11.00. Бобровское шоссе
Коля, или, как его называли друзья, Кол Шакутин сидел за рулем своей уже видавшей виды "Таврии" и проклинал все на свете. Бывшую жену Марину, которую когда-то не устраивала его аспирантская стипендия, отца, слишком рано умершего, последнюю жену отца Лену, которая теперь стала Аленой и процветает на телевидении, партнеров, соседей, "Унибанк", дающий ссуды под безумно высокие проценты, и, наконец, самого себя. Сидел бы в своей академии, защищал бы диссертацию, так нет, решил зарабатывать, красивой жизни захотелось, я бы в "новые русские" пошел, пусть меня научат… Блин! Кол едва удержался, чтобы не ударить по рулю. И хорошо, что удержался - кулак у него был тяжелый, а ремонт машины давно уже стал не по карману.
Ему хотелось завыть, хотелось кричать от отчаяния. Если сегодня он не соберет тридцать пять тысяч долларов, то все - можно прощаться с жизнью или, по крайней мере, с квартирой. Черт с ней, с квартирой, но она не стоит этих денег, вот в чем беда. Надо было расставаться с ней раньше, потому что долг растет, как снежный ком.
Снова и снова Кол вспоминал, как попал в это чертово колесо, из которого не оказалось выхода. Все началось с шоколада… Да нет, значительно раньше. И за шоколад-то этот он уцепился как за соломинку, надеясь выплыть. Только соломинка оказалась гирей, которую вешают на шею, чтобы скорее утоп.
А может, все началось в тот день, когда оказалось, что надо иметь лицензию на продажу товара? А за бумажку, разрешавшую официально торговать спиртным, нужно было дать на лапу одному из муниципальных чиновников такую кругленькую сумму, что Кол даже обомлел. Десять тысяч. Баксов, конечно. У Кола тогда и тысячи-то свободной не было.
Вспоминая те времена, Шакутин почесал в затылке. А может, вот тогда-то и стоило занять, зато потом бы не оказался в этой луже.
Нет, подумал он с досадой, все так и было бы. Не пошел бизнес. А почему не пошел, черт его знает.
Все началось с того, что Кол бросил аспирантуру, хотя до защиты оставался один шаг. Казалось, что в современном мире это уже никому не нужно. Подумаешь, механизатор сельского хозяйства, разработавший принципиально новую систему обслуживания коровников. Впереди вставали радужные перспективы мелкого и среднего бизнеса. Работать не на кого-то, а на себя! Расширять дело и в конце концов… Сейчас Кол уже и не вспоминал о прежних мечтаниях. Чушь, бред. А ведь все казалось таким простым. Стоит только начать… Был бы жив отец, возможно, он и удержал бы его, но отец умер еще до перестройки. Скончался скоропостижно, когда Кол был в армии - после окончания Тимирязевской академии его забрали на два года лейтенантом на Балхаш, тогда как раз всех заметали.
Отца Кол слушался, хотя так и не смирился с тем, что после смерти матери тот так скоро привел в дом новую жену, тогда еще совсем молоденькую журналисточку. Да и стоило ли - Ленка все на радио пропадала, несколько раз ее во Францию посылали, ее и дома-то не было. Но после смерти отца огромную профессорскую квартиру его они разменяли - Лена получила двухкомнатную на Ленинском проспекте, а Кол большую трехкомнатную на Малой Бронной.
- Черт, - сквозь зубы процедил Кол, вспоминая об утраченной жилплощади - и об отцовской, и о своей.
Как-то так получилось, что в результате он, родившийся в просторной квартире на Чистопрудном бульваре, остался с двухкомнатной хрущевкой на первом этаже, да еще в Матвеевском, далеко не самом престижном районе Москвы.
- Это все бабы, сволочи, - снова процедил Кол.
Да, сначала свой кусок урвала Ленка Ветлугина, вторая жена отца. Тогда-то Колу, который приехал в краткосрочный отпуск на похороны, все было до лампочки. Тем более Ленка нашла ему тоже нормальное жилье. Но потом появилась Марина, жившая вместе с родителями в маленькой квартирке в подмосковном Красногорске.
