- А вот здесь распишитесь, пожалуйста! - сказал он, указывая на соответствующую графу бланка. Отчетливым, механическим голосом, в котором слышался швейцарский диалект, он предупредил меня, что я не смею менять ни местожительства, ни места работы без разрешения соответствующего отдела полиции. Затем, понизив голос, он продолжал уже как бы доверительно: -Для вас, господин дэктор, это, конечно, простая формальность. Согласно решению федерального парламента с сентября 1668 года мы в принципе не ограничиваем чехословацких беженцев в выборе и смене места работы и профессии. Так что в этом смысле вы можете не опасаться.
На этом лимит официальной гуманности был исчерпан. Затем человек с фамилией "На стене" растолковал мне, что я не смею заниматься никакой политической деятельностью - в Швейцарии она запрещена политическим беженцам под угрозой лишения права убежища. Точно так же я буду лишен права убежища, если вступлю в контакт с представительством своей родины.
Он произнес все это плавно, связно, не сбиваясь, более того, ни разу не запнувшись. Как будто включил где-то внутри себя магнитофонную ленту.
Стояло позднее лето.
Надвигались вечерние сумерки. С улицы доносился глухой рокот автомобилей, проносившихся по перекрестку, который отделял "Люцернер-банк", часовой магазин "Патек-Филип" и ювелирный магазин фирмы "Бухерер", пристань для яхт, моторных лодок и туристских пароходов в бухте Фирвальдштетского озера от доходных домов, дешевых кабаков, турецких, итальянских и испанских лавчонок на Базелынтрассе.
- С той минуты, как удовлетворена просьба о предоставлении вам политического убежища, вы можете подыскивать себе квартиру и работу, - продолжал полицейский чин.
- Благодарю! Это просто замечательно. Я беспредельно рад, господин комиссар. Еще раз сердечно благодарю вас!..
Он поглядел на меня.
В его темных, словно затянутых пленкой глазах, казалось, блеснула вдруг искра интереса. Да, действительно: всего лишь блеснула, и действительно лишь искра. Сразу смекнув, что к чему, я сказал себе: "Осторожно, Блажек! Не перегибай…" Хотя, само собой разумеется, я был рад покинуть комнатушку в мансарде второразрядного отеля "Бэрен" со скрипучим дощатым полом, продавленной постелью и окном, выходящим к вентиляционной шахте, из которой разило кухонным чадом и отбросами - прибежище, где я жил как "беженец" из Чехословакии за счет благотворительного общества, имея право на ежедневное трехразовое питание и пятьдесят франков в месяц на карманные расходы.
- Как только вы найдете работу, вам надлежит в соответствии с вашими возможностями ежемесячно выплачивать затраченные на оплату вашего жилья и питания средства, которые были израсходованы благотворительным обществом, - сказал Готфрид Ауфдермауэр. - Вы согласны?
- Разумеется, господин комиссар, - ответил я.
С-гэмнело. Сумерки здесь наступали быстро, как это бывает в горных долинах. В висках у меня стучала кровь. Ноги были словно налиты свинцом. "Спать… - подумал я. - Ничего другого - только спать". Надо отдохнуть. И сосредоточиться. Теперь мне предстоит сделать один из решающих шагов на пути к Бобину.
Бобин.
"Больница милосердных братьев" с ее телекамерами, проволокой под током и доктором Иааном Наарелбакком - все это казалось мне теперь куда более далеким, чем в Праге. А путь-дорога к Бобину подозрительно смахивала на путь-дорогу в другую галактику.
- Взносы в счет долга не будут слишком высокими, - пояснил Готфрид Ауфдермауэр, - то есть они будут соответствовать вашим возможностям.
Он был швейцарец, и главное, что его интересовало, это деньги.
- Понимаю, - сказал я.
- Закурите? - спросил Готфрид Ауфдермауэр и придвинул ко мне пачку сигарет "Муратти Амбассадор" с двойным фильтром из активированного угля.
- Благодарю! С удовольствием!
