В Серебровке Репьев появился пять лет назад, освободившись из тюрьмы. Где он отбывал наказание и за что, никто из серебровцев не знал. В колхозе начал работать шофером, - водительские права у него были, - затем пробовал трактористом, комбайнером, куда-то уезжал из Серебровки, но быстро вернулся и упросил бригадира Гвоздарева направить его на курсы пчеловодов. Проучившись зиму в Новосибирске, прошлой весной принял колхозную пасеку. С той поры поселился в пасечной избушке. В деревню наведывался лишь за водкой да продуктами. Голубеву рассказывали, что Гриня в пьяном виде любил неразумные шутки. То, бывало, начнет с нехорошим смешком кому-либо угрожать, что подожжет усадьбу. То какой-нибудь засидевшейся в гостях старухе скажет, что у нее старик только что в колодец упал. То всей деревне объявит, будто возле пасеки фонтан нефти забил и начался пожар, который вот-вот докатится до Серебровки. Словом, под пьяную лавочку Гриня баламутил народ основательно.
Трезвый он был замкнутый, нелюдимый и как будто стеснялся своих пьяных выходок. Свое пчелиное хозяйство Репьев вел добросовестно и колхозный мед не разбазаривал, хотя на пасеку частенько подкатывались горожане. Об отношениях Репьева с цыганами никто из серебровцев ничего толком не знал, за исключением того, что Гриня "крутил любовь" с Розой.
Поздно вечером, когда в домах по обе стороны дороги засветились огни, Голубев, наговорившись, пришел в бригадную контору. Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил счетными костяшками итог, записал полученную цифру и сказал Голубеву:
- Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить цыганам за прошедшую неделю.
- Такие деньги шутя не оставляют… Витольд Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром начинал работу с цыганами?
- Попробуем… - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена Марковна! - В кабинет заглянула техничка. - Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в контору зовет.
Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву.
- Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не бросает. По моему поручению он как бы шефствовал над цыганами.
- Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
- Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до сорока. Один, правда, парень молодой, лет двадцати - двадцати двух. Красивый, на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года на три помладше. Ну, да вот Роза еще…
- Сам Козаченко как?..
- Мужик деловой. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет, но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает…
Только-только Голубев и бригадир разговорились, как в кабинет вошел кряжистый мужчина. Взглянув на Голубева, одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный картуз и, невнятно буркнув "добры-вечер", словно изваяние застыл у порога.
- Проходи, Федор Степанович, садись, - пригласил бригадир.
- Дак, я ж ничого не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь у самой двери.
- Как цыгане сегодня с работы ушли? - спросил Голубев.
Кузнец пожал плечами:
- Дак, кто ведает, как…
Бригадир нахмурился:
- Ты не был, что ли, с утра на работе?
- Был.
- Ну, а в чем дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
- Я ж ничого особого не знаю.
- Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос конкретный: как цыгане сегодня ушли с работы?
Кузнец помолчал, кашлянул. Затем, обдумывая каждое слово, медленно заговорил:
- К восьми утра все десятеро под началом самого Миколая Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился напрочь выхлестать…
- Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за суетливость получил, - объяснил Голубеву бригадир.
Кузнец, соглашаясь, кивнул:
- С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в позапрошлом годе Андрюха Барабанов работал, чтобы годные колеса с него снять… Часов в десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу украли!" Козаченко - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыр-гыр-гыр", - и вся компания чуть не галопом подалась. Больше я их не видел…
- Это при Тропынине произошло? - спросил Голубев.
- Нет. Когда Торопуня, наладив фару, отъехал с Андргахой Барабановым от мастерской, поболе часу миновало, как Ромка первый раз прибег.
Бригадир пояснил Голубеву:
- Барабанов - наш механизатор. Поехал докупать "Ладу". Вчера утром из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И повернулся к кузнецу. - Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
- Ну, - подтвердил кузнец.
Голубев, перехватив его настороженный взгляд, спросил:
- Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева?
- Этот раз нет.
- А раньше?
- Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил.
- Зачем?
- С Козаченкой толковал.
- О чем?
- Вроде про колесо тележное.
- Репьев предлагал колесо цыганам?
- Так как будто бы…
- А цыганочку Розу знаете?
- Знаю.
- Она не родня Козаченко?
- Сестра. Миколай Миколаич в строгости ее содержит, а Роза подолом так и крутит.
Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему казалось напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего существенного, Голубев закончил разговор. Федор Степанович повеселел, правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, будто перекрестился, и, поклонившись на прощанье, поспешно вышел из кабинета.
- Верующий он, что ли? - спросил Голубев.
