- Благодарю вас, - сказал я, - большое, большое вам спасибо, товарищ профессор!
- Да неужто я вам действительно чем-нибудь помог? - спросил Плигал.
- Пока вообще невозможно еще представить, какую огромную помощь вы мне оказали.
Мы простились.
* * *
- Попросту говоря, Яроушек, из твоего Шульца хотели, видимо, сделать послушного пай-мальчика. Этакого ученого мужа, который полностью бы сохранил работоспособность, но дал водить себя за ручку. Точнее говоря, просил, чтобы его водили за ручку.
Доцент Отто Выгналек приготовил два стакана коктейля. Пригладив черные волосы, прикрывавшие на темени плешь, он опустился в кресло и продолжал:
- Разумеется, тут можно ошибиться. Я ставлю диагноз человеку, находящемуся в другом конце Европы, и зная его лишь по нескольким фотографиям, письму и твоему более или менее бессвязному рассказу. За твое здоровье, Яроушек!
Он отпил глоток жидкости, пахнущей эссенциями, и заморгал умными, глубоко сидящими под выпуклым лбом глазами:
- Но, с другой стороны, я полагаю, что все же попал в точку. Хотя делать такого рода заключения сложновато, не так ли?
- Ученый муж, погоди! Златоуст! Останови поток своего красноречия. Мне необходимо ясное и лаконичное резюме. Скажи, что, по твоему мнению, они могут сделать с инженером Шульцем? Ты можешь мне это сказать, а главное - написать? Мне необходимы основания для того, чтобы начать операцию.
- Написать, написать… Как будто бумажка - это главное!
Доцент Отто Выгналек обладал многими достоинствами. К ним принадлежало и то, что он сдержанно относился к своей психиатрической науке. Охотно, даже с удовольствием, рассказывал он забавную историйку о том, как Фрейд сказал Адлеру: "Каждый психиатр сам немного помешанный". На что Адлер ответил Фрейду: "Каждый помешанный - немного обманщик".
Преимущество Выгналека состояло и в том, что он был связан служебной тайной, и потому я мог утаить от него лишь то, что мы обычно утаиваем в наших делах от своих коллег, которые работают над другими заданиями.
Он развел руками.
Потом, глубоко вздохнув, осушил стакан, поставил его на прямоугольный столик, покрытый черным стеклом, и сказал:
- По собранным мною сведениям, Шульц - депрессивный тип. То есть тип, которого современная психиатрия запросто может водить на поводке. И в этом… - он постучал пальцем с распухшими суставами по столику… - и в этом, очевидно… (без этого "очевидно" Отто, пожалуй, не чувствовал бы себя ученым) заключается рациональное ядро всей проблемы. По он пытается от них ускользнуть. Говорит, что хочет вернуться домой, что его не интересуют больше исследования, что он их свернул, и так далее. Иными словами, он сделал все гораздо хуже, чем мог бы сделать, но это единственное, что он сумел сделать.
Я кивнул в знак согласия и выпил жидкость, приготовленную Отто. Полученные независимо друг от друга, обе информации - профессора Яромира Плигала и психиатра Отто Выгналека - совпадали. Я вправе был полагать, что обе они правильны и что с ними можно работать как с достоверными.
- Возможно, он испугал только свою супружницу. Агрессивность для особ такого рода - дело обычное, хотя, может быть, в этом заключено и нечто большее. Но я этого знать не могу.
- Ну а что дальше? - спросил я.
- Что дальше? Существенно, что он находится в руках психиатров, а они могут усилить у него депрессивные явления настолько, что он, по сути, станет зависим от кого угодно на свете и о каждом будет думать как о своем закадычном друге.
- Скажи, пожалуйста, еще раз, и хорошо бы не спеша, - попросил я. - Если к Шульцу приедет кто-то, кому он вполне верит на слово, сумеет ли этот человек увезти Шульца куда надо?
- В принципе это возможно. Как я сказал, Шульц находится в состоянии депрессии и последует за тем, с кем будет чувствовать себя в безопасности. С одной оговоркой: пока не перестанут действовать лекарства, которые ему давали.
