Открылась другая дверь, и появилась пара таких ножек, что Летуар подивился, как каждая из них, сама по себе уже полное совершенство, могла найти другую себе под стать.
- Господин Юбло? Франсуаза Мартеллье, к вашим услугам. Входите, прошу вас.
Летуар поднялся. У него потекли слюнки. Да тут не только ножки! Какая линия бедер и крупа! Какова талия и грудь! И над всем этим в качестве хоть и необязательного, но приятного дополнения - весьма недурная головка с волосами цвета красного дерева и с глазами цвета морской сини.
- Садитесь, - сказала Франсуаза Мартеллье, указывая на кресло. Сама она села за стол. Ножки исчезли из поля зрения Летуара, что позволило ему несколько овладеть собой.
- Итак, господин Юбло, - произнесла она с широкой улыбкой, - по телефону вы просили о срочной встрече. Какие у вас проблемы? Но, во-первых, как давно вы женаты?
- Я не женат, только помолвлен. С одной очаровательной молодой женщиной, умной, серьезной, с прекрасным положением…
- …и она хочет порвать с вами, - заключила Франсуаза Мартеллье тоном самой очевидности, как если бы такой вывод с неизбежностью проистекал из внешности консультируемого.
- Ни в коем случае! - принялся возражать Летуар, - она обожает меня! Напротив, это, видите ли, скорее я готов порвать…
- Но почему же? Раз она умна, серьезна…
- Да, серьезна, но… она не всегда была такой.
- Сколько ей лет?
- Лет двадцать восемь - тридцать…
- Сударь мой, не можете же вы требовать от молодой женщины такого возраста, чтобы она до встречи с вами не узнала жизни! Чтобы она не любила! По меньшей мере один раз! Мы живем уже не в ту эпоху, когда…
- Ну да, ну да. И, смею вас заверить, я придерживаюсь достаточно широких взглядов, чтобы допустить более или менее продолжительную связь. Даже две. Три, на худой конец. Похоже, слишком много мужчин не на шутку увлекаются женщинами! Стоит какой из них им приглянуться, они с ходу обещают ей Жениться. Как можно упрекнуть наивных девушек за то, что они верят им и… э-э… ну, в общем, попадаются на удочку. Но в случае с моей невестой дело вовсе не в этом.
- А в чем же?
- Все гораздо серьезнее…
- Как бы это ни было серьезно, не забывайте, что повинную голову меч не сечет!
- Вот-вот: это так серьезно, что она не решилась ни в чем мне признаться!
- Неужто до такой степени?
Летуар кивнул, склонился к брачному консультанту и вполголоса произнес, глядя ей в глаза:
- Лет десять назад, будучи еще несовершеннолетней, она танцевала в балете…
Летуар прекрасно отдавал себе отчет в том, что, произнося эти слова, он попадает в одну из тех головокружительно-переломных точек, в один из тех упоительных моментов, когда решается все дальнейшее существование, когда бросаешь кости под плеск волн Рубикона.
Долю секунды кости катились. Невыносимая тревога, пароксизмальная и сладострастная. Вперив взгляд в самую глубь синих глаз брачного консультанта, он в то же время видел перед собой череду образов: ее ножки, пленительные очертания ее крупа, Гродьё в сырой земле и гильотина на фоне бледного рассвета.
В следующую долю секунды он решил, что проиграл: с ее стороны не последовало ни малейшей реакции. Полная фригидность.
Секунда истекала. Дипломированный психолог едва заметно дрогнула: взгляд ее как-то сник.
- В балете? - переспросила она слегка севшим голосом.
"Она у меня в руках!" - мысленно возликовал Летуар, вслух продолжая полушептать:
- …ну да, в балете! В розовом - он длился всякий раз столько, сколько живут розы, время утренней зари… нескольких ночей, если вы понимаете, что я имею в виду…
Она отвела взгляд. Последовала длительная пауза. Летуар с благодушным видом ожидал.
- Кто вас… надоумил обратиться ко мне? - наконец спросила брачный консультант.
