- Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспомнишь ночевки под забором… тут хоть койка есть.
- А домой никогда не тянет? Мать совсем одна.
- Мать жалко. Да она уже, наверно, меня похоронила. Столько лет…
- Матери, Федотов, до смерти ждут. Хоть бы написали.
- Что-то допрос сегодня чудной, - кривовато хмыкнул тот.
- Попытка разговора по душам. Но не настаиваю. Давно хотел спросить: чем вы жили? Ведь надо есть, надо одеваться. И это годами!
- Очень верно говорите. Каждый день - целая морока. Собачья жизнь. Иногда до того тоска возьмет… - причитания горемычного сиротки.
- Мы ведь решили без задушевности. Мне нужно официально записать, на какие средства вы существовали. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.
- Модус чего?
- Образ жизни.
- Официально? Ну, официально запишите так, - он продиктовал: - Существовал на различные случайные заработки, не носящие преступного характера. - И пояснил свою юридическую грамотность: - С культурными людьми сижу, всему научат.
- Насчет случайных заработков подробнее.
- Кому чемодан донесешь, кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь - на дорогу троячок сунет.
- На это не просуществуешь.
- Иногда попутчик накормит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Бутылки соберешь по вагонам - и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.
- Охота вам лапти плести?
- Лапти?
- В смысле - языком.
Еще частичка туда же, в осадок.
- А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?
- В каких городах за последние годы побывали?
- Разве вспомнишь! Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет. Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать - сами подумайте - на кой черт мне запоминать, я не турист какой-нибудь.
Это уж верно.
- Откуда вы попали в Москву?
- Откуда? Издалека.
Что-то поразило Знаменского. Мелькнуло: первое слово, которое сказано своим, настоящим голосом.
- Поточнее, пожалуйста.
- Ах, гражданин следователь, мир велик.
- Мир-то велик, а в Москву-то зачем?
- Видно, судьба. Почитай, с детства мечтал увидеть.
Опять же своим, настоящим голосом.
Будь у Знаменского загривок, на нем враждебно взъерошилась бы шерсть. Он не знал, почему благодушные нотки в ответе сработали именно так, но пахнуло резко чужим, чуждым. Мечтал увидеть… он мечтал увидеть…
- Белокаменную? - неожиданно для себя тихо и медленно произнес Знаменский.
Хлоп! - глаза провалились куда-то внутрь, на месте их между веками были равнодушные стеклянные шарики, и человек бормотнул скороговоркой:
- Ну да, столицу нашей Родины.
Вошел Томин, Знаменский очнулся, обнаружил себя в нелепой позе: почти лежащим грудью на столе с вытянутой в сторону допрашиваемого шеей… что за наваждение! Выпрямился, принял достойный вид, но с загривком сладить не мог, там по-прежнему шевелилось и дыбилось. Чем-то требуется элементарным продолжить для успокоения.
- Укажите конкретно деревни, где вы работали с плотниками, уйдя из дому. И что именно строили.
- Пьянствовал я в то время. Помню, тут колодец, там сарай, но конкретно указать не могу.
- Полюбуйся, Саша, амнезия.
Тот передвинулся за спину Знаменского для удобства любования бомжем. "Амнезию" сунули Знаменскому на язык некие подспудные силы, и они же заставили пристально следить, отзовется ли бродяга на латинский термин.
- Слушайте, Федотов! Ваше поведение подозрительно! Категорическое нежелание называть какие-либо пункты, где…
Знаменский испробовал металлический тембр, и тотчас бродяга взвинченно окрысился:
- А мне непонятно, к чему этот треп! При чем тут обвинение, которое мне предъявлено?!
- Обвинение еще не предъявлено. Я еще не уверен в его содержании, - вполголоса возразил Знаменский.
- Извините, гражданин следователь, погорячился, - он ссутулил широченные плечи в показном смирении. - У нас в камере коечка освобождается у окна. Ребята собирались ее разыгрывать. Может, я пойду? Поучаствую? Жизнь-то, ее везде хочется прожить покрасивее.
- Исключительно меткое замечание, - подхватил Томин. - Но ваша коечка и сейчас у окна. Крайняя в левом ряду. Что скажете?
- Скажу, что такие ваши приемы противоречат нормам законности. Я буду жаловаться прокурору!
Зазвонил телефон, Томин снял трубку и передал Знаменскому.
- Братишка.
- Колька? Привет… С двумя неизвестными? У меня тут с одним, и то никак не решу… Честное знаменское… А ты еще разочек, настойчивее. Прежде всего потребуй у них документы, у неизвестных, - он разъединился. - По-моему, мать просто подослала его выведать, скоро ли я.
- Между прочим, не лишено актуальности.
- Давай все-таки подумаем, что нам дал…
- …этот пустой допрос?
- Отсутствие информации - тоже своего рода информация, особенно если сообразить, куда и зачем она делась.
- Ну, давай пометем по сусекам.
- Начнем с конца.
- Почему он психанул? Он же не всерьез.
- Разумеется. Но впервые позволил себе такой тон.
- Может, думал прощупать тебя на слабину? Дескать, я заору, он заорет. Что-нибудь лишнее брякнет, понятнее станет, чего прицепился.
- Нет, он решил закруглить допрос.
- Да? Пожалуй. Осточертели твои географические изыскания: где - куда - откуда. Между прочим, верный признак, что за ним везде хвосты. Стоит ему произнести "Курск" или какая-нибудь "Епифань" - и мы вцепимся намертво: какой там вокзал, какой памятник на площади, чем торгуют бабы на базаре. Значит, надо называть место, где правда был. А где был, там либо обворовал, либо ограбил.
- Не укладывается он в рамки вора. Даю голову на отсечение, он понимает, что значит "модус вивенди", понимает, что "амнезия" - потеря памяти. И не слышал песни "Расскажи, расскажи, бродяга". Что такое рядовой бомж? Тупой, опустившийся пьянчуга. А Федотов? Весь собран в кулак! Вспомни, как он уклонялся от обострения темы. Как не давал сократить дистанцию. Для той вульгарной игры, которая шла, его броски и пируэты слишком выверены.
- Преувеличиваешь, Паша.
Знаменский взял из шкафа книгу, выбрал страницу, сунул Томину.
- Читай, я засеку время.
- Лучше ты, я малограмотный.
- Читай, говорят.
Томин прочел.
- Пятьдесят три секунды, - констатировал Знаменский. - Против его сорока… У нас с ним на уровне подкидного, а он держится, как преферансист. В свете вышеизложенного что собираешься делать?
- Пойти ужинать наконец. Потом посмотреть по Интервидению матч с югославами. И потом спать, - он направился к двери. - Завтра пошевелюсь: получу в Бутырке описание его личных вещей. Спрошу, не было ли передач. Кстати, та камерная драка занесена в его карточку, можешь ее упомянуть.
Завтра воскресенье, но Саша пошевелится. Не имей сто рублей…
- Слушай, обязательно список книг, которые выдавала Петрову-Федотову библиотека. И позвони в Первомайский. Пусть там проверят, не присылал ли каких-нибудь матери переводов, посылок, заказных писем. Словом, то, что на почте регистрируется.
- Это все просто. А вот хвосты… Мать честная! Утону я в старых сводках. Утону и не выплыву! Идешь?
В городе стояла весна. Праздничная, неповторимая.
Всю зиму валил снег. Только его сгребут и сложат высокими хребтами вдоль тротуаров, только начнут возить в Москва-реку, а он снова сыплет и за ночь иногда совершенно сровняет мостовую с тротуарами, и люди полдня ходят по улицам гуськом - где протоптаны тропинки. Только начнет желтеть и грязниться - снова летит и устилает все ослепительным слоем.
И вот после всех метелей пришла весна света. Солнце подымалось на чистом небе, разгоралось, с крыш начинали потихоньку тянуться сосульки, а тротуары странно курились и местами высыхали, не родив ни одного ручейка. Держалось безветрие. Вокруг сугробов потело, они слегка оседали, но сохраняли зимний вид. Только там, где их раскидывали под колеса машин, быстро превращались в серую кашу и сочились водой.
И каждый вечер строго после захода солнца - будто нарочно для того, чтобы не отнять ни единой краски у весеннего дня, - наползали тучи и отвесно сеяли снежные блестки. Каждое утро пахло весной, каждый вечер - свежим снегом.
Эта пора была создана, чтобы влюбляться, бродить, восторженно щурясь на солнце и слушая капель… А почему, собственно, он идет один? Так естественно представить рядом легкий, чисто очерченный профиль с золотым проницательным глазом. Ничто не мешает. Разве кто будет ему ближе? Глупо откладывать. Мать давно этого ждет, Томин ждет, Зиночка ждет. А весна и вовсе торопит. Такой весны может больше не случиться, и надо успеть к ней примазаться со своим счастьем.
Или жаль холостяцкой свободы? Чушь. Женщины появлялись в его жизни и исчезали, не оставляя глубоких следов, не отнимая ничего у Зины. Кроме времени А в жизни Зины был кто-нибудь? Не исключено. Охотников, во всяком случае, хватало. Царапнула запоздалая ревность. "Этак я еще и провороню ее! Глупо выкладываться до донышка на работе. Окаянная профессия. Невыгодна ни в смысле карьеры, ни в материальном отношении. Зато сломать шею - сколько угодно. Ладно, тут чего уж… А вот Зиночка. Передает потешные словечки племянника, вяжет ему варежки, водит в зоопарк. Хватит. Решено!"
На пороге дома Знаменский сделал кругом, чтобы еще раз увидеть непривычно красивый переулок и перекресток под светом фонарей, окруженных сквозным хороводом снежинок…
Лапчатый… Перепончатый. Он заявился поглядеть на нашу Белокаменную!
"Вот как?! Так я уже знаю?! Уже способен опознать ту субстанцию, что копилась подспудно? Способен дать ей имя?"
Способен.
Волна тихой ярости смыла все личное и унесла, и до рассвета Знаменский был наедине со своим открытием, воюя против его недоказуемости и внешней абсурдности.
* * *
Маргарита Николаевна пекла оладьи, и втроем ели их на кухне с вареньем, со сметаной. Колька рассказывал что-то язвительное о школе, потом вынес мусорное ведро и закатился гулять. Знаменский продолжал сидеть за столом. До чего ж мать моложава. Нет, просто молода. В транспорте ей говорят "девушка". Еще Колька туда-сюда, но я совсем не гожусь ей в сыновья. Здоровый мужик, а она тоненькая, миловидная, смеется заразительно, не подумаешь, что психиатр, и чертовски умна. Доктор наук. И когда успела?.. С удовольствием моет посуду. Дальше по графику пылесос, веселая стряпня обеда. Быт ее не мучает, хотя от сыновей помощь невелика. Впрочем, оба все умеют - тоже ее заслуга, не отца. Тот был поэтично-неловок и к хозяйству не допускался вовсе. Зевалось.
- Плохо спал?
- Угу. Да оладьев тоже переел.
- Никуда не собираешься? - скрытый вопрос о Зиночке. - За городом сейчас с лыжами - восторг!
"За городом, действительно, сказка. Но у меня мази на такую температуру нет. И вообще, пожалуй, неловко прохлаждаться, когда Саша роет землю в Бутырке".
- А что не спал?
Знаменский начал описывать бродягу. С матерью он порой советовался. Маргарита Николаевна уточняла детали, продолжая перетирать чашки, и в разговоре Знаменский лучше понимал собственные впечатления, прояснял для себя и облик лже-Федотова. "Лже" следовало уже из того, что произносил букву "г" без мягкого южного придыхания, характерного для курских.
- Симулировать помешательство можно. А вот симулировать некультурность трудно, - сказала Маргарита Николаевна. - Скорей, потому и немногословен: речь выдает. Иначе бы рассказывал. При подобной биографии сколько он знает баек!
Они еще повертели проблему с боку на бок, и Знаменский взялся чистить картошку.
В результате ночной маеты и шевелений Томина очередное собеседование с бомжем потекло по бурному руслу. Знаменский старался щипнуть до крови, понуждая бродягу раскрыться. Менял ритм, то выстреливая вопросы подряд, то затягивая паузы и почти подремывая с отсутствующей миной. Бродяге не всегда удавалось сохранить спокойствие. Раз Знаменский поймал его пристальный изучающий взгляд.
- Что вас во мне заинтересовало?
- Гадаю - умный вы человек или нет.
- Внешность обманчива.
- Это про меня?
- Если хотите.
Знаменский принялся подпиливать ногти. (Пилку вместе с двумя письмами от двоюродного брата, будильником, старинными кипарисовыми четками, листиком герани, цепочкой из скрепок и иными, столь же несообразными для Бутырки предметами он похватал утром и запихал в портфель, намереваясь наугад пошаманить).
- Иногда мысленно я пробую побрить вас, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы колете дрова… м-м, вряд ли. Произносите тост за столом… может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… пожалуй, если красивая. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки? Нет. Отдаете приказ по телефону. Стреляете из пистолета. А почему бы и нет?
В портфеле тикал будильник. Минут через пятнадцать он зазвонит. Неведомо зачем.
- Бог знает что вы обо мне думаете, - засмеялся бродяга одними губами. - В каком-то смысле даже лестно. Допустим, окурков я не выпрашивал. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, человек неглупый, но фантазер.
- Неужели?
- Конечно. Вот насчет того, что воровал, как раз было дело. Голод заставит - украдешь. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки на вокзале, а к следующему поезду вынесешь и продашь.
- За вишнями я бы гоняться не стал. - Знаменский обдул ноготь, оценивая симметричность подпила.
- Ну, согласен, есть в моей жизни период. Если бы за бутылкой, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли - как человек. А как следователю рассказать не могу. Там не за что много давать, но замешана баба. Чего ее тянуть за собой, понимаете?
Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.
- Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.
Пытается вызвать сочувствие?
- Вы за эти годы посылали ей деньги?
- Первое время…
Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:
- Первое время посылал. Потом реже.
- Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?
- Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.
Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…
- Ну, самый крупный из переводов какой был?
- Оставим это. Совестно, понимаете?
- Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.
- Что поймете?
- Вас.
- Что во мне непонятного?
- Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.
Все-таки будильник я опять заведу.
- Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.
- Верно, две пятерки, - щелкнули бусины четок. - По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.
Бродяге неприятна была осведомленность следователя.
- Говорите, перенимали. Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.
- Оно вроде и так - все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным - общий язык.
- Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.
Четки - удобное приложение для рук, в эти мелкие движения сбрасываешь лишнее возбуждение.
- Рад, что мы с вами сегодня так откровенны… В тот раз я сгрубил, вы уж извините.
- Я задал вопрос.
- Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. Что я для них?
- А по-моему, вы пользуетесь авторитетом. Кстати, за вами числится драка. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было?
- Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай так - сразу отстанет.
Неопределенный жест, не проясняющий суть приема.
- Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.
- Гражданин следователь, разрешите спросить.
- Пожалуйста.
Сейчас ринется в атаку.
- Законом установлен срок для следствия?
- Да.
- Этот срок кончился.
- Не спорю.
- Все сведения про меня подтвердились. Больше ничего не требуется!
- Я счел нужным продлить срок.
И еще продлю, чего бы ни стоило!
- Есть постановление прокурора?
- Есть.
- Прошу ознакомить.
- Я не обязан предъявлять этот документ.
- Порядочки!
Будильник. А кстати - обеспечит перерыв в словопрениях. Все, захлебнулся. Теперь извлечем письма. Можно, к примеру, где попало ставить знаки препинания: "Привет, Павлик! С Новым? годом? тебя? Колю? и Маргариту! Николаевну! Наши, все, шлют, самые, лучшие, пожелания".
- Вы же говорили, что спешить некуда, - этак небрежно между делом.
- Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?
- И решили осесть под Курском?
- Пора.
- Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?
Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.
- Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?
- В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.
- Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.
В дверную щель просунулся конвойный.
- Я не вызывал.
- Вам просили сказать…
Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.
- Уведите в бокс. А… того товарища - сюда.
Бокс - это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.
Крепко зажав четки, Знаменский ждал.
Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.
Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.
- Это товарищ следователь.
- Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?
- Одна.
- Как же вы добрались? Как нашли?!
- Ничего. Свет не без добрых людей.