- Я вам говорил, что был хорошо знаком с Егором Алексеевичем, - сказал Рогозин. - Все эти новейшие открытия, о которых вы говорите, были почерпнуты им на закрытых семинарах Римского клуба.
- Какое это имеет значение? - не понял Феликс Захарович.
- Не обольщайтесь насчет стихий, - сказал Рогозин. - Настало время, когда социальные стихии формируются в кабинетах власти. Какие бы утопические идеи ни стояли в основе вашего проекта, он нужен властолюбивым людям для того, чтобы укрепиться в новом мире.
- Это не так, - сказал Феликс Захарович, покачав головой. - Это не может быть так! Все попытки умозрительного подхода к политической жизни общества провалились! Человеческий фактор непреодолим!
Рогозин сдержанно вздохнул и спросил:
- Что вы от меня хотели?
- Я полагал, - проговорил Феликс Захарович, - что встречу в вашем лице единомышленника. Сожалею, что ошибся.
Он собрался было выходить, но Рогозин остановил его.
- Погодите. Я высказал свое разочарование в порядке заказанной искренности. Я тоже воспринимал перестройку как грандиозный эксперимент по изменению сущности нашей страны. Но когда к власти пришли эти негодяи…
Феликс Захарович уныло хмыкнул.
- К слову сказать, эти негодяи, как вы выражаетесь, являются порождением стихийного процесса. Они и выражают настоящую сущность нашего общества.
- Но не меня лично, - отвечал Рогозин.
- Меньше всего я собираюсь спорить о политических пристрастиях, - сказал Феликс Захарович. - Но я пытался найти в вашем лице сторонника нашей конспиративной демократии. Организация под угрозой диктатуры, и я надеялся, что вы поможете мне оказать сопротивление.
- Конкретно что вы от меня ждете?
- Главный Контролер, - сказал Феликс Захарович, - человек, от решений которого зависит финансирование проекта, в настоящее время не имеет возможности осуществлять свои обязанности.
- Арестован? - спросил Рогозин.
- Можно сказать и так, - сказал Феликс Захарович. - Вам не надо объяснять, о каких финансах идет речь.
- Да уж, - буркнул Рогозин. - Кто же это его схватил?
- Как это ни печально, представители нового поколения, - сказал Феликс Захарович. - Те, на кого мы так полагались. Они торопятся, они не хотят подчиняться положениям проекта. Они надеются прийти к власти и тем похоронить все дело.
- Что мы можем сделать? - спросил Рогозин.
- Вероятно, мы должны вмешаться, - сказал Феликс Захарович. - Нужны решительные люди.
- Чего-чего, а этого добра у нас хватает, - сказал Рогозин. - Значит, вы предлагаете внутренний переворот?
- Да, - сказал Феликс Захарович. Рогозин помолчал, сжимая руками руль.
- Я не уполномочен говорить за генерала Чернышева, - сказал он наконец, - но хочу вас уверить, что мы с ним мыслим одинаково. Ваша конспиративная демократия чрезвычайно благоприятствует совершению переворотов, - добавил он не без ехидства.
- К сожалению, - согласился Феликс Захарович. - Но это только на первом этапе.
- Я поговорю с генералом, - сказал Рогозин, - и мы с вами свяжемся.
- Вот еще что, - вспомнил Феликс Захарович. - Начались мероприятия второго этапа. Вы не должны отказываться от участия в них.
Рогозин чуть усмехнулся.
- Разумеется. У вас еще есть предложения?
- Нет, спасибо и на том, - сказал Феликс Захарович. - Дело, которое мы затеваем, должно быть тщательно подготовлено.
- Я с вами согласен, - отозвался Рогозин.
Феликс Захарович еще попытался сказать какую-то банальность, но вконец стушевался и распрощался с Рогозиным очень сухо. Впервые в жизни он затевал серьезную операцию по собственной инициативе, и это его волновало, как ребенка.
Он подождал, пока машина Рогозина отъедет подальше, развернулся на шоссе и покатил назад, в Москву. Сейчас, почувствовав себя лидером значительного процесса, он ощутил настоятельную необходимость общения с человеком близким, с кем не надо было бы подбирать каждое слово и беспокоиться о последствиях своей откровенности. Он хотел повидать Нину.
Нина, которая редко интересовалась газетами, увидав по телевизору выступление Стукалова в редакции "Свободной газеты", а его транслировали, как сенсацию, прямо в записи на бытовую кассету, была шокирована. С утра она поспешила в газетный киоск, купила последний номер "Свободной газеты", в которой уже были комментарии к прозвучавшей прежде сенсации, не удовлетворилась этим и накупила еще различных изданий, где эта новость вовсю обсуждалась, и села в скверике у дома на лавочку прочитать все это. Сам поступок Стукалова ее искренне возмущал, но то, что он рассказывал, его очевидная ложь о знакомстве с Бэби - то есть с нею самой! - описание "его" особых зверских навыков Нину просто шокировали. Она не могла понять, то ли действительно так задумывалось руководителями проекта, то ли это вдохновенная импровизация самого Стукача. В любом случае - она понимала это теперь особенно ясно - с этого момента у нее должна была начаться новая жизнь. Теперь она была "кровавым Бэби", садистом и человеконенавистником. Хоть плачь, хоть смейся.
Феликс Захарович, остановив машину на некотором расстоянии от ее дома, шел к ней пешком и заметил Нину в скверике совершенно случайно. Увидев рядом кипу газет, он понял ее состояние и сел рядом молча.
- Ты? - удивилась Нина.
- Почему тебя удивляет мое появление? - спросил Феликс.
- Я ничего не понимаю, - сказала Нина. - Кто такой этот Стукач? Он действительно работал на вас?
- Конечно. Все, что он рассказывает, правда. Она усмехнулась.
- И про Бэби тоже? Феликс Захарович рассмеялся.
- Они про тебя ничего не знают, вот и напридумывали. Это ведь не я составлял текст его выступления. Тебя это что, беспокоит?
- Я просто перепугалась, - призналась Нина.
- Это начало второго этапа, - объяснил Феликс. - Теперь мы обеспечиваем гласность судопроизводства. - Он хихикнул.
- Хотите напугать всю страну? - спросила Нина. - Зачем?
- Не беспокойся, вся страна не испугается, - сказал Феликс. - Совсем даже наоборот. Мы ждем активной поддержки населения.
Нина посмотрела на него с удивлением, она никогда не задумывалась о том, куда все это направлено.
- А что в этом случае должна делать я?
- Свое дело, - сказал Феликс.
- Кстати о моем деле, - вспомнила тотчас же Нина. - Ты обещал назвать мне адрес Люсина. Второй этап начался, где же адрес?
- Сначала дело, потом удовольствие, - сказал Феликс. - Предполагается твое участие в одной сверхсложной операции. Мы должны ликвидировать Стукача.
У Нины от удивления даже рот раскрылся. Машинально указывая пальцем на газеты, она спросила:
- Стукача? Вот этого самого?
- Да, - сказал Феликс жестко. - Этого самого.
- Но ведь он работает на вас?!..
- Не совсем так, - уклончиво ответил Феликс. - У нас ведь тоже не все в порядке. Он работает на команду, которая пошла против течения.
Нина потрясенно покачала головой.
- Слушай, но ведь это значит… Значит, и меня когда-нибудь тоже…
- В том-то и дело, - сказал Феликс со вздохом. - Если мы не опередим их, они опередят нас. И тебя, и меня, и еще целый ряд товарищей.
- Куда же это мы с тобой вляпались? - спросила Нина сокрушенно.
- В политику, - сказал Феликс. - Теперь нам нужна сосредоточенность и дисциплина.
Нина кивнула и протяжно вздохнула.
- Мне-то деваться некуда, - сказала она. - Я к тебе цепями прикована. Ты что-нибудь узнал про тех двоих?
- Ищем, - сказал Феликс и улыбнулся. - Ну что, внучка, пойдем в "Славянский базар"?