- Случай, мадемуазель! Самый обыкновенный случай! Если возвратиться к моей печальной истории, вы поймете, что, несмотря на всю широту взглядов, жених не может закрыть глаза на подобное прошлое невесты! Ведь речь идет уже не об обычных связях, не о мелких интрижках, рожденных любовью и хоть как-то освященных сердцем! Речь идет о разнузданности чувств, о непристойных излишествах, о сладострастном блуде, о бесстыдном разврате, о порочной распущенности, о сластолюбивой чувствительности, о животной похотливости, о сексуальной извращенности, о похабном распутстве, об оргиях, содоме, вакханалиях, сатурналиях - и, чтобы не перечислять всего, закончу чистейшим и простейшим пьяным разгулом со всеми его совращениями, наслоениями и растлениями, которые честный человек не может вообразить без содрогания…
- О-о, хватит!
Франсуаза Мартеллье поднялась и, обогнув письменный стол, встала перед Летуаром:
- Как вы узнали? Чего вы добиваетесь?
- Как я узнал - не суть важно. Что касается того, чего я добиваюсь, то, я полагаю, вы об этом уже догадались! - ответил Летуар, чей стиль несколько утяжеляла непосредственная близость такой пары ножек.
- Вы негодяй.
- Нет, я высокоморален. Как там в басне: "Вы плясали? Одобряю. А теперь…"
- У вас нет доказательств.
Ценою неимоверного усилия Летуар оторвался от созерцания собеседницы, откинулся на спинку кресла и предался наблюдению за брачным консультантом уже с низкой точки.
- Может быть, нет, а может, и есть. Если вам хочется рискнуть… Однако я позволю себе привлечь ваше внимание к тому обстоятельству, что на кон поставлена вся ваша личная и профессиональная жизнь. Если об этом узнает ваш добропорядочный жених, ваша добропорядочная клиентура!
- Замолчите!
- Охотно. Но мое молчание - золото…
- Вы считаете меня богаче, чем я есть на самом деле.
- Вы полагаете меня более требовательным, чем я собираюсь быть.
- Сколько?
Летуар мысленно осудил эту манию женщин думать только о деньгах, тогда как большинство мужчин в подобном случае думают и о том, как совместить приятное с полезным. Впрочем, если поразмыслить, женщины правы: дела и чувство лучше не смешивать.
- Как тягостны эти денежные вопросы, - вздохнул он, - но раз мы все равно к этому придем…
Он назвал сумму. Франсуаза так и подскочила:
- Да вы с ума сошли! Это же целое состояние!
- Ну-ну, не будем преувеличивать, но сумма и впрямь немаленькая. Будь она в пределах моих возможностей, я, как вы сами понимаете, никогда бы не позволил себе побеспокоить вас.
- Не думаете же вы, что я держу такие суммы при себе!
- Разумеется, нет! С другой стороны, ни вы, ни я не заинтересованы в операциях с чеками. Так что лучше всего вам будет послезавтра, в понедельник, утречком наведаться в банк и взять там наличные, которые вы отдадите мне в тот же день… Что вы на это скажете?
- А кто гарантирует мне ваше молчание в дальнейшем?
- Сударыня, всякое дело основывается на известном взаимном доверии сторон. Если вы видите вокруг одно лишь мошенничество и ложь, мне вас искренне жаль. Не забывайте слова Расина: "Лишь от незнанья в щедром сердце поселится сомненья червь". Сие означает, что щедрое сердце должно быть доверчивым. А у вас оно щедрое. Их вашего прошлого явствует, что ваша душевная щедрость воистину не знает границ…
- О-о, хватит!
Шантажируемая пришла в сильное возбуждение и принялась мерить шагами комнату, заламывая руки, потом уселась за свой стол и глухо произнесла:
- Приходите в понедельник. Деньги будут.