Кол и сам теперь не понимал, чего он так тогда в нее влюбился.
- Окрутила, сука! - шептал он сейчас сквозь зубы. - Ей не я был нужен, а прописка.
Это было не совсем верно. Марина Якушева не то чтобы выходила замуж по расчету. Если бы Кол ей не нравился, она бы никогда не пошла за него. С другой стороны, если бы у него не было роскошной трехкомнатной квартиры в центре Москвы, она бы, наверно, тоже не так спешила, и неизвестно, состоялась бы свадьба вообще или нет.
И все-таки в Маринином выборе квартира сыграла решающую роль. Недаром она потом так настаивала на разделе площади при разводе. И получила, кстати, квартиру куда лучше, чем Кол.
Как бы там ни было, но через месяц после знакомства они подали заявление в загс, а еще через два месяца поженились, и Кол прописал жену на Малой Бронной. Он, со своей стороны, настаивал на одном - чтобы жена сменила фамилию. Он был убежден, что женщина, оставляющая после брака свою фамилию, выходит замуж не всерьез, что семья для нее никогда не будет главным. Оставляя свою девичью фамилию, она объявляет мужу, себе и всему свету, что она осталась самой собой независимо от того, замужем она или нет. Слишком ярко стоял у него перед глазами пример Ленки Ветлугиной, которая вела себя всегда совершенно независимо, даже не упоминала нигде о своем замужестве, что не помешало ей потом получить площадь да еще кое-какие ценные вещи в наследство.
Марина не возражала и после свадьбы превратилась из Якушевой в Шакутину.
Потом родился Федька, тут-то и начались неприятности. Кол учился в аспирантуре, Марина сидела дома, денег катастрофически не хватало. Жена все время жаловалась, что не может купить ребенку то того, то другого. Деньги обесценивались. Кол работал у себя на кафедре, но все это были такие гроши…
Набирало силу кооперативное движение, и эти ребята в вареных джинсах (которые сейчас носят только последние пропойцы) казались невероятными богачами. Марина завидовала им и их женам, а Кол перестал понимать, зачем столько лет учился, когда полуграмотный неуч, сидящий в коммерческой палатке, зарабатывает в пять раз больше.
Думал-думал, да и ушел из аспирантуры и с кафедры.
Бросил все, и вот результат. Зарабатывает - едва-едва хватает только на жизнь, и все это каторжным трудом. С утра до вечера колесить на машине, пристраивать товар, договариваться, созваниваться. Сидел бы спокойно в конторе с девяти до шести практически за те же деньги, зато стрессов никаких. А Марина еще удивляется, с чего он начал пить. Последнее время только так и удавалось на время расслабляться.
Кол тяжело вздохнул.
Последней неудачей, окончательно подкосившей Кола, оказался шоколад эстонской фирмы "Калев". Шоколад, кстати, очень качественный, который отдавали совсем недорого. Недорого настолько, что для того, чтобы его купить, Кол решил взять краткосрочную ссуду в банке, ни много ни мало двадцать тысяч долларов. На следующий же день он получил несколько тонн шоколада - пачки были упакованы по пятьсот штук в картонную тару. Для их хранения пришлось снять склад, аренда которого тоже каждый день вставала в копеечку. Но расходы на хранение Кол сначала не учитывал, считая, что через три-четыре дня, максимум через неделю он сможет полностью очистить склад. Не было сомнений, что шоколад прекрасно разойдется оптом - почти по половине цены от розницы.
И тут наступила эта удушающая жара. Кто мог подумать, что лето начнется так рано. Асфальт буквально плавился под ногами, улицы Москвы по субботам и воскресеньям совершенно обезлюдели, а машин было так мало, что вспоминались семидесятые годы.
И никто не хотел связываться с шоколадом!
- Да брось ты, старик, у меня палатка металлическая, он же весь потечет, - добродушно говорил его старый друг-палаточник Палыч. - Шоколад ты в мне в декабре давай. Это зимний продукт.
Другие ничего не объясняли, а просто говорили "нет".
