- Сейчас буду, - сказал Турецкий. Положил трубку и полез вон из постели. Ирина с трудом приоткрыла слипающиеся глаза, потом встревожено оторвала голову от подушки:
- Саша, что?..
Он чуть не ляпнул: твое, мол, сокровище позвонило, - но вовремя удержался.
- Ничего, ничего, спи, - успокоил он, вытаскивая из шкафа свою прокурорскую форму старшего советника юстиции. - Скоро вернусь.
В воскресное утро машин на московских улицах немного, и через полчаса Турецкий уже припарковался на Амурской, поднялся на лифте и позвонил в квартиру Дроздова.
Ему открыл Алексей Снегирев по прозвищу Скунс, и какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга через порог. Потом Саша вошел. Он не стал говорить Скунсу, что тот сподвигнул его на поступок, здорово отдававший должностным преступлением. И так было все ясно.
Снегирев торчал в квартире один. Ребята разошлись по своим делам, Дроздова увезла вызванная Ассаргадоном машина, Вика уехала с ним.
- Один справишься? - спросил киллер.
- А пошел ты, - ответил Турецкий.
Обоим было решительно ни к чему, чтобы их видели вместе.
Вернувшись к автомобилю, Саша проехал несколько перекрестков и без труда отыскал нужный дом.
- Кто там?.. - тотчас откликнулся на звонок в дверь голос женщины, недавно плакавшей и готовой разрыдаться опять.
- Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Российской Федерации, старший советник юстиции Турецкий Александр Борисович! - как можно грозней представился Саша.
Естественно, ему мгновенно открыли. Из прихожей на него с немым ужасом смотрела супружеская чета лет шестидесяти с небольшим: он - лысеющий, седеющий, она - наоборот, без единой сединки.
- Анастасия Леонидовна? Андрей Павлович? - полуутвердительно поинтересовался он, показывая служебное удостоверение.
Они дружно закивали, потрясенные его формой.
- Что случилось?.. - медленно пятясь и ища руку супруга, почему-то шепотом спросила Анастасия Леонидовна. Впрочем, судя по выражению лица, она уже ЗНАЛА. С ее дочерью, Викой, произошло нечто абсолютно ужасное. Нечто такое, после чего остается только тихо проститься с жизнью и лечь в гроб.
Турецкий не стал разочаровывать несчастных родителей.
- Я к вам, - строго сказал он, - по поводу вашей дочери. Вернее, по поводу человека, с которым она последнее время встречается. Может быть, присядем за стол? Вы должны посмотреть некоторые документы.
- Мы сразу заподозрили, что это бандит! - с суровой решимостью заверил его Викин папа.
- Наша дочь не могла натворить ничего дурного!.. - скомкала насквозь мокрый носовой платок Викина мама. - Она просто… слишком добра… чистое создание… знаете, такой книжный ребенок… вбила себе в голову…
Турецкий вытащил из папки толстый конверт.
- Вот это Вадим Дроздов, а это ваш покорный слуга… - начал он с выпускной фотографии школьного класса. Гвоздем программы, которому предстояло появиться в кульминационный момент, был цветной снимок полковника Дроздова при полном параде и со Звездой Героя Советского Союза.
- А ты докатился, кишкоправ, - хмуро сказал Александр Борисович Снегиреву, когда тот вернулся в квартиру Дроздова.
- Ой, правда? - обрадовался Снегирев. - А ты, Турецкий, успешно превращаешься в курьера на побегушках у криминала. - На кухне забормотал, вскипая, электрический чайник, и Саша вспомнил, как в прошлый раз пил чай у Дроздова и раздумывал, как бы попросить его нарисовать портрет Снегирева. - Пошли хлебнем, - мотнул Алексей головой в сторону кухни. И вдруг фыркнул: - Видел бы нас с тобой господин Аристов!.. Ведь инфаркт хватил бы беднягу. И наемного убийцу подсылать не придется…
- Новый способ сбора сведений осваиваем? - немедленно ощетинился Турецкий. - Извини за любопытство, и много тебе за него обещали?..
