- Видишь, Антон Игнатьевич, как приходится тебе вступать в новую должность. Будто нечистая сила подсунула это убийство! - И, словно стараясь приободрить нового начальника уголовного розыска, заговорил бодрее: - С жильем для тебя вопрос решен. Иди в горисполком, там возьмешь ордер и ключ от квартиры. В новом доме…
- Спасибо, Николай Сергеевич. Но лучше я, не тратя времени, поеду в Серебровку. По-моему, ключ от преступления надо искать там.
- Считаешь, Голубев не справится?
- Мне легче, чем ему. В Серебровке как-никак мои земляки живут.
- Да! - словно вспомнил подполковник. - Ты ведь родом из Березовки, а от нее до Серебровки, как говорится, рукой подать. Родителей попутно проведаешь. Давно у них был?
- В прошлом году.
Бирюков встал.
- Значит, едешь?
- Прежде переговорю с Козаченко и Розой. А там доберусь на какой-нибудь попутке.
- Возьми служебную машину.
- Не стоит, Николай Сергеевич, мне лучше на попутной.
- Ну, как знаешь, - Гладышев протянул руку. - Желаю успеха.
Когда Бирюков вышел из кабинета, подполковник сказал прокурору:
- Мировой парень! В свое время я его через год после института в старшие инспектора выдвинул, и он ни единого дела не завалил.
- Голубев слабее? - спросил прокурор.
- Голубеву подсказывать надо. Вот с Бирюковым у него прекрасно получится: Бирюков - голова, Голубев - ноги.
Глава 5
Сутулясь на жесткой койке камеры предварительного заключения, Козаченко исподлобья смотрел на Бирюкова и молчал. Боковой свет из зарешеченного окна делил угрюмое лицо и окладистую бороду цыгана на две симметричные половины. Затененная левая сторона казалась сизовато-черной. На ней выделялся лишь выпуклый злой глаз да под ухом золотилась круглая серьга величиной с металлический рубль. Поверх атласной желтой рубахи на цыгане была замшевая черная жилетка. Брюки из зеленого вельвета, с напуском на хромовые сапоги. Плечи широкие, крепкие. Руки с крапинками въевшегося металла. По паспорту цыгану было за пятьдесят, но выглядел он значительно моложе.
- Меня незаконно арестовали, - наконец хрипло выдавил Козаченко. - Я всего-навсего подозреваемый…
Бирюков, пододвинув табуретку, облокотился на стол:
- К подозреваемому, Николай Николаевич, может быть применена любая мера пресечения.
- На каком основании?
- Вас подозревают в убийстве. Это - тяжкое преступление. К тому же, вы не имеете постоянного места жительства и нигде не прописаны.
- Я прописан в Первоуральске.
- Первоуральск далеко отсюда, и прописка ваша там временная.
Козаченко смотрел на Бирюкова не мигая.
- В таком случае не позднее десяти суток предъявите мне обвинение или освободите из-под стражи.
- Это так и будет, - сказал Бирюков. - Вам доводилось отбывать наказание?
- Нет!
- Откуда знаете кодекс?
- Я старший среди своих людей, мне все надо знать.
- Почему, как старший, не хотите отвечать на вопросы, касающиеся убийства пасечника?
- Я прокурору отвечал.
- Неубедительно отвечали. Сами, Николай Николаевич, посудите: разве купленное у пасечника колесо может послужить поводом для обвинения цыган в убийстве? Вы чего-то другого испугались… Чего?
Не отводя от Бирюкова немигающих глаз, Козаченко словно воды в рот набрал. Светлая половина лица его нервно вздрагивала, как будто ее кололи иголкой. Чтобы не играть в молчанку, Бирюков заговорил снова:
- И еще неувязка, Николай Николаевич, получается… Никто из находившихся в таборе не видел, как угнали вашу лошадь. А ведь прежде, чем угнать, ее запрягли в телегу…
- Ромка, сын мой, запрягал кобылу, - неожиданно сказал Козаченко. - В столовку с братаном хотел съездить.
- Столовой в Серебровке нет.
- В Березовку хотел ехать. Пока братана будил - кобылу угнали.
Сказанное могло быть правдой, но чувствовалось, что Козаченко боится запутаться в своих же показаниях.
- Кто избил Розу? - спросил Бирюков.
- Гришка-пасечник.
- За что?
- Пьяный собака был, бичом хлестал.
- У него не было бича.
Козаченко хотел что-то сказать, но мгновенно передумал…
Выйдя из камеры, Антон Бирюков поднялся на второй этаж РОВД, чтобы в кабинете Славы Голубева оставить форменный пиджак и фуражку. Появляться в цыганском таборе в милицейской форме не имело смысла. Голубев разговаривал по телефону. Пока Антон раздевался, Слава закончил разговор и спросил:
- Что Козаченко?..
- Ничего нового. У тебя какие успехи?
- Больницы обзвонил - никаких раненых. Сейчас начну по фельдшерским пунктам.
- Звони, а я попробую поговорить с Розой, - сказал Бирюков и вышел из кабинета.
Три серых цыганских палатки пузырились за небольшим домом прокуратуры, на опушке соснового бора, рассеченного широкой лентой шоссейной дороги, уходящей из райцентра на восток. У обочины шоссе, метрах в двадцати от палаток, пустовали синенький летний павильон автобусной остановки и длинная скамья со спинкой. Подойдя к павильону, Бирюков сел на скамью. Будто ожидая автобуса, стал присматриваться к табору.
У крайней от дороги палатки старая цыганка в пестром наряде сама себе гадала на картах. Чуть поодаль от нее молодой чубатый цыган медленно перебирал струны гитары. Рядом с ним худенькая цыганочка кормила грудью ребенка. За палатками двое шустрых цыганят бросались друг в друга сосновыми шишками. Старшему, видимо, надоело это и, проводив завистливым взглядом промчавшегося по дороге мотоциклиста, он вдруг направился к Бирюкову. Не дойдя метра три, остановился. Почесал одна о другую пыльные босые ноги, спросил:
- Куда едешь?
- Пока не еду - автобус жду, - ответил Антон.
- Дай пятак - на пузе и на голове спляшу.
Бирюков подмигнул:
- Сам умею плясать.
- А дым из ушей пускать умеешь?
- Нет.
- Дай сигарету - покажу.
- Рано тебе курить, - Антон достал из кармана гривенник. - Держи, без пляски и курева.
- Обманываешь?
- Ну, почему обманываю?
- Бесплатно деньги отдаешь.
- Не хочешь так брать, расскажи что-нибудь или спой.
- Чего рассказать?
- Как тебя зовут, например.
- Ромкой зовут… А спеть чего?
- Цыганское, конечно.
Мальчонка живо схватил монету и, притопывая, зачастил:
А ручеек-ручеек,
А брала воду на чаек,
А речка замутилася,
С милым разлучилася-а-а-а…
- Хорошая песня, - сказал Антон. - Кто тебя научил?
- Сеструха батькина, Розка.
- Пригласи ее сюда.
- Зачем?
- Чтобы она сама мне эту песню спела.
Ромка нахмурился:
- Нельзя.
- Почему?
- Батька в палатку ее засадил.
- За что?
- Рыжих цыганят хотела в таборе расплодить.
- Чего?"
- За медом к пасечнику повадилась, вот чего.
- А кто Розу бичом исхлестал?
- Твое какое дело? - огрызнулся Ромка. - Чего ты все про Розку да про Розку? Давай еще деньги - сразу две песни про любовь спою.
- Лучше расскажи, кто у тебя лошадь украл.
- Я это знаю, да?
- Расскажи, что знаешь.
- Хитрый ты…
Ромка разжал кулак, будто хотел убедиться - на месте ли гривенник, и со всех ног стриганул к палаткам. Бирюков пошел следом.