Плата за хранение росла. Шоколад становился все менее и менее дешевым. В конце концов Кол сел на свою "Таврию" и начал возить проклятый "Калев" по всей Москве и Московской области, предлагая любыми партиями, и средними, и очень маленькими, чуть ли не в розницу. Легко ли продать поштучно несколько тонн шоколада? И сколько времени это займет? И во сколько обойдется тогда каждая плитка, учитывая стоимость хранения и все растущие проценты по ссуде? Такие задачи не изучают ни в школе, ни в вузе, и оказалось, что просчитать эту математику заранее Кол не смог.
Он решил отдать ссуду, перезаняв деньги под более низкие проценты, с банковскими справиться не получалось. Кто-то посоветовал некоего Негреева, по слухам, связанного с очаковской группировкой. Негреев деньги дал, но предупредил, что с долгами не шутит. Просит отдавать аккуратно и в срок.
И этот срок сегодня.
Стоит ли говорить, что отдавать Колу нечем. Он может уплатить проценты. А согласится ли Негреев на проценты? Или придется продавать квартиру, палатку и машину? И что тогда?
Кол в отчаянии сжал кулаки. Выхода не было.
Связавшись с очаковскими ребятами, он думал, что выбирает из двух зол меньшее, все-таки люди, а не бездушный банк, который хладнокровно оттяпает у тебя квартиру. Или он просчитался? Хуже всего то, что теперь не спасет и продажа двухкомнатной хрущевки в Матвеевском. Пока он будет искать покупателя да оформлять, пройдет еще несколько дней и долг вырастет еще больше. Он вспоминал бесстрастное лицо Негреева. Удастся ли его уговорить подождать хоть немного? Кол начинал в этом все больше и больше сомневаться.
Сзади послышался шум, в зеркало заднего вида Кол увидел, что прямо за его "Таврией" припарковалась "тоёта". "Это ко мне", - понял он.
Из "тоёты" не спеша выбрался внушительного вида малый в дорогом костюме и с толстой золотой цепочкой на запястье. Он внимательно посмотрел на "Таврию", как будто сверяясь с собственной памятью, затем едва заметно утвердительно кивнул и направился прямиком к машине Шакутина. Еще один такой же детина остался сидеть в автомобиле.
"А может, выкручусь как-нибудь", - успел подумать Кол, выходя наружу.
- Виталий, - представился подошедший. - Я от Негреева.
- Николай, - ответил Кол, протягивая руку.
- Бабки с собой? - спросил Виталий, игнорируя протянутую руку.
- Понимаешь, тут такие дела, - Кол вдруг начал заикаться. - Не получилось. Ну подождите еще неделю, я перекручусь и отдам. Я… - Он не знал, что добавить еще. Виталий молчал, пристально глядя на него, и от этого молчания Шакутину стало совсем не по себе. - Я, понимаешь, с шоколадом связался, а его никто брать не хочет… И вот… такие дела, понимаешь. - Он помолчал, думая, что бы сказать еще. - Еще за склад платить приходится.
- Это твои проблемы, - спокойно ответил Виталий.
- Но… - начал Кол и осекся.
- В общем, так, слушай сюда, - с олимпийским спокойствием сказал Виталий, и каждое его слово падало увесисто, как булыжник. - Чтобы завтра бабки были. В это же время на этом месте.
- Но… - попытался возразить Шакутин.
- Я спрашиваю, понял? - В голосе Виталия прозвучала угроза.
- Понял, - покорно ответил Кол и, набравшись храбрости, сказал: - Может, лучше вечером? За два дня вернее соберу…
- Ладно, - смилостивился Виталий, - даю тебе тридцать шесть часов.
Кол продолжал стоять у своей старенькой "Таврии", смотря, как дюжий Виталий спокойно садится в "тоёту". На самом деле он не видел ни Виталия и ничего другого вокруг.
16.00. Кремлевская набережная
Турецкий медленно продвигался в ряду машин, ползущих по набережной мимо Кремля. С тех пор как Манежную перекопали, движение по центру Москвы замедлилось донельзя. В такие минуты Турецкий давал себе зарок завтра отправиться на работу на метро, но каждое утро вновь садился за руль своей "тройки".