Скунс равнодушно пожал плечами.
- Да ни Боже мой, - сказал он. - Кто за него железный руль даст, за твоего Аристова?
- "Мой" Аристов! - невольно вырвалось у Турецкого. - Я его сам когда-нибудь придушу. Борец за правовое государство, черт бы его побрал!.. Поборник законности!.. Сынуля с дружками машину угнали, сбили кого-то, и хоть бы хны! Детская шалость, мол, пострадавший сам виноват.
- Может, и сам, - мудро кивнул Снегирев. - Знаешь, оно всяко бывает.
- Еще как бывает, - буркнул Саша. - Выбежал на дорогу и шасть под колеса! Я показания читал…
- Да уж, показания… - помешивая чай, пробормотал Снегирев. - Вот ты скажи, сыч-важняк, ты всерьез веришь, что это я Аленушку прибил? - Турецкий не ответил, и он продолжал: - Да откуси я собственную голову, если веришь. Иначе тут не сидел бы. Вам про меня-то мыслю инициативную небось тот петюнчик подкинул? Который все около нее ошивался?.. - Турецкий опять промолчал, и киллер вздохнул: - Вот сделает ему кто солнечное затмение, опять на меня станете думать? Потому что я про болтовню его догадался?.. А ведь он доиграется, чует мое сердце.
- А ты, ангельская душа, ну ни в чем, ну ни в чем не виновен! - взбеленился Турецкий. - Все-то на тебя, алмазного, наговаривают! Ты, может, и на Востряковском кладбище не был? И карате там не показывал?..
- Я?.. - изумился Снегирев. Он слышал кое-что от Дроздова, но Турецкого следовало раскрутить по полной программе.
- Головка от…! - передразнил Саша. - Я тебя, Скунс, скоро уважать перестану. Уже разводками для очаковских занимаешься. И ручки у тебя, я смотрю, зажили. Как зеленым следователям мозги сахарить, так больной, а как покрасоваться…
И Саша, щелкнув пальцами, попытался воспроизвести небрежно-повелительный жест "Востряковского Скунса". Злость придала вдохновения, получилось почти в точности так, как, описывая своего кладбищенского спасителя, показывал на допросе Шакутин.
Снегирев вдруг необыкновенно развеселился.
- Знаешь, - сказал он, - если я когда-нибудь в мелкие шаромыжники перейду, ты об этом первый узнаешь. Я тебе через Ирину Генриховну передам.
У Турецкого свело челюсти.
- Слушай… - выговорил он. - Ты… Если ты…
- Ой, как страшно, - хихикнул Скунс, прикрываясь забинтованными руками.
Сашу затрясло. Он почувствовал, что готов потерять остатки контроля над собой. Больше всего ему хотелось содрать туфлю с ноги и с хрустом врезать по мерзкой ухмыляющейся роже. Здравая часть рассудка удержала Турецкого от самоубийства. Он ограничился тем, что с размаху выплеснул в раковину недопитый чай, стремительно прошел к выходу из квартиры и хлопнул за собой дверью. Ненавистный голос Скунса догнал его на выходе из подъезда. Снегирев по пояс высунулся в окошко и злорадно заорал на весь двор:
- Так ты, Борисыч, не забудь супруге-то поклониться…
День. Кабинет криминалистики
Турецкий уже пару раз прокручивал "рижское" интервью Ветлугиной и ничего в нем не находил. Было ли из-за чего красть пленку… В конце концов он послал в "Останкино" машину, которая привезла Глеба - одного из двух операторов, снимавших это интервью.
Турецкий в очередной раз стал просматривать все с самого начала.
На экране возник очередной стол с очередным пирогом. Алена Ветлугина представила очередного гостя:
- Добрый вечер, сегодня у нас в гостях иностранец, один из руководителей партии Национальной гордости Латвийской республики Юрис Петровс; я познакомилась с ним на баррикадах в январе 1991 года.
- Здравствуйте, друзья, - промолвил обладатель белозубой открытой улыбки и национальной гордости; именно промолвил - трудно было применить другой глагол к его неторопливому, аккуратному выговору с заметным акцентом.
- Юрис, еще несколько лет назад МЫ с вами были почти что земляками, и вот: границы, визы, посольства, взаимные претензии… Проблемы с русским языком в вашей стране.
- Это недоразумение, которое, к сожалению, любят журналисты. У нас в стране нет проблем с русским языком. Другое дело, что у некоторых временных жителей нашей страны есть проблемы с государственным языком.
- Не могли бы вы пояснить?
- Проще взять для начала какой-нибудь посторонний пример. Скажем, в Бразилии все говорят по-португальски. Точнее, почти все; например, недавно в газетах промелькнуло сообщение, что в джунглях нашли племя людоедов, с которыми трудно найти общий язык. Ничего страшного, пусть живут в джунглях. Если кто-то захочет приехать в столицу, он неизбежно научится говорить по-португальски. Если же мы с вами соберемся в Бразилию, то сначала выучим тот язык, на котором говорят все в этой стране. Так и у нас в Латвии: каждый претендующий на цивилизованное существование должен знать тот язык, на котором говорят все.
- Но ведь еще шесть лет назад, по данным переписи, по-русски свободно говорили 91 процент жителей Латвии, а по-латышски - только 62.
- Я вам очень благодарен: вы употребили замечательное слово - свобода. В Латвийской ССР почти никто не говорил свободно, хотя вы правы, 90 процентов говорили по-русски. И могу вам сказать, как это случилось. У вас лично есть свой дом? Или хотя бы квартира?
- Есть квартира, моя собственная, а дом есть у родителей. Они, правда, иностранцы.
- Как так? Вы так хорошо говорите по-русски, а родители иностранцы? Я думал - вы русская.
- Я и есть русская, и родители русские. Отец бывал в Москве, а мать - домосед. Удивительное дело - из родного города дальше нескольких десятков километров и не уезжала. Родились оба в России, в РСФСР. Где родились, там и живут. А живут они в Феодосии, то есть, по современным понятиям, - за границей. Так что проблемы русских за границей я знаю не по слухам и не из газет.
- Ну что же, это хорошо. Значит, вы меня поймете. Мы, латыши, очень привержены своему дому и незыблемым порядкам в доме. Почти как англичане. Знаете, англичане любят говорить: "Мой дом - моя крепость". Латыши тоже так говорят и всегда говорили. Я думаю, многие из тех, кто нас видит на экране, бывали раньше в Риге. Приезжают к нам обычно на поезде. И вот возле самого вокзала на одном доме написано: MANS NAMS MANA PILS. Я всегда удивлялся: почему большевики не убрали эту идеологически невыдержанную надпись. Но не убрали. Они думали, что на языке дикарей-аборигенов можно писать что угодно: аборигенов не перевоспитаешь, а остальные не поймут.
- А что это значит?
- Это почти как у англичан: "Мой дом - моя крепость". Но вернемся к аналогиям. Вы живете в своей крепости или хотя бы в московской квартире. И вот согласно решению партии и правительства в ваш дом, в вашу московскую квартиру подселяют десяток цыган. Они приходят, распоряжаются вашими вещами, ставят у вас в квартире свои кибитки, и заметьте - в отличие от настоящих цыган не хотят учить ваш язык. Вы не нужны им иначе, чем готовить для них сыр и радиоприемники. А потом проведите у себя перепись населения и узнаете, что девяносто процентов жителей вашего дома говорят по-цыгански, причем и у вас лично не было возможности не выучить этот язык, поскольку их численно больше, а уж они-то точно ни слова на вашем языке выучить не собираются. Так и у нас в Латвии: есть много русских, которые не хотят говорить по-латышски. А мы по-русски научились. А теперь - Mans nams mana pils. To есть хочешь быть частью нашего латышского дома - будь латышом по языку. Учить наш язык мы никому не запрещаем.