Я наклонился. Комиссар щелкнул зажигалкой. "Осторожно, - мелькнула у меня мысль, - что-то для комиссара полиции чересчур уж он вежлив и гостеприимен. Посмотрим, что еще предложит".
- Как вы себе представляете, чем будете заниматься?
- Я коммерческий работник, занимался торговлей и, думаю, мог бы служить, для начала, скажем, пусть даже на невысокой должности, в какой-нибудь торговой фирме. Желательно в такой, которая имеет что-то общее с моей отраслью. То есть с малой химией. Главным образом лекарственной.
Как у каждого разведчика, была и у меня своя "тень". Буде господам с противоборствующей стороны вздумается основательнее проверить, кто и что я такое, они бы установили, что сотрудник известного объединения "Хемо-экс" юрист Ярослав Блажек подписывал ряд торговых соглашений, регулировавших отношения между "Хемоэк-сом" и западными фирмами. Их оперативники обязательно установили бы, что доктор Блажек Ярослав имеет счет под номером 27472 в цюрихском филиале "Швейцарише Кредитанштальт", где числится четыре тысячи семьсот пятьдесят три франка.
Это было ровно столько, сколько мог накопить из командировочных за годы поездок человек, помышлявший об эмиграции. Эти деньги, как было условлено с Вацлавом Плихтой, я действительно вкладывал небольшими суммами при каждом своем выезде в другие страны.
Оперативные меры, предпринятые "на всякий случай", теперь оказались очень кстати. Они удачно дополняли легенду с "просьбой об убежище", которую я теперь реализовал. Я не строил из себя политического страдальца. Этому уже не верили даже журналисты, пишущие о "политических мучениках в Чехословакии". Я представился просто как человек, которому жизнь дома действует на нервы, и ему захотелось пожить где-нибудь в другом месте. К этому я добавил еще семейные неурядицы и то, что об эмиграции помышлял уже давно, продуманно к ней готовился, а жена (бедняга Мария!) отказывалась покинуть родину.
Для швейцарских представителей власти эта легенда имела и свои минусы: я не высказывал политических доводов в подкрепление своей просьбы о предоставлении убежища, и мне могли отказать. Но мы предусмотрели и такой вариант. Если бы швейцарцы меня выставили, я должен был закрыть свой счет в цюрихском банке и попытать счастья в Дании. Или в Бельгии. Но все же, с другой стороны, моя легенда имела непревзойденное преимущество: она вполне соответствовала тому представлению о чешских эмигрантах, которое за десять последних лет сложилось у швейцарской секретной службы и ЦРУ: это либо явные изменники, либо мелкие хапуги-корыстолюбцы, воображающие, будто в Швейцарии у коров три филейные вырезки, а в ручьях течет "Кнорр-бульон" с мясными фрикадельками.
Я причислил себя ко второй категории.
"Сбежал" я, действительно воспользовавшись служебной командировкой, во время которой в самом деле вел переговоры известной фармацевтической фирмой.
- Заниматься торговлей… Легко сказать. До сих пор вы занимались ею только там… на Востоке. А здесь Европа!.. - заметил Готфрид Ауфдермауэр.
"Вот как! Они не считают нас Европой". Я закусил губу, чтобы не рассмеяться в лицо этому тупому зазнайке.
- Торговля всюду торговля, господин комиссар. И, как вам известно, мне достаточно довелось сотрудничать с европейскими партнерами, - возразил я, употребив его выражения.
"Что-то ты слишком уж обо мне заботишься, - подумал я и вспомнил вдруг о своем начальнике: "Ты, безусловно, будешь там, как говорится у военных, в окопах передового охранения. И дело там придется иметь не с болтливыми, брюзжащими гомолами и темными спекулянтами типа Гайе ван Заалма, а с профессионалами, знатоками своего дела". - И похоже, так оно и есть".
- Верно, - согласился Готфрид "На стене". - Ну что ж, вам стоит попытать счастья в "Ла Франшет". Там вас знают и…
- Извините! - прервал я его. - Но я не думаю, что в "Ла Франшет" меня встретят с распростертыми объятиями. Для нее я имел значение как представитель чехословацкой фирмы. Теперь же ситуация изменилась. Как беженца меня вряд ли там примут. Хотя бы потому, что это может ухудшить их отношения с чехословацким партнером и в определенной степени поставить под угрозу финансовые интересы.
Он взглянул на меня исподлобья… Кивнул.
Действительно, я говорил на понятном ему языке, да и сам он, вероятно, не раз встречался с подобными случаями и опыт имел немалый. Знал он и то, насколько эмиграция сама по себе обесценивает человека и ставит его на несколько ступеней общественной лестницы ниже. Однако больше говорить, пожалуй, не следует. К уже сказанному я мог прийти и путем простых умозаключений, но все, что я скажу сверх того, может вызвать вопрос: откуда я столько знаю?
А этого допустить нельзя.
Готфрид Ауфдермауэр восседал за столом как безучастный судья. Лоб его рассекали две глубокие параллельные морщины.
- Прошу вас не принять мои вопросы за допрос, - проговорил он с бесстрастной учтивостью, - если не хотите, можете на них не отвечать. Вы свободный человек.
"Конечно, - подумал я, - с обязанностью быть приписанным к определенному месту жительства и работы, словно крепостной времен Марии-Терезии".
- Мне нечего скрывать, - сказал я и посмотрел ему прямо л глаза.
- В своей, гм, торговой практике вам, вероятно, доводилось встречаться с вашими советскими партнерами?
- Ну конечно, господин комиссар. Регулярно. Я бы сказал - несколько раз в месяц. - "Пришло время продемонстрировать свою осведомленность", - подумал я и продолжал: - Вы должны понять, господин комиссар, что чехословацкая химия - это преяеде всего советская нефть.
- Да?!
- Ну конечно. А кроме того, существует сотрудничество в рамках СЭВ, которое требует постоянных личных контактов, и к тому же не только с советскими партнерами, но и с польскими, венгерскими, гэдээровскими и так далее…
Он сидел не двигаясь и, глядя прямо перед собой, говорил, словно обращаясь не ко мне, а к сероватой стене из пластмассы за моей спиной:
- Прошу вас еще раз - поймите, вы абсолютно свободный человек и мое предложение можете отклонить без каких-либо неприятных последствий.
"Ну что же, давай, выкладывай, что там у тебя еще… - подумал я. - Говори, что тебе нужно, и Ярослав Блажек безропотна все исполнит. Как и было задумано и оговорено с друзьями. Так что же вы хотите о нас узнать?"
Я откашлялся. Это выглядело вполне естественно.
- Вы не возражали бы поговорить с людьми из наших институтов относительно некоторых торговых связей ваших фирм с восточными партнерами? - спросил комиссар.
Я поднял руку. Словно защищаясь от чего-то.
- Знаю, знаю!.. Там, в Чехии, простите, вас здорово запугали - шпионаж и всякое такое… Но здесь, у нас, и речи быть не может ни о каком шпионаже.
"Реагирует он несколько прямолинейно и грубо, как мне кажется", - подумал я. А вслух сказал:
- Прошу простить, господин комиссар. Шпионы - это байки дл£ детей. Торговля, я бы сказал, просто нуждается в постоянном обмене информацией. Что знаю, тем рад поделиться. Я отдаю себе отчет в том, что отныне Швейцария для меня - вторая родина и у меня по отношению к ней есть обязанности… - Это звучало, конечно, патетически, но ведь так "щебечут" все наши эмигранти-ки. - Я с удовольствием встречусь с представителями любого вашего института. Как я уже сказал, моя осведомленность целиком к вашим услугам.
Я достиг той точки, которая всегда имеет место в любой разведывательной операции: где-то неизбежно приходится "подпустить" противнику немного подлинной информации и тогда прямо-таки на аптекарских весах взвешивать, что можно сказать, не повредив делу, и что необходимо сказать, чтобы укрепить к себе доверие как к человеку своему и к тому же представляющему ценность.
"Ладно, ничего не поделаешь… Речь, очевидно, пойдет о двух вещах. Во-первых, у меня захотят что-то выведать об отношениях в СЭВ, во-вторых, заодно проверить, действительно ли я тот, за кого себя выдаю. То есть тот ли я человек, который всего-навсего занимался торговлей медикаментами. Они станут жать на это, хотя тем самым лишь проявят свою тупоголовость, поскольку дураку ясно, что кадровый разведчик и на этот случай будет иметь хорошо отработанную легенду, продуманную во всех подробностях…
Ладно, давайте поиграем в прятки".
Комиссар со странной, но типичной старошвейцарской фамилией Готфрид Ауфдермауэр снова пододвинул мне пачку сигарет "Муратти Амбассадор" и сказал:
- Заболтались мы что-то с вами…
- Пустяки! Мне это нисколько не мешает, господин комиссар, - возразил я, улыбаясь. - Напротив, я люблю побеседовать, а мне тут не с кем, я совсем один: Вот у вас я действительно отнимаю время.
- Один?! Так, значит, вы не общаетесь со своими соотечественниками?
Будто б он этого не знал. С той самой минуты, как три недели назад я вышел из здания здешней полиции, куда сдал свой чехословацкий служебный паспорт, украшенный визами и пограничными контрольными штемпелями чуть ли не всех европейских государств, я постоянно ощущал на себе недреманное око. Ощущал, хотя и не подавал виду. Вел себя так, как и пристало себя вести новоиспеченному эмигранту.
Осматривал город. Кормил хлебом белых лебедей и черных лысух на Фирвальдштетском озере. Исходил вдоль и поперек универмаги "Мигрос", "Элмоли" и "Нордман", так ничего и не купив там. Обедал и ужинал в отеле "Бэ-рен", где жил. Время от времени заходил выпить кружку пива или четвертинку дешевого испанского вина в ка-кое-нибудь из бесчисленных третьеразрядных питейных заведений. Снял со своего счета две сотни франков и поднялся по канатной-дороге на двухтысячеметровую гору Пилатус. Полюбовался видом среднешвейцарских Альп, под которыми лежит "Озеро четырех лесных кантонов", похожее на гигантскую зеленую амебу, примостившуюся у подножия альпийских лугов и буковых рощ.
Спать ложился рано, вставал поздно.
Я ждал.
- Пока не представлялось случая ни с кем познакомиться, - ответил я. - Да и не знаю, как они меня примут. Ведь они, так сказать, старожилы. Наполовину швейцарцы…
Комиссар сморщил нос, будто почувствовал неприятный запах. Судя по фамилии, он был родом из кантона Люцерн, а значит, что ни на есть швейцарцем из швейцарцев, и поэтому не любил пришельцев. Слишком шумливых, расточительных и беспорядочных.
- Придет время - познакомитесь, - заметил он.
- Не сомневаюсь. Хотя, честно говоря, меня больше удовлетворили бы знакомства в среде разнонациональной.
К прошлому возврата нет… У меня нет желания встречаться с кем бы то ни было лишь потому, что он родился в той же стране или даже в том же городе, что и я.
В эту минуту я еще не мог определить, сколько пройдет времени до того, как мне удастся наконец приступить непосредственно к своей основной миссии. И я дорабатывал пока свою легенду. В мои планы совсем не входило внедряться в среду чешских эмигрантов.
- Разумно, - согласился со мной Готфрид Ауфдермауэр, - в этом есть свои преимущества. Но вы говорили, что хотели бы заняться торговлей. А как у вас с языками?
И, не дожидаясь моего ответа, раскрыл папку с наклейкой: "ЯРОСЛАВ БЛАЖЕК". Полистал ее и, кивнув головой, удовлетворенно прочел:
- "Немецким владеет отлично", это я слышу и собственными ушами, - добавил он от себя. - "Английским - разговаривает и пишет, французским - тоже". Ну… Ну… Хорошо. Русским… Тоже может пригодиться… - Он слегка наклонился вперед и оперся руками о стол. - По-английски вы говорите так же, как по-немецки?
- Я бы сказал - даже несколько лучше. Просто у меня было больше практики. Я об этом писал в своей биографии. А вот французский мне придется несколько освежить в памяти.
- А итальянский?
- Заказать себе обед я в состоянии. А вот с большим не справлюсь.
Он улыбнулся.
Да, пожалуй, впервые это была действительно улыбка или почти улыбка, а не та искусственная гримаса вежливости, что предписывается служебным этикетом. Невзначай я затронул верную струну, и в человеке по фамилии "На стене" взыграла традиционная швейцарская неприязнь и пренебрежение к итальянцам.
Готфрид Ауфдермауэр махнул рукой и заявил:
- Ну, необходимое вы доучите и наверстаете…
Потом, пожав плечами, он добавил, что с итальянцами у них всегда были и будут нелады. И уставился на меня.
Я сидел, положив руки на колени, и старался выглядеть так, как мне и пристало: то есть как человек, у которого решается судьба. Но все же и не слишком приниженно, ибо знал себе цену и хотел это подчеркнуть. Да, в этот момент решалось многое. Если мне помогут устроиться на работу за банковской перегородкой или в конторе какой-нибудь страховой компании, мне придется принять эту должность. И с благодарностью. Хотя ныне, конечно, не 1968 год, когда в Швейцарии на рынке труда предложение намного превышало спрос, а год 1978-й. Правда, и сейчас тут ощущается нехватка рабочих мест. Однако… Опять это почти фатальное - однако. Такая работа прикует меня к канцелярскому стулу почти на девять часов в день. Тут ведь действительно не то, что у нас, за весь день отлучишься лишь на пару минут выпить пива или что-нибудь купить… А мне необходима возможность свободного передвижения. Ну, хотя бы, скажем, должность разъездного агента по продаже нижнего белья… Мне, собственно, все равно, чем заниматься. Главное - постепенно добраться до Голландии и притом так, чтоб моя поездка туда имела вполне достаточное обоснование и целиком укладывалась в рамки моей легенды.
- При вашем опыте и знании языков, - сказал руководитель отдела полиции для иностранцев, - я бы чувствовал себя увереннее. Главное, вам очень поможет английский язык.
- Я был бы вам весьма благодарен, господин комисcap, если бы вы помогли мне. Хотя бы сориентироваться.
Он кивнул и протянул руку к телефонной трубке.
"Ну, держись, Ярослав, - сказал я себе, - если уж тебя направляет на работу полиция - быть тебе под постоянным полицейским надзором. Это азбучная истина…"
За окнами на противоположной стороне улицы вспыхнула розово-голубая неоновая реклама мебельной фирмы "Мобель Пфистер". Шум автомобилей постепенно утихал. Над перекрестком промелькнули огоньки троллейбуса - тусклые и одинокие. А Готфрид Ауфдермауэр тем временем говорил по телефону. Он перешел с литературного немецкого языка на швейцарско-немецкий диалект, и я, как ни вслушивался, с трудом понимал лишь каждое третье или пятое слово. Из этих третьих или пятых слов мне удалось все-таки составить себе представление о том, что он кому-то рекомендует одного "тшеха", говорит о моем знании языков и высокой квалификации. Наконец он сказал: "иш гуэт", то есть "хорошо", а закончил разговор французским "мерси".
Готфрид Ауфдермауэр положил трубку на вилку аппарата. Выпрямился в кресле. Потом наклонился, что-то начертал на листке меловой бумаги и, протянув его мне, сказал:
- Завтра в десять утра, господин доктор, вас буду! ждать по этому адресу. Это крупная международная фирма, и ваша специальность имеет прямое отношение к сфере ее деятельности. Полагаю, вам понравится там и вы будете довольны.
Я прочитал "САССЕКС Кеми инкорпорейтед", Ле-венштрассе, 3, Люцерн".