- А что потом?
- Потом… Потом - повторяю твое любимое словцо, чтобы доставить тебе удовольствие, - потом либо его хватит кондрашка, либо он впадет в агрессивность и набросится па того, от кого ждал помощи.
- Вот тебе и на! А что можно сделать, чтобы предотвратить это? - поинтересовался я.
Доцент Отто Выгналек, став вдруг непривычно серьезным, сказал:
- Две вещи: либо дать ему препарат, к которому он приучен, либо такое лекарство, которое - выражаясь дилетантски - поставит его на ноги. Но тут есть загвоздка: для этого необходимо точно знать, что он получал. А этого пациенты в психиатрических стационарах обычно не знают.
- А ты можешь заранее, хотя бы приблизительно, определить, что это за лекарство?
- Вообще да, но конкретно при нынешнем многообразии лекарственных средств - нет.
- Ну а все-таки - можно ли и как это установить?
- Безусловно, можно. Анализом мочи. Дело нетрудное. Для специалиста, конечно.
У меня было такое ощущение, будто на голову мне свалилась гора. Но ничего, решение найдется, должно найтись.
- Слушай, Яроушек, у этого Шульца нет никакой иной цели, кроме возвращения на родину. Неважно, по каким причинам. Это самое сильное его желание. А его письмо - у депрессивных больных так бывает - вспышка воли. Собственной воли. И может быть, последняя.
- Напиши мне это. Напиши мне именно то, что ты сейчас сказал!
Доцент Выгналек сидел за пишущей машинкой. Я смотрел на его сутуловатую спину и отросшие на затылке волосы, спадавшие на воротник белого халата. Машинка стучала, я ждал.
* * *
Подобрать к коричневому костюму бежевую сорочку, дополнить этот ансамбль галстуком, платочком табачного цвета и не стать похожим на взломщика касс в воскресный день - это искусство присуще людям изысканного вкуса.
Полковник, доктор философских наук Вацлав Плихта этим искусством владел в совершенстве. Он сидел в описанном костюме за своим столом, сверкал из-под седых щеточек бровей "голубыми глазами и делал вид, будто служба в разведке - это развлечение. Недавно на нашу долю выпал успех, который долго будет вызывать злобу у господ по ту сторону наших границ. Настроение у доктора было хорошее, и это повышало шансы на то, что шефы подпишут все, даже то, над чем при иных обстоятельствах не раз почесали бы затылки.
После первой моей встречи с Марией Шульцовой прошло три недели. За это время мы проверили все, что могли. Установили, с кем поддерживал контакты Гайе ван Заалм у нас в стране, хотя и без особых подробностей. Подтвердилось, правда, при этом и наше давнее подозрение, что Эдуард Рыпар является агентом голландской полиции среди чешских эмигрантов. А от отдела полиции, занимающегося эмигрантами, до секретной службы, как известно, один лишь шаг. Точнее говоря, этот отдел полиции - замаскированное поле деятельности западных секретных служб.
Мы пригласили Шульцову в министерство и попросили ее не слишком огорчаться, получив от нас отрицательный ответ на свое ходатайство относительно возвращения Бобина, и заверили ее тут же, что мы сделаем все, чтобы Бобин вернулся. Остальные предпринятые нами меры носили обычный, чисто рабочий характер. Почтальонша, наряду с другими улицами обслуживавшая и улицу На виници, "случайно" получила вызов в автоинспекцию. Там ей вполне вежливо принесли извинение: оказалось, перепутали имя. А пока почтальонша сидела в автоинспекции, ее подменил бывший наш сотрудник, пенсионер. Но известно - старые люди рассеянны. "Ошибся" и наш пенсионер. В почтовый ящик Рыпаровой он опустил открытку, которой Марию Шульцову официально извещали о том, что ее ходатайство о возвращении Мартина Шульца в ЧССР отклонено. И что это решение может быть обжаловано в течение четырнадцати дней.