Те, кто не хочет учить, конечно, представляют известную проблему. Но только для самих себя. В конце концов, они имеют возможность уехать туда, где не надо знать латышского языка, - в Россию, в Германию, в Америку, в Израиль - пожалуйста, поезжайте, если вас там ждут.
- А как ваша партия относится к возвращению на родину таких уроженцев Латвии, корни которых находятся там? Ведь многие из тех, кто родился в Латвии и чьи предки тоже там родились, сейчас живут в России, на Украине, в других странах.
- О, в этом вопросе у партии нет разногласий с исполнительной властью. У нас сейчас много репатриантов, некоторые даже находятся членами правительства. И вы знаете, у них тоже бывают проблемы с языком, один мой новый друг родился в Перте, в Австралии, и его латышский звучит очень по-деревенски. Но он старается, ходит на курсы…
- Я скорее имела в виду тех, кто сейчас живет в бывших республиках СССР.
- Тут тоже нет проблем. Конечно, если человек не занимался антигосударственной деятельностью, не сотрудничал активно с оккупантами.
- Не состоял в комсомоле?
- Зачем так передергивать? Комсомольцами не были только единицы. Даже в коммунистическую партию вступали не только предатели интересов нации и откровенные мещанские приспособленцы, были просто слепые люди. Пропаганда действовала и у вас, и у нас. Одним словом, если человек был честен, он может в любой стране прийти в посольство Латвии, подать заявление и документы, подтверждающие проживание их предков в Латвийской республике, и это все. Можно получить латвийский паспорт.
- И не обязательно ехать для этого в Латвию?
- Латвийский гражданин может вообще постоянно жить за границей, но он не может иметь другого гражданства. Либо ты русский, украинец, белорус, либо ты латыш.
- Михаил Семенович Гринберг, мой знакомый московский предприниматель, как раз хотел сменить российское гражданство на латвийское. И очень сожалел, что у него ничего не вышло. Сам он родился в Риге, отец с матерью - тоже. Его прадед был ковенским купцом второй гильдии и перебрался в Митаву в конце прошлого века, держал там крупную пивоварню. Предки по матери - из Витебской губернии, но из той ее части, что отошла в восемнадцатом году к независимой Латвии. У деда Михаила Семеновича в тридцатые годы была небольшая обувная фабрика в Риге, так что с приходом, как у вас говорят, оккупантов он несколько пострадал. Так что ваши родители могли ходить в обуви Гринберга, они ведь родились в Латвии?
- Да, у меня и отец и мать настоящие латыши.
- Они сейчас с вами живут?
Видно было, как Петровс весь напрягся.
- Это провокация, я не буду отвечать на такой вопрос.
- Ну, извините, пожалуйста, я никак не предполагала, что подобный вопрос может вас задеть. А о фамилии можно вас спросить - нашим зрителям, скорее всего, будет непонятно, почему у латыша русская фамилия.
- Петров - русская фамилия, Петровс - не русская.
- Извините, нам потом придется компоновать интервью, так что, если позволите, я спрошу еще раз. - Алена выдержала паузу и повторила: - Знаете, многие наши зрители недоумевают: вы латыш, а фамилия у вас русская.
- Это заблуждение. Никому ведь не приходит в голову считать русской фамилию Петерсон. Моя фамилия Петровс - тоже не русская. Это обычная фамилия среди латышей из Латгалии.
- Боюсь, что многие наши зрители толком не знают, что такое Латгалия. Не могли бы вы пояснить?
- Это Восточная Латвия. Латгальцы - те же латыши, но только они раньше попали под славянское иго. Сначала нас душили поляки, потом русские.
- Давайте пока оставим национальный вопрос, поговорим о политике. Как вы пришли в политику?
- Национальный вопрос трудно оставить, поскольку в политику я как раз пришел через национальное движение.