Вызвать из палатки Розу оказалось не так-то просто. Старая цыганка, раскладывая карты, прикинулась непонимающей по-русски, а чубатый гитарист отрицательно покрутил головой. Пришлось показать служебное удостоверение. Раскрыв красные корочки, цыган не столько читал, что там написано, сколько сверял фотографию с оригиналом. Убедившись, он вернул Антону документ и нехотя проговорил что-то на своем языке сидящей рядом цыганке, только что прекратившей кормить ребенка. Та поднялась и вместе с ребенком скрылась в одной из палаток.
Прошло не меньше десяти минут пока появилась Роза. Бирюков узнал ее по синякам на смуглом лице. В отличие от своих соплеменниц, одетых в крикливо-пестрые наряды с длинными юбками, Роза была в светленьком современном платье, обнажающем до колен загоревшие стройные ноги, исполосованные синяками. Густые смоляного цвета волосы были откинуты за спину. На шее - бусы из разноцветных крохотных ракушек, в ушах - клипсы-висюльки. Но Бирюкова особенно заинтересовали Розины глаза. Большие, с сизоватым отливом, они были переполнены ужасом.
Едва Бирюков заговорил о пасечнике, Роза, прижав маленькие ладони к ушам, закричала:
- Не знаю! Ничего не знаю!..
- Вы послушайте… - начал было успокаивать Антон.
- Не буду слушать! Ничего не буду слушать!
- Кто вас так напугал?
- Кровь! Кровь! Кровь!.. - уткнувшись лицом в ладони, истерично выкрикнула Роза и со всех ног бросилась к палатке, из которой только что вышла.
Притихший было чубатый цыган с гитарой громко ударил по струнам.
- Что это с ней? - сумрачно спросил Антон. Смуглое лицо цыгана нервно передернулось.
- Собака пасечник до крови Розку изувечил.
Бирюков молча повернулся и зашагал к РОВД.
Глава 6
В разгар уборочной страды поймать попутную машину легче всего у районного элеватора. Именно туда и "подбросил" Антона Бирюкова шофер ровдовского газика.
От ворот хлебоприемного пункта тянулся чуть не километровый хвост груженых "Колхид", самосвалов, бортовых ЗИЛов, армейских трехосок и "Беларусей" с прицепными тележками. Бирюков показал вахтеру удостоверение личности, прошел на территорию элеватора, тоже забитую машинами, и огляделся. У весовой площадки, в кузове очередного ЗИЛа, пухленькая лаборантка в белом халате, запуская длинный металлический зонд в золотистый ворох зерна, брала пробы. Подойдя к ЗИЛу, Антон спросил:
- Девушка, с кем в Серебровку можно уехать?
Лаборантка, стрельнув подкрашенными глазами, оглядела с высоты многочисленные машины и звонко крикнула:
- Тропынин!.. Иди-ка сюда, родненький!
- Поцеловать на прощанье хочешь? - послышалось издали.
Лаборантка, как пикой, погрозила блеснувшим на солнце зондом.
- Вот этим поцелую - долго помнить будешь.
- Ради этого не пойду.
- Иди, родненький, попутчик тебе есть до Серебровки.
- Скажи ему, чтобы четыре двенадцать готовил.
- Не дорогонько ли?
- Овес, Верочка, ноне подорожал.
Поигрывая цепочкой с ключом зажигания, из-за кузова ЗИЛа вышел парень в нейлоновой куртке, сверкающей замками-молниями. Увидев одетого в форму Бирюкова, он опешил:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Здравствуй, земляк, - улыбнулся Антон. - Двенадцати копеек не хватает. Может, сделаешь скидку?
Лаборантка расхохоталась:
- Что, родненький, покраснел, как вареный рак?..
Парень задрал к ней голову:
- У меня кровь молодая! - И повернулся к Антону. - Идемте, товарищ капитан. С ветерком прокачу!..
Проплыв по окраине райцентра, парень вырулил на щебеночную дорогу и повел свой трехтонный самосвал так лихо, что за приспущенными стеклами кабины на самом деле запел ветерок.
- Не залетишь на повороте? - спросил Антон.