- Есть за ним такая слабость. Библию чуть не наизусть помнит, церковные посты соблюдает… - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с религией получается. Взять, к примеру, того же Федора Степановича. Всю сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел, бобылем живет. Но мужик честный до беспредельности, труженик.
- Кажется, он что-то не договаривает.
Бригадир задумался.
- Это Федор Степанович, конечно, может, но соврать - никогда не соврет…
Ночевал Голубев в избе участкового Кротова. Заснул, как всегда, быстро, однако спал на редкость беспокойно. Видимо, не мог избавиться от дневных впечатлений. Поначалу снилась пляшущая молодая цыганка. Голубев силился разглядеть ее лицо, надеясь опознать Розу, но это никак не удавалось. Совершенно невероятным образом цыганка вдруг превратилась в красочную этикетку одеколона "Кармен" и, взвившись над пасекой, исчезла в голубом небе. Затем приснился угрюмый цыган, разбрасывающий по Серебровке пустые пачки "Союза-Аполлона". Потом появился на низенькой лошадке, словно всадник без головы, пасечник Репьев. Зажав под мышкой старую берданку, он как из автомата расстреливал убегающих от него цыган, но выстрелы при этом почему-то походили на телефонные звонки. Тяжело трусившая под Репьевым лошадь вдруг резво взбрыкнула и, заржав мотоциклетным треском, скрылась в березовом колке. В ту же минуту из колка вышел медно-рыжий морщинистый кузнец Федор Степанович, державший в одной руке голову пасечника, а в другой - новые кирзовые сапоги. Кузнеца сменила длинная колонна марширующих по Серебровке здоровенных парией со странными, размахивающими крыльями, рюкзаками. Один из парней вдруг показал Голубеву язык и голосом участкового Кротова громко сказал:
- Нашлась цыганская лошадь!..
Голубев открыл глаза: в дверях комнаты стоял одетый по форме Кротов.
- Нашлась, говорю, цыганская лошадь, - повторил он.
- Где?! - вскакивая, спросил Голубев.
- У железнодорожного разъезда Таежное, который на полпути от Серебровки к райцентру.
- Едем туда!
Голубев, торопясь, стал одеваться.
- Лошадь уже здесь, во дворе стоит, - участковый, словно оправдываясь, принялся объяснять: - В шесть утра мне позвонили с разъезда, что со вчерашнего дня там бродит какая-то пегая монголка, запряженная в телегу. Я немедленно - на мотоцикл и - в Таежное. Как увидел лошадку, сразу признал - цыганская. Оставил мотоцикл и на подводе сюда…
Голубев вместе с Кротовым вышел на крыльцо. Лошадь, с натугой вытягивая шею из хомута, жадно срывала зубами растущую во дворе густую траву.
Рядом стоял бригадир Гвоздарев и хмуро разглядывал на телеге бурое пятно величиною с тарелку. У передка телеги желтела кучка свежей соломы и стояла завязанная в хозяйственную сумку трехлитровая банка, наполненная чем-то золотистым. Поздоровавшись с бригадиром, Голубев спросил:
- Это и есть цыганская лошадь?
- Она самая, - ответил бригадир и, показывая на левое переднее колесо, басовито добавил - А вот это от пасечника Репьева к цыганам перекочевало…
Голубев подошел к телеге. Бурое пятно на ней оказалось засохшей кровью.
- Было соломой прикрыто, - сказал Кротов. - А банка тоже под соломой была.
- Что в ней?
- Натуральный мед.
- Пойду звонить прокурору, - сказал Голубев.
Прокурорский телефон на вызов не ответил. Не оказалось на месте и следователя Лимакина. Лишь начальник РОВД подполковник Гладышев снял трубку после первого же гудка. Обстоятельно доложив ему о лошади и подводе, Голубев спросил:
- Что делать, товарищ подполковник? Прокурор со следователем на мои звонки не отвечают.
Гладышев у самой телефонной трубки, похоже, чиркнул спичкой. Видимо, прикуривал. Голубев представил, как насупились густые брови подполковника, и тут же услышал:
- Прокурор и следователь сейчас разбираются с цыганами. Вчера задержали Козаченко, ну и весь табор перед прокуратурой свои шатры раскинул…
- На чем цыгане добрались до райцентра?
- Говорят, на попутной машине… Ты поручи теперь оперативную работу Кротову. А сам гони-ка цыганскую подводу сюда.
Глава 4
Передав лошадь с телегой эксперту-криминалисту Семенову, Голубев зашел в свой кабинет. Вскоре позвонила секретарь-машинистка и предупредила, что в тринадцать ноль-ноль у подполковника Гладышева собираются все участники оперативной группы, выезжавшей на серебровскую пасеку. Занявшись делами, Голубев но заметил, как пролетело время. Когда он вошел в кабинет подполковника, там, кроме самого Гладышева, уже сидели прокурор, следователь Лимакин и судмедэксперт Борис Медников. Все четверо разговаривали, как догадался Голубев, о цыганах. Точнее, говорил Медников - остальные слушали. Сразу же за Голубевым появился эксперт-криминалист Семенов с неизменной кожаной папкой. Разговор прервался. Подполковник посмотрел на часы:
- Товарищи, к нам приезжает…
- Ревизор? - шутливо вставил Медников.
- Нет, Боря, - Гладышев улыбнулся. - Новый начальник уголовного розыска.
- Любопытно, кто?
- Скоро увидите, - подполковник обвел взглядом присутствующих. - Есть предложение подождать, чтобы… новый товарищ сразу включился в дело.
- Резонно, - сказал Медников и, не ожидая согласия других, продолжил прерванный анекдот. - Так вот, значит, дело так было. Один морской капитан нанял цыганскую бригаду покрасить пароход…
Дверь кабинета распахнулась. Появившийся в ее проеме широкоплечий рослый капитан милиции с улыбкой проговорил:
- Прошу разрешения, товарищ подполковник.
- Разрешаю, - живо отозвался Гладышев и быстро обвел взглядом присутствующих. - Вот и Антон Игнатьевич Бирюков - новый начальник нашего уголовного розыска.
- Антон?!. - словно не веря своим глазам, воскликнул Голубев. - Вернулся?!
Капитан поздоровался со всеми. Прокурор, придержав его руку, спросил:
- Сколько, Антон Игнатьевич, проработал в областном угрозыске?
- Два с лишним.
- Уезжал туда, помнится, старшим инспектором, а вернулся начальником. Молодец!
Бирюков засмеялся:
- Генерал приказал вырасти.
Прокурор вздохнул и попросил следователя Лимакина:
- Давай, Петро, рассказывай.
Лимакин открыл записную книжку. Изредка заглядывая в нее, стал излагать дело. Опрошенные цыгане объясняли свой внезапный отъезд из Серебровки опасением, что их могут обвинить в убийстве Репьева, который накануне продал вожаку Козаченко за десять рублей колхозное колесо для телеги. Первым увидел убитого цыганенок Ромка - искал, якобы, угнанную неизвестно кем лошадь и забежал на пасеку.
- В это можно бы поверить, но один факт настораживает… - Лимакин задумчиво помолчал. - Кто-то очень жестоко исхлестал цыганочку Розу. Когда я предъявил ей обнаруженные в пасечной избушке туфли, она страшно перепугалась и очень наивно стала утверждать, будто туфли отобрал пасечник, а после этого ни с того ни с сего избил ее бичом. Вот и возникает "но". Во-первых, по утверждению колхозников, Репьев жестокостью не отличался, а во-вторых…
- Мы не обнаружили на пасеке никакого бича, - быстро вставил Голубев.
Лимакин утвердительно наклонил голову. Подполковник повернулся к судмедэксперту:
- Что показало вскрытие?
- Вот официальное заключение, - Медников протянул бланк. - Коротко могу сказать… Пасечник находился в легкой стадии алкогольного опьянения. Весь заряд пришелся ему в сердечную полость и застрял там. Смерть наступила вчера, между девятью и десятью часами утра, а горло перерезано примерно на полчаса позднее. Резаная рана создает впечатление, будто нанесена опасной бритвой, однако исследование показало, что горло перерезано остро заточенным ножом с широким и коротким лезвием.
Едва Медников замолчал, снова заговорил следователь.
- Могу добавить, что особое внимание мы уделили осмотру ступней Репьева. Они чисты. Обувь снята уже с убитого… Из груди Репьева извлечено двадцать восемь свинцовых дробин четвертого номера. Выстрел произведен из гладкоствольного оружия небольшого калибра. Порох охотничий, дымный. Обнаружены два газетных пыжа от заряда. На одном из них - часть фотоэтюда с названием "Тихий вечер". Удалось установить: оба пыжа сделаны из районной газеты за девятое августа этого года. Характер пороховых вкраплений в области ранения показывает: выстрелили в Репьева с расстояния не далее двух метров. При нормальной длине ружейного ствола заряд дроби на таком расстоянии практически не успевает рассеяться. В данном случае - заметное отклонение от нормы. Можно сделать предположение, что стреляли из ружья с укороченным стволом…
- Из обреза? - удивился подполковник.