Летуар покачал головой:
- Нет. Маленькая деталь, последняя - иначе вы сочтете, что я чересчур навязчив. Мне бы не хотелось возвращаться сюда, чтобы попасть на заметку вашей секретарше. Предпочтительнее встретиться на нейтральной почве и в более… э-э… безликом месте. Что вы скажете о музее? Это место одновременно общественное и укромное, культурное и познавательное… - Он поднялся. - Скажем, в понедельник, в два часа, в Лувре, голландский зал, перед "Уроком пения" Нецшера.
Он вышел, оставив брачного консультанта недвижимой, с устремленным на бювар бессмысленным взглядом.
В приемной он встретился со стриженой секретаршей, приветствовавшей его кивком заостренного подбородка, и восторженно поделился с ней:
- Мадемуазель Мартеллье просто бесподобна. До прихода сюда передо мной стояла серьезная проблема, и благодаря ей она уже почти разрешена.
Секретарша расцвела - разумеется, в пределах своих острых и тупых углов.
- А сколько людей все еще не решаются на подобного рода беседы! - сказала она. - Как они не правы! Если перед вами снова встанет проблема того же порядка, не раздумывая обращайтесь к мадемуазель Мартеллье. Разговор с ней всегда как-то утешает, подбадривает…
- Я бы сказал даже - обогащает, - присовокупил Летуар.
На улице наступила реакция. Силы вдруг покинули его, руки задрожали. Еще в восемь часов утра будучи самым заурядным хапугой-служащим, к восьми тридцати он стал разоблаченным хапугой, к восьми сорока пяти - убийцей разоблачителя, к девяти - могильщиком убиенного, а десять минут назад - неотразимым шантажистом: денек выдался насыщенным. Особенно для человека, не привыкшего трудиться по субботам.
Но очень скоро весенний воздух приободрил его, и он оказался во власти великой жажды женщин. Длинноносая наверняка укатила на уик-энд, Белокурая Бетти, должно быть, в провинции с дочуркой, Пепе и Лолотта, видимо, упорхнули в Тулон по случаю возвращения к родным берегам крейсера "Жанна д'Арк". Летуар скорым шагом направился к площади Клиши - рабочему месту Грузчицы, - напевая под нос любимый мотивчик из "Парижской жизни":
Мне хочется забраться, забраться, забраться
К ней туда аж до сих пор
(два раза).
Часть вторая
(allegro con grazia)
1
Кошмар продолжался в вони паркетной мастики. Кошмар, населенный суконщиками и кормилицами. До сих пор ей не доводилось видеть столько суконщиков и кормилиц сразу Она уже начинала испытывать омерзение к этим кормилицам и суконщикам. Суконщики в черных шляпах и с белыми брыжами мерили ее со стен суровым и вместе с тем сладострастным взглядом; кормилицы и сосущие грудь младенцы посылали ей похотливые улыбки. Были тут и омерзительные ветряные мельницы на берегу пруда, и омерзительные блики от оконных витражей на плитках кухонных полов. Омерзительные иностранки, то ли америкашки, то ли англичашки, скользили от кормилиц к суконщикам и от ветряных мельниц к кухням в тишине, населенной иноязычным шушуканьем и поскрипыванием паркета. Омерзительный вездесущий смотритель дремал с одной стороны и прохаживался с другой.
На искомое она набрела случайно: две омерзительные бабенки, утопающие в крахмальных кружевах, разевали рты, а рядом с ними мужик перебирал струны гитары. Медная табличка гласила:
Гаспар Нецшер [1639–1684)
"Урок вокала"
- Поющие женщины, которых вы видите на картине, - это жена и дочь художника. А аккомпанирует им сам художник…
Она вздрогнула и болезненно сжалась. Этот грассирующий голос. Омерзительнейший из Омерзительных. Он стоял рядом с ней, все такой же уродливый на своих коротких ножонках, со своими короткими ручонками, которыми он махал словно мельница лопастями, со своей непомерно большой головой, траченной молью шевелюрой, бегающим взглядом и фальшивой ухмылочкой.
- Нецшер изображал главным образом сценки из общественной жизни и исторические сюжеты, - продолжал он свои пояснения. - И портреты. Во время своего пребывания во Франции написал портреты госпожи Монтеспан и герцога Мэна. Деньги при вас?
- А зачем же я здесь?
- Превосходно. Увы, в Лувре нет лучших работ мастера: знаменитая "Дама, кормящая попугая" - полотно, изумительное по своей завершенности, несмотря на внушительные размеры, - находится в Роттердаме. "Жена художника, кормящая грудью одного из своих детей" - в музее Гааги, где выставлена и моя любимая: "Уснувшая нагая нимфа, застигнутая сатиром". Вся сумма при вас?
- Проверите сами.
- Думаю, что могу доверять вам: ведь превратно понятая бережливость чревата для вас слишком катастрофическими последствиями. Если и существует область, где дешевизна обходится дорого, то это она и есть. Картины Нецшера написаны, конечно, мастерски, но - не знаю, согласитесь ли вы со мной - даже когда он стремится к грациозности, все равно у него выходит несколько холодновато, даже, пожалуй, жестковато, недостает нежности, чувственности, не правда ли?
Он взял ее под локоток. Она резким движением высвободилась и протянула ему конверт:
- Держите, я тороплюсь.
- Какая жалость! А я-то так хотел показать вам все "Уроки пения" - или музыки, - которые можно посмотреть в Лувре: Фрагонара, Поттера, Метсу, Турбурга, Ланкре! Мне бы так хотелось поговорить с вами об "Уроках" Лоренцо Лотто, Бракелера, Ван Хове, Янстеена, Шаве, Мане, Вермеера! Этот сюжет вдохновлял множество художников, особенно в семнадцатом и восемнадцатом веках. Надо сказать, что во времена, когда не были известны ни долгоиграющие пластинки, ни транзисторы, петь учились куда охотнее, чем сегодня. Эту традицию следовало бы продолжить. Никогда не угадаешь, что может пригодиться…
Неиссякаем. Кошмар из кошмаров.
- Так берете вы конверт или нет?
- Раз уж вы так настаиваете… Спасибо.
- А теперь слушайте меня хорошенько: я первый и последний раз пошла на подобную сделку. Вы поняли меня? Последний раз! Прощайте.
Она круто повернулась.
- Ну конечно же, мадемуазель, последний раз! До свиданья… - услышала она за спиной.
Он действительно сказал "до свиданья" или это ей послышалось?
Она покинула зал под насмешливыми взглядами суконщиков и кормилиц. Да, этот кошмар нисколько не походил на тот, что снился ей почти каждую ночь со дня помолвки с Жоржем.
Она на званом ужине. Вокруг полно народу: ее клиенты, ее секретарша, ее приходящая служанка, родные Жоржа. Все медленно прохаживаются в смокингах и вечерних платьях. Внезапно она оказывается голой. Пытается прикрыть основное крохотной салфеткой "клинекс", но та расползается у нее под пальцами, и кто-то дергает ее за руку, громогласно повторяя: "Это не важно, вас и так все знают!" Тут она обнаруживает, что обстановка сменилась: теперь она в одной из тех гостиных, куда так часто и охотно захаживала лет десять назад. Здесь бывший министр и светский доктор, дирижер и пианист из его Оркестра, коммерческий директор и полицейский офицер, прославленный парикмахер и знаменитый художник, французский полковник и американский майор, немецкая певица и итальянская маркиза, а также все ее подружки, среди которых, конечно же, Монетта и Жану, ее соученицы по курсам Помпадур, уговорившие ее принять участие в "изысканных вечеринках". Все, голые, как она, или еще только оголяющиеся, со смехом кричат: "Тебя все знают!" Внезапно она замечает вдалеке Жоржа - он разговаривает со своей матерью в другой маленькой гостиной. Оба застегнуты до подбородка. Жорж смеется. Он весь лучится счастьем. Франсуаза с тревогой ждет мига, когда он обернется в ее сторону, увидит ее. И все поймет. Он выглядит таким счастливым, таким чистым, и… с секунды на секунду!.. Просыпалась она в слезах.
Но хоть просыпалась. На этот же раз сон продолжался. Изобрести такого омерзительного большеголового и короткорукого карлика не под силу никакому ночному кошмару. На такое способна только жизнь - реальная, повседневная. Жизнь вообще способна на все. Как и живущие. Способна на восходы солнца над Акрополем и на землетрясения посреди ночи, на возвышающую любовь и на унижающие желания, на фламандских примитивистов и на наглых шантажистов.
Во власти этих философских размышлений и уподоблений она вышла из Лувра и села в свой автомобиль. Вела она нервно, испепеляя взглядом легион веломотористов, мопедистов и прочей шатии о двух колесах, что пользовалась заторами, чтобы разглядывать во всех подробностях ее ноги. Испепеляемые, даже не начиная обугливаться, продолжали разглядывать, пока не удовлетворяли свое любопытство или пока не загорался зеленый сигнал светофора, - видимо, они полагали, что уж взгляд-то волен проникать туда, куда нет доступа рукам.
Сделав вывод, что все мужчины независимо от возраста, за исключением ее Жоржа, - отвратительные похотливые козлы, Франсуаза втиснулась на улицу Марселя Эме и следующие двадцать минут потратила на поиски свободного и к тому же не грозящего штрафом места, чтобы поставить машину. Когда она смогла наконец вернуться в свой кабинет, ее секретарша, Коринна, которую она ценила весьма высоко, несмотря на ее лесбиянские инстинкты, усугубленные сапфическими наклонностями, начала запускать туда созревших для брачных консультаций разочаровавшихся супругов.
С понимающим взглядом и компетентным видом, но с далеко витающими мыслями Франсуаза выслушала юную супругу, поведавшую ей о внебрачных связях, от которых она не испытывала ни малейшего удовольствия и которым не находила сколько-нибудь разумного объяснения.
Франсуаза машинально объяснила клиентке, что она, скорее всего, задвинула свои внебрачные устремления в подсознание, а к этим унылым связям прибегла как раз для того, чтобы помешать им вновь стать сознательными.
Потом были еще супруг, страдающий от некоммуникабельности со своей супругой, и супружеская пара, пресытившаяся своим супружеством.
К концу дня, раздав всем им надлежащие психологические, моральные и сексуальные советы, Франсуаза, несмотря на то что любила свою профессию, почувствовала, что сыта этим занятием по горло. Закрыв дверь за последним супругом, она отпустила Коринну и вскочила в свою машину, отмахнувшись от нетерпеливо дожидавшегося ее штрафовальщика. Она помчалась по адресу, который никого не касается, на лифте поднялась на пятый этаж и велела служанке-калабрийке доложить о ней хозяйке квартиры.
Означенная хозяйка, сложённая так дивно, что одним своим видом была бы способна не только вывести любого мужчину из коматозного состояния, но и привести его в готовность к немедленному действию, бросилась к Франсуазе и облобызала ее в обе щеки.
- Лапушка, какая ты молодчина, что решила меня навестить! Бог мой, сколько мы уже не виделись! Ну, рассказывай! Что поделываешь? Что привело тебя ко мне?
- Паршивое дело, Жану.
- Вот как?
- Где мы можем поговорить?
Жану громко и отчетливо возвестила:
- Пойдем! Я сейчас покажу тебе мой чудный ансамбль от Живанши…
И увлекла гостью в свою комнату, за дверь.
- Пьер все равно в министерстве.
- А служанка?
- Что - служанка? Она ведь по-французски ни бум-бум.
- Это она так говорит!
- Я в этом уверена: она хоть и калабрийка, но честная.
- Значит, это твой телефон.
- Ну вот, теперь телефон! Слушай, может, начнешь с начала?
- К тебе в последнее время не являлся гость?
- Гость? Какой?
- Мне он представился под явно вымышленной фамилией: Юбло. Она тебе ничего не говорит?
- Нет.
- Гнусный коротышка. С большой головой.
- Ты же знаешь, в мужчинах мне лучше всего запоминается отнюдь не голова.
И Жану залилась гортанным смехом, который перенес Франсуазу лет этак на десять назад.
- Он меня шантажирует, - произнесла Франсуаза.