- По семь ездок в день на элеватор гоняю. Не только повороты, каждый камушек на дороге изучил.
- Тебя как зовут?
- Торопуня… - парень смущенно поморщился. - То есть, фамилия моя, конечно, Тропынин. А по имени-отчеству я полный тезка академика космонавтики Королева.
- Сергей Павлович, значит?
- Угадали. А вы не родня нашему председателю колхоза Игнату Матвеевичу Бирюкову?
- Сын его.
- То-то, смотрю, точный портрет Игната Матвеича, с той лишь поправкой, что лет на тридцать моложе, - Тропынин, не отрывая взгляда от смотрового стекла, помолчал. - А что в Серебровку, а не в Березовку, к родителям?
- Дела ведут, Сергей Павлович.
- По убийству пасечника, наверно?..
- По нему. Что в Серебровке об этом говорят?
- А чо говорить?.. Укокошили цыгане ни за грош, ни за копейку, - Тропынин скосил чуть-чуть глаза на Антона. - Слышал, что вожака ихнего арестовали. Правда?
- Допустим, - ответил Антон.
- Зря. Не Козаченко убил Гриню.
- Кто же?
- Левка или Розка.
- Какой Левка?
- Чубатый гитарист из табора.
- Почему так думаешь?
- Предполагаю на основе фактов…
Самосвал стремительно спускался к мостику через узкую, поросшую камышом речушку, названную из-за крутых спусков к ней Крутихой. Перед самым мостиком Тропынин резко тормознул и, прижав машину к правой кромке дороги, выключил зажигание. Достал из-под сиденья резиновое ведро, склеенное из куска камеры.
- Водички надо подлить…
Бегом спустился под мостик и, зачерпнув воды, так же быстро вернулся. Наливая воду в горловину радиатора, сказал:
- Вот, товарищ капитан, чтоб в рубашках двигателя не образовывалась накипь, воду на охлаждение беру только из Крутихи. Речушка как все другие, но вода будто с антинакипином…
- Так какие же у тебя факты, Сергей Павлович, по убийству Репьева? - спросил Антон, когда самосвал угрожающе зарычал и, разгоняясь, рванулся в гору.
- А на основе фактов, товарищ капитан, такое кино получается, - продолжил прерванный разговор Тропынин. - Левка-гитарист без ума любит Розку, но по каким-то цыганским обычаям ему жениться на ней нельзя. Обычай - обычаем, а цыганская кровь кипит… Гриня Репьев, конечно, от скуки за цыганочкой ухаживал, но Левка всерьез это принял. Как-то говорит мне: "Зарежу собаку-пасечника, если к Розке приставать не перестанет". Я, конечно, Гриню предупредил, но Гриня ж - баламут. Зальет глаза водкой и - все ему до фонаря. Вот доигрался…
- Когда убили пасечника, Левка с другими цыганами в мастерской находился, - сказал Антон.
- Не было его там.
- Кузнец говорит, что утром все цыгане вышли на работу.
- Может быть, в восемь утра и все, но полчаса девятого Левки а мастерской не было. В это время я туда подъехал фару подремонтировать. Козаченко за час ее залатал, и мы укатили с Андрюхой Барабановым. Левки все еще там не было.
- По пути нигде его не видел?
- Нет. Я сразу рванул к комбайнам на Поповщину. Так по старинке у нас пшеничное поле зовется, которое правее пасеки.
- Знаю это поле.
- Ну, значит, загрузился я и по старому тракту газанул к шоссейке. Поравнялся с пасекой - сигналю… - Тропынин осекся. - Стоп… Пропустил один факт. Когда ехал к комбайнам, у пасеки высадил Андрюху Барабанова. Меду тот хотел прихватить для родственников - в райцентре живут. Договорились, что Андрюха будет ждать меня против пасеки на старом тракте. Подъезжаю - нет его. Посигналил - глухо. Тормознул, еще посигналил - в ответ ни звука. Значит, думаю, махнул Андрей на шоссейку пешим порядком и на другой попутке укатил…
- В какое время ты сигналил у пасеки? - спросил Антон.