- Но вы росли в обычной советской семье, отец ваш, как я знаю, был подполковником Советской Армии…
- Если бы многие латыши не были офицерами, мы не смогли бы создать свою армию.
- То есть советские военнослужащие латышской национальности так запросто стали военнослужащими в независимой Латвии?
- Не все, конечно, только патриоты. Но я не военный, мне трудно говорить об этом.
- Хорошо; итак, как вы попали в национальное движение?
- Во времена Андропова я был студентом; у нас образовалась группа думающих молодых людей. Мы думали о свободе и однажды на 23 февраля расклеили в городе соответствующие листовки. Однако среди нас нашлись и предатели. Был один агент КГБ, к сожалению, до сих пор мы знаем только его кличку.
- Но ведь архивы КГБ Латвии остались у вас?
- Многое осталось, но многое таинственно исчезло.
- Давайте вернемся к вашей судьбе. Вас посадили в тюрьму?
- Нет. Мне повезло, и - буду откровенен - мне помог отец. Впрочем, его военная карьера после таких событий закончилась. Меня долго таскали в КГБ, допрашивали, но в конце концов ограничились тем, что исключили из университета. Правда, никуда не брали на работу… Сами понимаете - у меня оставалась только одна дорога: из мальчишки-романтика становиться настоящим борцом за свободу.
- А другие члены вашей группы?
- Несколько человек посадили, двое эмигрировали, судьба остальных напоминала мою. Сейчас одни занимаются бизнесом, другие работают в науке. В общем - жизнь продолжается.
- Очень интересно. Знаете, а ведь один ваш сокурсник живет сейчас в Москве. Может быть, мы еще раз встретимся за этим столом втроем, вы вспомните молодость…
- Я не нуждаюсь ни в каких встречах! Прекратите съемку, - почти выкрикнул Петровс, почему-то утратив акцент.
Экран потух, и Турецкий обратился к Глебу:
- И что было дальше?
- Латыш немного пошумел, а Алена пообещала скомпоновать более спокойную пленку, показать ему, может быть, что-то доснять. Он долго отказывался, потом она обещала съездить в Ульяновск, что-то узнать там для него; я к разговору не прислушивался, сматывал кабели, ну и все такое. В Ульяновск она действительно ездила, потом в Ригу. Дня через два после того, как Петровс уехал, они приходили в студию вместе с этим Гринбергом, пленку смотрели. Тот то смеялся, то плевался, а уходя сказал что-то примерно такое: "Большинство этих деятелей как были, так и остались или фашистами, или красными стрелками. Вот только не возьму в толк, в чем разница". Вот, собственно, и все.
- Попробуйте все-таки вспомнить, чего он от нее хотел в Ульяновске?
- Помнить-то я помню, да ерунда какая-то: они про коз говорили.
- Про коз?!
- Ну да, все "козочка" да "козочка". Бред, в общем.
- Понятно, - только и сказал Турецкий. - А кто еще присутствовал при записи?
- Пока запись шла - осветители еще были, двое. А потом - то один заглянет, то другой. У нас же проходной двор. Максим Сомов здесь толокся. Этот рекламный мальчик. До чего противный, - Глеб даже поморщился. Ему, поклоннику таланта Ветлугиной, было особенно неприятно, что она выбрала себе в друзья этого скользкого типа. - Потом Асиновский с приватизатором ждали, когда Алена освободится. Приватизатор - это Придорога. Он еще чуть всю аппаратуру мне не свалил.
Турецкий хотел еще о чем-то спросить Глеба, но тут зазвонил стоявший на столе телефон. Это была Лора.
- Саша! - игриво сказала она. - Что ты делаешь?
- Извините, - ответил Турецкий сухо. - Идет совещание.
- А ты скажи мне, что ты меня любишь, и я повешу трубку. Ну, господин комиссар!
- Извините, - повторил Турецкий и разъединился. Когда через минуту телефон зазвонил снова, Турецкий даже не стал подносить трубку к уху. Он просто приподнял ее и опустил снова.