Одним словом, мы забросили крючок и ждали поклевки. Было ясно, что так или иначе это сообщение дойдет до Эдуарда Рыпара, а от бывшего служащего, официанта, спекулянта, арестанта и "возрожденца" 1968 года дойдет и до ушей противника. Много надежд на это мы, правда, не возлагали: на нашем месте они бы, вероятно, тоже попытались сбить нас с толку подобным же образом. Однако, с одной стороны, тут была надежда, что на эту удочку они клюнут и поверят, будто мы утратили интерес к Бобину-Шульцу, а с другой - не исключалось, что ошибка с открыткой активизирует чьи-то действия.
И действительно, активизировала: установив наблюдение за тем же Гомолой, мы обнаружили, что он ведет слежку за каждым шагом Шульцовой. В тот же день, как произошла "ошибка" с открыткой, он связался с архитектором Беркой, а тот, не мешкая, помчался в одно из западных посольств. Это выглядело столь по-дилетантски, что противно было смотреть. Когда же мы все-таки проанализировали шаги наших противников, а вычислительная техника вывернула их с лица наизнанку и снова наоборот, когда мы еще раз прикинули все с учетом опыта нашей и неприятельской тактики, то этот на первый взгляд заслуживающий насмешки дилетантизм обрел вдруг некий глубокий смысл.
Ведь они сами буквально тыкали нам в нос все свои контрходы. Подсунули своих случайных третьеразрядных агентишек. А возможно, и просто, людей, даже не подозревавших, что в данный момент они сотрудничают с иностранной разведывательной службой. Наши противники явно хотели, чтобы мы знали: их весьма интересует наша реакция на письмо Шульца. Ну конечно, нам показалось бы крайне странным, если бы они оставили письмо Шульца без внимания.
На вопрос, почему нам подсунули не профессиональных, а второстепенных агентов, ответ, кажется, напрашивался сам собой: под их прикрытием готовилась профессионально и искусно сооруженная западня. Игра с Гайе ван Заалмом, архитектором Беркой и Гомолой призвана была усыпить нашу бдительность. Просто и ясно: нам предстояло убедиться, что дорогу к Бобину мы, как говорится, разминировали.
Трюк с открыткой имел целью намекнуть противнику, что мы полностью утратили интерес к этому делу. Удастся ли? Поверят? Не поверят? Это зависело от многих обстоятельств. Между прочим, и от того, насколько хорошо сыграет свою роль Мария Шульцова. А роль эта по сути своей была ей совершенно чужда. Ей приходилось притворяться, а делать этого она просто не умела. Но, с другой стороны, она находилась на грани отчаяния. Подлинного, а не напускного отчаяния - вокруг нее разыгрывалось нечто такое, чего оца никак не могла взять в толк.
Итак, мы играли в прятки с господами с полярно противоположной стороны. Исходя из этого, я и разрабатывал план операции. И вот теперь я сидел и ждал, какое решение примет мое непосредственное начальство.
Полковник пододвинул мие пачку сигарет. У него были сильные загорелые руки, и, хотя ему перевалило за пятьдесят, движения его были быстрыми, точными, плавными и свидетельствующими об отличной спортивной форме.
Вацлав Плихта досмотрел на часы, потом чиркнул зажигалкой и, поудобнее усевшись в кресле, продолжал молчать.
В его молчании было что-то мне незнакомое. Я рос под его началом. Он обучил меня разведывательному делу так, как это не могла бы сделать ни одна специальная школа. И я полагал, что мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда.
А сейчас вокруг нас царила тишина, которая меня смущала и - если быть до конца откровенным, должен признаться - даже пугала.
- Вашек? - окликнул я его.
Он махнул рукой.
- Да потерпи ты пару минут.
Глаза его под щеточками бровей уже не блестели весело, а были серьезны. Я спрашивал себя, где дал маху в плане проведения операции. Однако долго раздумывать над этим не стал и переключился на мысль о том, что вообще значит первый шаг для разведчика так называемого тайного фронта. "Да и что волноваться, - убеждал я себя, - ведь известно: первый "бой" всегда выдерживаешь с начальством за одобрение и визу. А начальство всегда считает разработанную тобой операцию либо слишком рискованной, либо надуманной и сложной, или, наоборот, непродуманной и наивной, по всегда не соответствующей его представлениям".
Вацлав Плихта снова взглянул на часы. Встал.
- Ну, пора, пойдем, с тобой хочет поговорить начальник. То, что скажет тебе он, не сможет сказать никто другой, даже я… - Голос его звучал озабоченно.
Вацлав Плихта употребил официальное "начальник", а не обычное "старик", "шеф", "главный".
- А разве он сегодня на работе?
Я знал, что у руководителя нашего ведомства в последнее время стало пошаливать сердце. А с этим, как известно, в наш инфарктный век не шутят.
Вацлав Плихта кивнул, и в этом кивке выразилась явная его обеспокоенность.
- Да. Врачи, правда, запретили ему работать, курить, пить кофе. Но что-то, видимо, его тревожит. Сегодня он вдруг приехал на работу, курил и велел приготовить себе кофе по-турецки, - пояснил Плихта, и голос его при этом звучал как-то ворчливо.
* * *
У начальника было продолговатое лицо с глубокими екладками, протянувшимися от носа к уголкам губ, темные глаза и густая темная шевелюра е седой прядью посередине.
Жестом он пригласил нас сесть. Потом рука его украдкой прошлась по груди в области сердца и снова опустилась на стол из темного мореного дуба.
- Ярослав! - обратился он ко мне.
У меня сразу кольнуло под ложечкой. Обычно он называл меня Ярда или Яроушек. Когда же я ухитрялся провиниться, он обращался ко мне либо по званию - товарищ майор, либо но фамилии - товарищ Блажек. За те двадцать лет, что я с ним вместе служил, Ярославом он назвал меня всего лишь дважды. И оба раза тогда дело принимало серьезный оборот.
Вацлав Плихта опустил голову и уперся своим квадратным подбородком в грудь, будто он был здесь ни при чем.
- Ярослав, сделав глубокий вдох, повторил начальник и придвинул к себе зеленую папку с оттиском вверху "Совершенно СЕКРЕТНО" и начертанной тушью надписью: "Операция "Возвращение", - Ярослав, тебе все это представляется слишком упрощенно.
"Ага, - подумал я и почувствовал, как сразу ослабло мое напряжение. - Значит, ничего особенного - просто, по млению начальника, мой план операции относится к разряду упрощенных. Ну что же - ничто не ново под луной!"
- Ты отдаешь себе отчет в том, что это представляет для них? - продолжал начальник.
- Разумеется, товарищ начальник, - сказал я.
Он покачал головой. Я поглядел на Вацлава Плихту, но тот смотрел прямо перед собой. "Теперь это уже ваше дело, и меня в него не втягивайте", - говорил его взгляд. И в этом не было ни безразличия, ни перестраховки, а просто точная и реалистичная оценка ситуации.
Они с "главным" всесторонне обсудили операцию и сделали соответствующие выводы, касавшиеся непосредственно меня. "Но на отстранение меня от дела это цока непохоже, - успокаивал я себя. - А если и так? Работа для меня всегда найдется".
- Следствием того, что ты ошибочно определил приоритет факторов различной важности, явились и ошибочные оперативные выводы. Ты предлагаешь прямой ход - выехать за Шульцем в Голландию. Этого они и ждут. Для того-то они п разыграли тут перед нами весь этот любительский фарс. Для них суть дела в чем-то другом… - заключил начальник и протянул руку к пачке сигарет.
- Товарищ начальник… - обеспокоенно произнес Вашек Плихта.
- Ладно, ладно… - Начальник отодвинул сигареты. - Ты, Ярослав, взгляни на это, исходя из того факта, что мы уже "вынули" у них буквально из-под носа Ми-наржика.
Я кивнул.
- Вернулись и другие наши товарищи, изрядно им насолившие…
- Понятно, товарищ начальник.
- Неплохо сработали, как говорится, мы с их людьми у себя. И притом с людьми достаточно высокого полета.
Я снова согласился. Что правда, то правда.
- А разве они за последние годы захватили хоть одного из наших разведчиков?
- Нет, - сказал я.
Начальник уселся в кресле поудобнее и продолжал:
- Так вот: прежде всего они хотят накрыть кого-нибудь из наших. Помимо всего прочего, это нужно им и в пропагандистских целях. Дело, стало быть, в том, что они хотят использовать Шульца как приманку. Но мы на нее не клюнем. Твой план пришлось переработать. В основном мы согласны, что проведением этой операции займешься ты. Лично. На месте. В твое распоряжение будет предоставлено все возможное. Главный твой просчет состоял в том, что ты решил действовать напрямую. А тут нужны окольные пути, ибо мы хотим доставить Шульца домой, но не намерены приносить в жертву наших людей.
Начальник продолжал излагать свои соображения. Точно и четко описывал мое задание. Я воспринимал его совершенно спокойно и с должным пониманием. Со всеми плюсами и минусами… Трудности и тяготы, бремя разлуки и тоски… Воспринимал все так, словно речь шла не обо мне, а о ком-то третьем.
Документы.
Легенда.
"Теневое" существование.
Все взаимоувязано, все тщательно продумано и взвешено, оставалась лишь та тонкая, как паутинка, черта, что в жизни отделяет легенду от реальности.
Прошло, вероятно, около получаса. Все было ясно. Мы помолчали. От моей напряженности не осталось и следа. Я смотрел в окно и на кусты цветущего жасмина. Дальше, над ними, виднелся косогор предместья. "В конце концов, - убеждал я себя, - это обычная, очередная операция. Она лишь немного затянется, но что поделать?"
- Вопросы ко мне есть? - спросил затем начальник.
- Все ясно, товарищ начальник, - ответил я.
- Детали обсудите с товарищем Плихтой. В вашем распоряжении три дня, товарищи.
* * *
Эти три дня дали нам возможность основательно по-работать.
Прежде всего мы тщательно отшлифовали легенду. Переворошили ее до мельчайших подробностей, стараясь предугадать самые неожиданные варианты. Обнаружили две ошибки.
И вот наконец я внимательно оглядываю пивную, куда мы jfemmra зайти с Вацлавом Плихтой. Звякают кружки. Из-за облака табачного дыма, заполняющего зал, доносятся хриплые голоса. Их обладатели знают буквально все и в равной степени со знанием дела решают и проблемы народного хозяйства, и спорта, и кролиководства. Дым клубами плывет к открытому окну, лица вырисовываются четче, затем снова скрываются во мгле.
Я смотрю на них секунду, быть может, две. И вдруг у меня перехватывает горло.
- Слушай, Вацлав, а ты никогда не думал, что наше учреждение, вероятно, единственное, сотрудники которого не завидуют своим коллегам, отправляющимся в служебные командировки на Запад?
Он улыбается, потом кладет мне на плечо руку и говорит:
- Ну, пока! Привет, дружище!
- Поздравляю вас, господин доктор! - обратился ко мне по-немецки Готфрид Ауфдермауэр, - начальник отдела полиции для иностранцев кантона Люцерн. - Департамент юстиции и полиция идут навстречу вашей просьбе о предоставлении политического убежища.
У него была узкая, какая-то лисья физиономия, зачесанные назад волосы и темные глаза, близко сидящие у тонкого острого носа.
Стряхнув с белоснежного манжета воображаемую соринку, этот человек со столь странной фамилией, означающей в буквальном переводе "на стене", поклонился и продолжал:
- Получите, пожалуйста, документы!
Он протянул мне продолговатую книжечку. На ее серой обложке из плотной бумаги было напечатано: "Аус-лендераусвейс" - удостоверение личности иностранца. Затем господин с лисьей физиономией вручил мне синий паспорт для заграничных поездок, введенный согласно договору о политических беженцах от 12 июля 1950 года.