- Ровно в одиннадцать, - посмотрев на часы, ответил Тропынин. - Андрей вот-вот прикатит на "Ладе" из Новосибирска. Вы его поспрошайте толком. Может, он потому и не дождался меня, что на пасеке ЧП случилось.
- Барабанов в Новосибирск за машиной уехал?
- Ну! Машины-то оформляют на оптовой базе облпотребсоюза, которая в Клещихе находится.
- Проще было сесть на электричку в Таежном.
- Пятьсот рублей у Андрея не хватило на "Ладу", и он хотел в райцентре в долг прихватить у родственников.
Бирюков вспомнил, как Слава Голубев рассказывал об автомобильном следе, пригладившим след телеги.
- Цыганскую подводу, Сергей Павлович, не видел, когда ехал по старому тракту?
- Подводу - нет, а самих цыган видел, когда порожняком возвращался с элеватора. На шоссейке они "голосовали". Это уже в половине первого было.
- Левка и Роза были среди цыган?
- Не разглядел.
Неожиданно вспомнилась фотография завязанной в хозяйственную сетку банки с медом на цыганской телеге, и Антон спросил:
- Сергей Павлович, в какую посуду Барабанов хотел меду взять?
- Стеклянную трехлитровую банку в сетке он с собою из Серебровки вез, - ответил Тропынин. - А чо такое?..
- Да так, ничего, - сказал Бирюков.
Среди поредевших березок показались шиферные крыши серебровских домов. Тропынин быстро спросил:
- Вас к бригадной конторе подвезти?
- К участковому, - ответил Антон.
Глава 7
Кротову о Бирюкове сообщил по телефону подполковник Гладышев. Участковый инспектор пригласил радушно Антона к столу, угостил арбузом. Вчера завезли арбузы в магазин, и вся деревня их покупала.
Наконец, заговорили о деле.
- Есть новости? - спросил Бирюков.
- Относительные.
Кротов, выдержав паузу, в свойственном ему канцелярском стиле стал рассказывать, как неделю назад жена бригадира Гвоздарева, разнося по деревне свежую почту, слышала в середине дня негромкий выстрел. Предполагает, что он раздался или во дворе Степана Екашева, или в соседней от него усадьбе деда Лукьяна Хлудневского. Кротов попытался осторожно выяснить этот вопрос, но Хлудневский со своей старухой уверяют, будто стреляли у Екашева, а Степан Екашев говорит, что слышал выстрел у Хлудневских.
Смакуя тающую во рту сладкую арбузную мякоть, Бирюков спросил:
- У кого из них ружья?
- У Лукьяна Хлудневского одноствольная ижевка двадцать четвертого калибра. Ружье смазано. Признаков недавнего употребления не обнаружено. Степан Екашев никогда огнестрельного оружия не держал. Но иногда к нему наезжает из райцентра сын Иван, заядлый охотник.
Бирюков, вспоминая, задумался:
- Иван, кажется, самый старший из сыновей Екашева?
- Так точно. На кирпичном заводе работает. Передовик труда.
- Когда последний раз он в Серебровке был?
- На прошлой неделе. Помогал Степану сдавать соленые грузди сельповскому заготовителю… Еще, товарищ Бирюков, одна загадка. Хлудневский заявляет, будто со дня выстрела у него пропал кобелек. Букетом звали. Больше пяти лет жил, а тут пропал.
Антон положил на стол арбузную корку. Достал носовой платок, чтобы вытереть руки, но Кротов подал полотенце.
- Есть предположение, - сказал Бирюков, - что цыгане крепко поссорились с Репьевым. Попытаться бы отыскать корни этой ссоры. И с выстрелом надо разобраться. Хлудневский дома?
- Вероятно. Вас проводить?
- Если не затруднит…
Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. Следом - подернутая зеленоватым мхом, с прогнившими черными тесинами крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто осел и съежился. Показав на него, участковый усмехнулся: