слушал и снова посмотрел на часы.
- Что вы тут делаете, мистер Шерман?
- Брожу во сне.
- Уже половина третьего ночи.
- Но ведь во сне днем не бродят! - с несокрушимой логикой заметил я. Потом повернулся и окинул взглядом холл. - Как? Ни швейцара, ни портье? Ни таксиста, ни шарманщика? И даже ни одного хвоста или тени в поле зрения? Тишина! Бездействие! Вас призовут к ответу за такую халатность!
- Простите!
- Вечная бдительность - так можно дослужиться до адмирала.
- Я вас - не понимаю.
- Кажется, я себя тоже не понимаю. Тут есть какие-нибудь парикмахерские, работающие в ночное время?
- Есть ли тут что… как вы сказали?
- Неважно! Уверен, найду где-нибудь!
Я вышел. Отойдя ярдов на двадцать от отеля я резко нырнул в какое-то парадное, бодро приготовившись оглушить любого, кому взбредет в голову последовать за мною. Но прошло несколько минут, и я понял, что за мной никто не следит. Тогда я добрался до своей машины и поехал в район доков. Оставив ее на соседней улице в некотором отдалении от церкви американских гугенотов, я вышел на набережную.
Канал, обсаженный деревьями, был темен и мрачен, и в его водах не отражалось ни одного огонька от тускло освещенных узких улиц, расходившихся в обе стороны. Церковь выглядела еще более ветхой и ненадежной и вызывала то странное ощущение безмолвия, отрешенности и настороженности, которое пробуждают многие церкви среди ночи. Огромный кран с массивной стрелой зловещим силуэтом выделялся на фоне ночного неба. Ни движения, ни звука, ни малейшего признака жизни. Только кладбища не хватало.
Я перешел улицу, поднялся по ступенькам и потянул дверь. Она оказалась незапертой. Пожалуй, не было никаких причин держать ее на замке, но, тем не менее, это обстоятельство удивило меня. Судя по всему, петли двери были отлично смазаны, ибо она открылась и закрылась совершенно беззвучно.
Я зажег фонарик и быстро очертил им круг в 360 градусов. Церковь пустовала. Тогда я приступил к более детальному осмотру. Внутри она оказалась еще меньше, чем можно было предположить, глядя снаружи, и старина ощущалась еще острее - я даже заметил, что дубовые скамьи с высокими спинками первоначально вырубались теслом. Я посветил наверх, но вместо обычной галереи увидел лишь шесть небольших и мутных окошек с цветными стеклами. Даже в солнечный день свет с трудом в них пробивался.
Дверь, в которую я вошел, служила единственным входом в церковь. В дальнем углу, между кафедрой и старинными органами виднелась еще одна дверь.
Я прошел к двери, взялся за ручку и выключил фонарь. Дверь слегка скрипнула. Я вошел в нее, к счастью, медленно и осторожно, ибо вместо пола под ногами оказались первые ступеньки лестницы, ведущей вниз. Я спустился по ним - 18 ступенек, образующих как бы законченный виток спирали, и осторожно двинулся вперед, вытянув руку, чтобы нащупать предполагаемую дверь. Но двери не было. Я включил фонарик.