- Да, что-то в этом роде.
- А что нам дает дактилоскопическая экспертиза?
Прежде чем ответить, эксперт-криминалист капитан Семенов взял из папки несколько увеличенных фотоснимков, среди которых были и дактилоскопические, и молча передал их Бирюкову. Тот, внимательно рассматривая каждый снимок, стал по очереди передавать их.
- На стакане из пасечной избушки, - сказал Семенов, - обнаружены отпечатки пальцев Репьева и Розы. Есть отпечатки пасечника и на фляге с медом, которую нашли под хворостом. Однако унес ее туда не Репьев. На ручках и на самой фляге имеются отпечатки ладоней, но, кому они принадлежат, пока не удалось установить. Отпечатков пальцев цыган нигде на месте происшествия не обнаружено. На цыганской телеге - человеческая кровь второй группы. У Репьева была третья группа…
Наступило молчание. Бирюков с интересом продолжал рассматривать фотографии. Подполковник Гладышев, открыв лежащую на столе коробку "Казбека", закурил. Борис Медников "стрельнул" у него папиросу. Прокурор, рассуждая вслух, сказал:
- Не ранил ли Репьев перед смертью своего убийцу…
- Чем, Семен Трофимович? - спросил следователь Лимакин. - На пасеке мы даже столового ножа не обнаружили.
- Между тем, нож у пасечника был, - вдруг заметил Бирюков.
- Да? - недоверчиво произнес следователь.
Бирюков отыскал среди снимков сфотографированный стол, где отчетливо были видны ломти нарезанного хлеба.
- Вот, Петя. Это не топором нарублено. Кроме того, как можно жить в доме, не имея столового ножа?..
Прокурор, разминая папиросу, поддержал:
- Был, конечно, у Репьева нож. Вопрос в другом: куда он исчез?
- Что Козаченко говорит насчет окурка своих фирменных сигарет? - спросил Лимакина подполковник. - Он оставил его в избушке Репьева.
- Козаченко может заявить, что оставил окурок, когда покупал у пасечника колесо, - посмотрев на подполковника, сказал Бирюков и обратился к эксперту-криминалисту. - Отпечатки обуви на месте происшествия обнаружены?
- Трава там. Что в ней обнаружишь… - хмуро проговорил Семенов, передавая Бирюкову фотоснимок трехлитровой стеклянной банки с медом. - Вот здесь обнаружены отпечатки пальцев Репьева и еще одного человека. Кто он, пока не установлено.
Бирюков, посмотрев на снимок, отложил его и взял фотографию, на переднем плане которой отчетливо был виден след телеги, проехавшей по жнивью, а через реденькие березки темнела пасечная избушка. Показывая ее следователю, спросил:
- Это что, Петя?
- Можно предположить, что от этого места на пасеку прошел человек и вернулся назад. Доказательств, что это был именно убийца, нет. Такое могло произойти до убийства или после него, - ответил Лимакин.
- Барс у пасеки след не взял?
- Нет. Время упустили.
Бирюков, перебрав фотографии, отыскал снимок засохшего кровяного пятна на цыганской телеге. Сказал Голубеву:
- Слава, как только отсовещаемся, обзвони больницы и фельдшерские пункты. Не обращался ли кто с ножевым или огнестрельным ранением?
Голубев кивнул, а Медников лукаво усмехнулся:
- Вот так новая метла метет! Старается время не упустить, как Барс.
Бирюков нахмурился:
- Опасаюсь, Боря, что время мы уже упустили. Лошадь обнаружена на разъезде Таежное, где в сутки останавливается больше десятка электричек, идущих в оба направления. Преступник мог воспользоваться любой из них. - Посмотрел на прокурора. - Семен Трофимович, из цыган никто не исчез?
- Козаченко говорит - все на месте. Но мы ведь не знаем, сколько их было в действительности.
- В колхозе сколько работало?
- Те, что работали, все в наличии.
- О лошади что говорят?
- "Кто-то угнал"… Цыганки в то время в палатках находились, не видели, а из мальчишек слова не вытянешь. - Прокурор помолчал. - Подозрительным кажется поведение Розы. Мне она сказала, что спала а палатке, а другие цыганки говорят, будто Роза догнала табор на шоссе, когда цыгане "голосовали", останавливая попутные машины.
- Может, она просто отстала?
- Может быть, но что-то тут не то. Роза сильно запугана, без слез говорить не может…
После оперативного совещания у подполковника остались прокурор и капитан Бирюков. Все трое были невеселы. Посмотрев на Бирюкова, подполковник вздохнул: