Подчеркнуто спокойно, а сам подумал: "Наивная простота! Ведь "БИОНИК инкорпорейтед" - это фирма, где любые разговоры со странами "коммунистического блока" воспринимаются не иначе, как попытка создать подрывной центр на самом Уолл-стрите. Видимо, Бобин в последнее время стал слишком сильно действовать им на нервы, и они решили упрятать его за решетку. А его жена, похоже, с ними заодно… Э, нет, погоди, не зарывайся… Эдак у тебя все окажутся агентами. Вероятнее всего Бобин, просто рассердившись за что-то на свою законную половину, мог дать ей затрещину, она же, тревожась о нем, поделилась с его начальством, и оно с радостью ухватилось за повод упрятать Бобина в шикарный сумасшедший дом. Вот так все это и могло быть.
- О чем вы чаще и больше всего разговаривали с ним?
- Да так… - Шульцова пожала плечами. - Марти-нек всегда говорил, что звонит мне, когда у него особенно плохо с нервами, а мой голос его успокаивает. В последний раз это было, кажется, одиннадцатого июня, он сказал, что сыт уже всем по горло и не позже чем завтра соберется с духом, поедет в Гаагу в наше посольство и попросит разрешения вернуться на родину.
Я взглянул на письмо. Оно было датировано двадцать пятым июня. Между последним телефонным разговором и днем, когда писалось это письмо, был промежуток в две недели. "Так, значит, Шульца, - думая о нем, я назвал его по фамилии, а не привычным школьным прозвищем, и это, несомненно, означало, что из друга детства и юности он превратился для меня просто в личность, представляющую профессиональный интерес, как выражались в подобных случаях мои квалифицированные коллеги, - так, значит, Шульца упрятали в неврологический санаторий почти сразу же после его последнего разговора с матерью".
Теперь уже было ясно, что пребывание Мартина Шульца под опекой доктора Иаана Паарелбакка - это своего рода предварительное заключение. И Шульц сам дал им для этого повод. Действительно, если б ему удалось выбраться в Гаагу и попасть в наше посольство, господа другого лагеря остались бы с носом. А этого они не могли допустить.
Итак, мозаика постепенно складывалась, хотя и была еще далеко не полной.
- А когда вам обычно звонил по телефону Бобин? - Я снова нарочито употребил его прозвище. - То есть в какое время дня? Мы это должны установить как можно точнее.
- Большей частью в первой половине дня. Самое позднее часов в двенадцать. Он говорил, что во второй половине дня занят своими опытами.
- А вечером?
У нее испуганно взметнулись брови, казалось, она ужаснулась одной лишь мысли о такой возможности.
- Что ты хочешь этим сказать, Яроуш? Ты же понимаешь, он не мог звонить мне из дому! Она - эта его Ганичка - страшно ревновала его ко мне. Ты что, не веришь, да?
"Нет, верю, - подумал я. - Что касается ревности, то я верю всему". Я знавал свекровей, болезненно ревновавших к невесткам и превращавших жизнь своих сыновей в ад. Но знавал я и невесток, не выносивших, когда их мужья говорили своим матерям "доброе утро". И жен, ревновавших своих мужей вообще ко всем женщинам. Но это одна сторона дела. А другая? Их контрразведка, конечно, прекрасно понимала, что Мартин Шульц не разведчик, но она понимала также, что при сложившихся обстоятельствах он представляет определенную опасность. Опытное производство, которым занималась фирма "БИОНИК инкорпорейтед", Шульц знал, вероятно, глубже и лучше, чем весь административный совет компании, да и все заправилы соответствующих органов НАТО.
Если даже допустить, что Шульц, возможно, не знал либо не вполне осознавал военные и политические последствия своих исследований, то все же он мог хотя бы приблизительно оценить их научную значимость гораздо лучше, чем кто-либо другой.
"Нужно ли удивляться, что ему поручили такой ответственный пост? - размышлял я. - Пожалуй, нет. Бобин был человеком абсолютно аполитичным. Его интересовала только наука. Для господ из противного лагеря он являл собой просто идеальную личность. Но возвращение его в Чехословакию могло обернуться серьезным поражением для ЦРУ и НАТО. И не только потому, что произошла бы утечка информации, но и потому, что они лишились бы редкостного мозгового потенциала Мартина Шульца, а информация, которой располагал этот далекий от политики ученый, могла бы превратиться в громкий политический скандал".
Итак, круг замыкался.
"Они во что бы то ни стало должны были удержать Бобина. И он им элегантно в этом помог. Вопрос теперь стоял так: почему они выпустили его письмо (а в том, что они знали о каждом его шаге, я уже ничуть не сомневался) - письмо, в котором он прямо и непосредственно просит нас о помощи?"
- Нет ли у вас, случайно, конверта от этого письма Бобина?
Шульцова виновато улыбнулась.
- Я его выбросила во время уборки, Яроуш. Это плохо?
- Да нет, ничего, - пожав плечами, сказал я и как можно более равнодушным тоном спросил: - А вы не помните, откуда письмо было отправлено? Вероятно, вы даже не обратили внимания на марки. Они были иностранные или наши?
- Наши, Яроушек. Чехословацкие. С портретом нашего президента. Мне самой сразу пришло в голову, почему это приятель Мартина отправил письмо по почте, а не зашел ко мне, если уж был рядом. На конверте стоял штемпель почтового отделения ноль тридцать пять. А оно совсем недалеко от нашего дома. Я сразу сказала себе: какой смысл отправлять письмо по почте на расстояние всего двух кварталов, да к тому же еще и заказное…
"Да, действительно, какой это имело смысл?"
- Благодарю вас, пани Шульцова, вы мне очень помогли. Мне, а следовательно, и Бобину. Точнее - Бобину прежде всего.
Сообщенные ею сведения увеличивали шансы установить анонимного "приятеля", доставившего письмо. Вероятнее всего это был просто агент голландской секретной службы, то ли американской, то ли какого-либо другого члена Атлантического сообщества. "Почему он не зашел сам, если был рядом?"
В самом деле: ПОЧЕМУ?
Об этом стоит подумать. Почему он отправил заказное письмо из небольшого почтового отделения, где его с гораздо большей степенью вероятности могли запомнить в лицо? Профессионал никогда бы так не поступил. Точнее: не поступил без веских к тому причин. В том-то и состоит разница между кадровым разведчиком и дилетантом. Дилетант совершает ошибки по неведению, профессиональный разведчик умышленно делает то, что на первый взгляд кажется абсурдным, но, в сущности, имеет точную цель и заранее определенный смысл.
"Кто же был отправителем этого письма? Не усложняю ли я всю эту историю? А почему бы это и в самом деле не мог быть приятель Бобина? Но тогда как он пробрался к нему?"
Вопросы, вопросы… И все вопросы, на которые я пока не вахожу ответов.
- Яроуш, я этого не понимаю.
- Чего?
- Ты сперва сказал, что конверт не так уж важен, а потом говоришь, что я тебе очень помогла, вспомнив, какая на нем была марка.
Да, с логикой тут обстояло неплохо. Эта тихая и скромная пожилая женщина боролась за свое заблудшее чадо, ее разум и чувства работали полным ходом - было бы горько ее обмануть.
Я объяснил ей, почему необходимо выявить отправителя письма, и она одобрительно кивнула.
- У нас сейчас, - продолжал я, - в принципе две возможности: первая - дождаться, когда, завершив курс лечения, Бобина выпишут из санатория: не могут же они вечно держать его там, - убеждал я ее, чтобы хоть немного успокоить.
Правда, сам я не очень-то верил своим словам; современная психиатрия с ее огромным арсеналом наркотических средств, ядов и химикатов вполне может сделать первоклассного психа из кого угодно, когда угодно и на какой угодно срок. Бобина, к примеру, могли обречь на это в санатории Иаана Паарелбакка на всю жизнь. Но… в таком случае он утратил бы для фирмы "БИОНИК инкор-порейтед" всякую ценность и значение.
- Вторая возможность, - продолжал я, - предпринять экстренные меры и увезти Бобина домой пораньше.
"Экстренные меры" - это выражение говорило и очень много и ничего.
- Я предложу эти экстренные меры, но их должно одобрить и утвердить мое начальство. Вы это, вероятно, понимаете?
- Думаю, мои предложения будут поддержаны. Вы - чехословацкая гражданка, попросили нас помочь вашему сыну, тоже чехословацкому гражданину и, кроме того, видному ученому. Наш прямой долг сделать для вас и для Бобина все, что в данной ситуации в наших силах.
Она слегка покачала головой, как будто услышав нечто совершенно новое, незнакомое, сперва оживившее ее, затем заставившее серьезно задуматься.
- Да, чтоб ты знал, Яроуш, Мартинек ведь принял их, голландское, подданство, - высказала она охватившее ее вдруг сомнение. - Ох, сколько я из-за этого пролила слез…
- Наш закон допускает двойное гражданство в отношении Нидерландского королевства, - пояснил я официальным тоном. Как-никак я все-таки юрист и в этих вопросах разбираюсь. - Так что согласно действующему законодательству Мартин Шульц остался чехословацким гражданином.
- Что тебе еще понадобится от меня, Яроуш?
- Прежде всего чтобы вы обо всем этом молчали. Никому ни при каких обстоятельствах не рассказывайте, что были у нас. Это может повредить возвращению Бобина.
Она промолчала, лишь кивнув головой, но я знал - она будет нема как могила. Достав листок бумаги, я черканул на нем два ряда цифр и протянул Шуль-цовой.
- Тут номера моих телефонов. Вот этот служебный, а этот домашний. Что бы ни случилось, хоть как-то связанное с Бобином, - пришла ли вам в голову какая-то мысль, о чем-то вы вспомнили, кто-то знакомый или незнакомый к вам зашел и стал расспрашивать про него, что-то вас насторожило, - сразу же звоните мне. Обязательно. Тотчас же. Хоть в три часа ночи.
- Благодарю! - сказала она и старательно убрала в сумку мою записку.
- Вы должны мне верить, - сказал я. И поймал себя на том, что разговор наш завершаю той же просьбой, какой его начинала она. - Вы должны мне верить, я сделаю для Бобина все, даже если и не всегда буду вам обо всем говорить.
- Я понимаю, Яроуш, - вздохнув, смиренно произнесла Шульцова. - Я понимаю, - повторила она тихо и снова прижала к глазам свой кружевной платочек.
- А вы не помните случайно дату отправления письма? Или хотя бы когда вы его получили?
- Я получила его в прошлый четверг. Это было двадцать восьмое июня… - Она опять вздохнула и поспешила заверить: - Это я точно помню.
Следовательно, "приятель" Бобина отправил письмо в среду. То есть двадцать седьмого июня. Правда, оставалось неизвестным, когда Бобин в самом деле написал это письмо и сколько времени прошло с тех пор, как он передал его отправителю, а тот сдал на почту. Но зацепка все же была.
Итак, Шульцова пришла к нам практически сразу же. Правда, "сразу" лишь по понятиям пожилой женщины и старой пражанки. Получив письмо еще в четверг, она не отважилась беспокоить "управление" в пятницу. Шульцова смолоду привыкла, что в Праге так делать не принято. Напротив: обычаем было начинать все трудные или неприятные дела, как говорится, с начала недели - с понедельника. Так что пани Мария Шульцова - сознательно или бессознательно - придерживаясь старопражских обычаев, предоставила "приятелю" Бовина, отправившему из почтового отделения номер тридцать пять эту просьбу о помощи, неделю времени. Вернее, почти неделю. Несомненно, этот господин, - допустим, это был мужчина, - не мог знать, как будет реагировать на письмо сына Шульцова. А о пражских обычаях начала столетия он, вероятно, вообще не ведал. Во всяком случае, если он хотел исчезнуть, то времени у него для этого было более чем достаточно, даже если бы адресат заказного письма рассказала нам о нем сразу по его получении.
И тем не менее тут открывались определенные возможности. Отправка письма из Праги в значительной степени сузила круг лиц, среди которых следовало вести поиск. Достаточно просмотреть список прибывших в страну до двадцать пятого июня сроком примерно на месяц, чтобы ориентировочно определить круг лиц, которые могли иметь отношение к Бобину. Искать нужно как среди иностранцев, так и среди чехословацких граждан, находившихся с мая до середины июня в Голландии в служебных командировках или в туристических поездках. Они, конечно, не будут исчисляться тысячами.
Все это не так уж сложно - обычная повседневная работа, на которой мы набили руку.
Правда, в этих соображениях, имелись и некоторые "но". Если, к примеру, допустить, что письмо Бобина с какой-то целью спровоцировано иностранной спецслужбой, тогда его отправителя следовало бы искать скорее среди прибывших из Африки, чем из Венлоо или Роттердама.
Во всем этом надо основательно разобраться. Попробовать поставить себя на место противника. На какие наши действия могут рассчитывать господа из ЦРУ в случае, если письмо Бобина окажется в наших руках? Они могут принять во внимание две возможности: первая - письмо будет спрятано в сейф и на том дело кончится; вторая - мы с полной серьезностью отнесемся к делу и начнем действовать. Дальше они могут рассуждать так: первое, что мы сделаем, - это попытаемся найти "приятеля" Бобина. И это нам удастся. Не может не удаться. Они бы это сумели сделать, преодолев те же трудности, что ждут на этом пути и нас. А затем? Затем мы либо раскрываем подвох и закрываем дело, либо активно втягиваемся в операцию.
А похоже, они и хотят, чтобы мы в нее втянулись.
Не потому ли письмо Бобина попало в руки его матери, а от нее к нам? Вероятнее всего, загадочный "приятель" окажется человеком с вполне безупречной легендой, которой и обоснует свои контакты с Бобином.
- А что, жена Мартина пи разу вам не писала и не звонила? - спросил я Шульцову.
- Ганка?! Да что ты, Яроуш!
Я перелистал бумаги в папке с надписью "Гана ШУЛЬЦОВА, урожд. ЗАГОРОВА". Поговорить бы с этой дамой! Хотя бы минут двадцать. Да только это, увы, нереально.
И снова вопросы, вопросы… Почему она не сообщила матери о том, что происходит с самым близким ей человеком? Каково ее действительное участие во всем происшедшем с Бобином?
- Пани Шульцова, мне понадобятся все письма, присланные вам из Голландии Мартином. А также фотографии. Его и ее.
Я предполагал, что они у нее есть. Для таких людей, как Мария Шульцова, каждое письмо - чрезвычайное событие, а весточка от сына из-за рубежа - чуть ли не святыня.
- Ну конечно же, Яроуш! Когда мне принести их тебе?
Она замялась, словно хотела что-то добавить и не решилась. Наверно, хотела напомнить мне, чтобы я их не потерял. Но в последнюю минуту удержалась - это показалось ей нетактичным. Она молча поднялась.
- Я сам возьму их у вас. Прямо сейчас, если позволите.
- То есть как… Ты поедешь к нам?
- Если вы меня пустите к себе, конечно…
- Яроуш… О чем ты говоришь?! А я еще в пятницу, словно учуяв, что кто-то придет ко мне, испекла творожный пирог. Вот видишь, Яроуш, как мне повезло!
* * *
"В каких случаях человек отправляет заказное письмо? - спрашивал я себя и сам себе отвечал: - Когда он хочет быть уверен, что написанное попадет адресату в руки. Либо… Либо, - заключил я с чувством гордости за столь глубокую мысль, - когда отправитель должен доказать третьему лицу, что порученное ему почтовое отправление действительно сделано".
Какой же вариант наиболее вероятен в данном случае?
- Это твоя машина, Яроуш? - спросила Шульцова, усаживаясь в мой служебный "сааб".
- Конечно, - согрешил я против истины.
И в эту минуту я заметил его. Он рванулся от тротуара боковой улицы и, казалось, хотел врезаться своей "шкодой" в мою машину. На виадуке Коронационного проспекта он шел уже почти впритык.
Я сбавил скорость, и он чуть было не врезался мне в багажник. Я сразу же увеличил скорость и свернул на Бубенечскую. Мне удалось это в тот самый момент, когда перед ним вспыхнул красный сигнал светофора. Я снова сбросил скорость. Мне хотелось убедиться, действительно ли это слежка, не померещилось ли мне.
Нет, не померещилось. Прежде чем я достиг первого поворота и запетлял среди вилл Старого Бубенеча, на перекрестке снова показалась гнавшаяся за мной светло-красная "шкода". Когда она достаточно приблизилась, я вгляделся в зеркало заднего вида и зафиксировал в памяти ее номерной знак, разглядел я и сидевшего за рулем пижона - с волосами до плеч, в рубашке цвета хаки - той, что называется "сафари". Я рванулся на разворот.
Пижон тоже прибавил скорость и, вихляя из стороны в сторону, погнался за мной.
То ли это был какой-то болван-дилетант, ни черта не смысливший в профессиональной слежке, то ли профессионал, получивший от кого-то задание с провокационной целью преследовать меня, не маскируясь. Вторая возможность, впрочем, представлялась мне бессмысленной. Пока я остановился на том, что этот волосатик просто дилетант. Я несся на бешеной скорости до улицы На затор-це. Тут я немпого уменьшил скорость и резко повернул машипу вправо. Шины громко взвизгнули, Шульцова вскрикнула от испуга. Пижон-волосатик не рискнул на такой маневр, боясь перевернуться.
- Куда ты едешь, Яроуш?
- Так ближе, пани Шульцова, а главное, тут движение поменьше, - успокоил ее я и с головокружительной скоростью запетлял по глухим улочкам.
- Послушайте, пани Шульцова, кому вы еще говорили о письме Бобина? - спросил я.
Она заерзала на сиденье. Я упрекнул себя за то, что помешал ей наслаждаться ездой в автомобиле, - ведь для нее это бесспорно редкость, - но что поделаешь - за мной и, быть может, за ней кто-то явно следил… Кто-то интересовался, что предпримет она, получив письмо, и как мы будем реагировать на ее визит к нам.
Я сказал "кто-то", но правомернее было бы употребить множественное число, поскольку трудно себе представить, что наблюдение за нашим управлением мог ррга-низовать один этот пижон в красной "шкоде". Одному человеку тут не справиться. А если выстроить в ряд все наблюдаемые факты, то они представали как почти целостная картина, дававшая основание предполагать, выражаясь языком профессионалов, утечку информации. Говоря же просто по-человечески, Шульцова явно где-то распустила язык. А некто за рассказанное ею ухватился.
- Да где и с кем я могла об этом говорить?.. - тихо произнесла Шульцова. - Ведь я одинокая, старая женщина, Яроут…
- Так, значит, действительно ни с кем, пани Шульцова? И вы никому йе давали читать письмо Бобина?
Я взглянул в зеркало заднего вида. "На хвосте" никого, чисто. Значит, я все-таки оторвался от этого дилетанта. И то ладно. На главные улицы я все же решил не выезжать. Выбирался боковыми улочками и переулками, которые вели к городской окраине. И видимо, делал это не столько из конспиративных соображений, сколько из вспышки сентиментальности. Эти улочки напоминали мне Бобина и наши давно ушедшие годы. И я спрашивал себя: а разве Бобин, которым мне теперь приходится заниматься и по служебному долгу, и по обязанности давней дружбы, разве это тот самый Бобин, что "сидел со мной за одной школьной партой и гулял в роще над Шипкапасом? Я решил, что лучше буду думать о кандидате наук, доценте, инженере Мартине Шульце, проживающем в Нидерландах, 6030, Ниу Байерлаанд, имеющем двойное гражданство, находящемся в настоящее время в неврологическом санатории доктора медицины Иаана Паарелбакка. А Бобин пусть остается Бобиной. Отбросим сентиментальности и облегчим себе работу.
Мои размышления прервал голос Марии Шульцовой:
- Яроуш, я, вполне понятно, давала читать письмо Бобина моей соседке пани Рыпаровой. Но больше никому.