Смотря на медленно продвигавшуюся перед ним темно-зеленую БМВ, где на заднем сиденье взасос целовалась влюбленная парочка, Турецкий думал о событиях предыдущей ночи. К счастью, двое из ночных "грабителей" остались в живых, но пока они в таком состоянии, что допрашивать их начнут только завтра-послезавтра Затем его мысли перескочили на Снегирева. Значит, деятели из Кандалакши наняли Скунса… Значит, дело даже серьезнее, чем он думал. Турецкий знал, что фуфлом Снегирев не занимается, да и просто так путешествовать не любитель. "Скоро о нем еще услышим", - подумал Турецкий и нажал на клаксон - водитель БМВ что-то зазевался, и в образовавшееся перед ним пустое пространство стали юркать более проворные машины из соседних рядов.
Скоро машины и вовсе остановились. В последнее время транспортные пробки стали в Москве обычным явлением. Как бы ты ни торопился, ничего от тебя не зависит.
Машина Турецкого была плотно зажата со всех четырех сторон. Саша сидел за рулем и хмуро разглядывал свое правое запястье. Когда-то давно он из любопытства примерил наручники и, помнится, тотчас уразумел, что легкомысленные фразы типа "защелкнул на преступнике стальные браслеты", которыми пестрит любой детектив, так же далеки от истины, как кружок юных космонавтов от настоящего космического полета.
Если кто-нибудь думает, что наручники - это только несвобода со всеми отсюда вытекающими, он ошибается. Хотя и несвобода сама по себе тоже штука такая, что люди от нее одной помирают.
Смыкается, потрескивая, зубчатка, и ты ощущаешь леденящее душу пожатие. Возьми два граненых карандаша, расположи по бокам запястья и хорошенько сожми. Получишь некоторое представление. Весьма, надо сказать, отдаленное. И дело тут даже не в силе, с которой застегивают браслет. Само прикосновение прямоугольной стальной грани к человеческой плоти убивает физически и морально. Потому что прикосновение это НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ.
Когда связывают веревками, это все же не так. Веревки могут дать слабину. Перетереться. Намокнуть от пота. Потому что они все же ближе к природному естеству. Здесь ничего подобного не дождешься. Судьбы свершился приговор. Беспечная обезьяна угодила в железный капкан. Роботы захватили власть и ловят людей.
И все это отлично ощущается где-то на уровне спинного мозга. Там, где в человеке сидит та самая обезьяна, не умеющая объясняться словами. Или еще глубже.
Прошлый раз Турецкий надевал наручники на себя сам. И, конечно, не слишком мазохиствовал. Тем не менее на запястье, в точности как и теперь, сразу возникли красные полосы. Чуть попозже полосы расплылись, потемнели и превратились в полновесные синяки. Саша был более чем далек от медицины и ни за что не взялся бы объяснить, почему так.
Еще он помнил, что выкручиваться из кандалов не стал даже и пробовать. Хотя надевал их именно с этой целью…
Подъезжая к знакомому дому на Фрунзенской набережной и заворачивая во двор, Саша вдруг вспомнил, что именно здесь, на этом самом месте, Снегирев спас Ирину, о том, что было бы, не окажись он поблизости, не хотелось даже думать. "А ведь ему в Москве и жить-то негде", - вдруг подумалось Турецкому. Не будет же он с такими ранами шататься по вокзалам. Или, может быть, пойдет в гостиницу? Это не очень удачно с точки зрения конспирации… "Дроздов!" - вспомнил Саша про своего бывшего одноклассника, который когда-то служил в войсках спецназа вместе со Снегиревым. Только после всего Дроздов попал в президентскую охрану, а Алешка подался в киллеры. "А я должен его ловить", - мрачно подумал Турецкий, останавливая машину у своего подъезда.
Он в три прыжка очутился на своей лестничной клетке, открыл ключом дверь и вбежал в прихожую. Из кухни, вытирая руки о фартук, немедленно появилась Ирина.
- Саша! - ахнула она. Грим, достойный школьной самодеятельности, ее, конечно, не обманул. - Господи, Саша, кто это тебя так?..
- Погоди, - торопливо чмокая ее в щеку, отмахнулся Турецкий. - Сейчас…
И бросился в комнату к телефону. Домашний номер Дроздова он, к счастью, помнил наизусть.
- Вадим! - начал он срывающимся от волнения голосом. - Там у тебя случайно Скунс не сидит?.. Хм, да, вот представь себе, он самый… в Москве… Откуда сведения? Потом расскажу, это не по телефону… Нет-нет, совершенно точно… Значит, не видел и понятия не имеешь, куда бы он мог податься…
- А на кой он тебе-то? - поинтересовался Дроздов. - Непосредственное начальство надоело?.. Или рэкетиры наехали?
Воцарилось молчание. Турецкий поймал себя на том, что вслушивается: не хихикает ли там, за надежным плечом Дроздова, вражий сын Снегирев. Ну то есть Снегиреву сейчас точно не до хихиканья. Зато Дроздов…
- Если увидишь его, передай, зашел бы, - сказал наконец Вадим. - А то я тут как вышел в отставку, одичал чего-то…
- Если увижу… - хмыкнул Турецкий. - Маловероятно пока… хотя… Ладно, если что, непременно передам…
Он положил трубку И какое-то время стоял молча. Значит, не у Дроздова… Или у Дроздова, но тот, паршивец, молчать будет как партизан… Черт, куда он мог подеваться, этот полупсих с изуродованными руками… А впрочем, у него небось в каждом углу по крысиной норе…
За спиной у Турецкого тихо шевельнулась Ирина.
- Саша… - всхлипнула она, и Турецкий, обернувшись, в самом деле увидел у нее на глазах слезы. Она потянулась к нему, стала гладить синяк, стирая с него наложенный Любочкой макияж. Турецкий обнял ее и зарылся носом в пепельные волосы, чувствуя, как исчезает давящий груз нерешенных проблем и усталость сумасшедшей ночной гонки. Сейчас имело значение только то, что у него есть дом и в нем два самых родных существа. Ниночка и Ирина… Ниночка и Иринка, Иришка…
- Мужики… - прерывисто раздавалось между тем возле его уха. - Господи, что за мужики такие пошли ненормальные… Один фонарем на всю квартиру сияет… Другой с руками неизвестно что сотворил…
Размякшего, настроившегося было на лирику Турецкого словно окатили холодной водой. Мгновенно напрягшись, он ухватил Иру за плечи:
- Что? Ты о чем?..
Она смотрела на него чистыми мокрыми глазами:
- Ну как же… Тут у нас приятель твой был… Алеша… Полдня просидел…
Турецкий понял, как чувствовали себя сказочные персонажи, которых Кощей со злодейской постепенностью превращал в каменных истуканов.
- Кто?.. - переспросил он. Губы слушались плохо.
- Да ты же помнишь его, - искренне изумилась Ирина. - Тогда, в ноябре… на меня какие-то типы напали, он… Худой такой, волосы ежиком, ну, вспомнил? - Турецкий механически кивнул, а Ира взволнованно продолжала: - Пришел рано утром, сказал, только с поезда, вечером какие-то дела, устал, а податься некуда… Побриться там… Сел на кухне, сразу уснул… Ну я и…
Красочный рассказ о большой стирке, квалифицированной перевязке и роскошном тортище в холодильнике погиб не родившись. Ира испуганно осеклась, заметив, как позеленели те части лица ее мужа, которые еще сохраняли цвет, близкий к естественному.
- Я тебе что говорил?.. - свирепо зарычал Турецкий, несильно, но чувствительно тряся ее за плечи. - Без предварительного звонка к двери не подходить!.. В глазок не смотреть!.. Чужих в дом не пускать!.. Особенно всяких с удостоверениями!..
- Сказал тоже, чужого, - вдруг обиделась Ира и начала выкручиваться из его рук. - Ты уж мне тогда списочек напиши, кого пускать, кого нет, и помечай в нем, с кем у тебя на сегодняшний день разногласия. Может, ты со Славой Грязновым завтра поссоришься…
Он профессионально отреагировал на несвойственное ей слово.
- Разногласия?..