- Только базара мне сейчас и Не хватает, - печально улыбнулась Нина.
Феликс только рассмеялся. Они поднялись, и он проводил ее до подъезда ее дома. Настроение у него было приподнятое, и он говорил Нине убежденно:
- Мы все перевернем, милая. Мы заставим их считаться с очевидным. Надо только решиться и сделать последний шаг.
- Я не очень представляю себе, как подобраться к этому Стукачу, - сказала Нина. - Он, наверное, в Лефортово?
- В Бутырке, - сказал Феликс. - Но операция пройдет в другом месте. Не волнуйся, на этот раз все организовывает фирма, твое дело только выстрелить.
- Нет проблем, - сказала Нина. - Но после этого ты дашь мне адрес Люсина?
- Конечно, - сказал Феликс, улыбаясь. - Тотчас же!
21
Стукалов пел, как канарейка. Он теперь был суперзвездой российского преступного мира, его фотографии были во всех газетах, его слова повторялись всеми. Его допрашивали в МУРе, в федеральной прокуратуре, в Московской городской и даже на Лубянке. Телевизионщики жаждали устроить грандиозное шоу с его участием, министры в обширных интервью комментировали его появление, депутаты устроили закрытое заседание Верховного Совета, чтобы ознакомиться с показаниями этого мерзавца. Конечно, больше всего их интересовал список лиц, приговоренных Судом Народной Совести, это было главной темой дня, и даже популярные телевизионные передачи с модными ведущими были полны измышлений на эту тему. Например, пригласили с десяток молодых дельцов и интересовались их мнением о существовании Суда Народной Совести. Дельцы были уверены, что это провокационная вылазка "бывших", говорили о грандиозной пользе, какую они приносят обществу, но выглядели при этом очень жалко.
В эти дни я виделся с героем дня чаще других, потому что оказался ведущим следователем по его делу. А если быть более точным - следователем, ведущим его дело. Знакомые названивали мне, чтобы выяснить, не включили ли и их в этот пресловутый список, но Стукач не называл ни одного имени. Даже мать была убеждена, что мой бывший отчим, бессовестный делец Паша Сатин, приговорен Судом НС, и умоляла предупредить его об опасности. Она не знала, что сам Паша названивал мне чуть ли не каждый вечер, хотя помнил, что наше расставание не предполагало возобновления отношений. Вместе со многими другими нуворишами Паша собрался отсидеться где-нибудь на теплом Западе, и я пожелал ему счастливого пути.
После первых звездных выступлений Стукалов быстро стал сникать, начал путаться в показаниях, дерзить и врать. Из него выжали условное имя его ведущего, некоего Гризли, как он уверял, бывшего сотрудника девятого отдела КГБ, отдела личной охраны видных партийных и государственных деятелей. Проверкой было установлено, что этот самый Гризли, Григорий Злобин, был уволен из рядов чекистов еще при Чебрикове и никогда не занимал значительных постов. Самого Злобина не нашли, но его ближайшие родственники уверяли, что не видели его лет пять. Во всяком случае, официально он выписался с места проживания еще весной девяносто первого года и с тех пор формально являлся как бы бомжем. Грязнов полагал, что это гэбистские фокусы с консервированием агентов, но у меня и у Меркулова все это вызывало серьезные сомнения.
Таким же образом, настойчивостью и упорством, мы вытянули из Стукалова его адрес. Судя по его выступлениям, он не был москвичом, и квартира у него была служебная. Оказалось, его однокомнатная квартира перешла к нему от одинокого старичка, умершего за год до всех наших событий, которого он якобы опекал. Поскольку сам он появился в Москве лишь восемь месяцев назад, до этого проходя службу в астраханском ОМОНе, то и опекал старичка не он. Так открылась новая форма нелегального распределения жилой площади в столице. Сколько еще старичков опекали люди из Суда Народной Совести, было неизвестно. Теперь по закону квартира принадлежала Стукалову, и проживавшая там девица предъявила нам документы на право владения ею. Мы (я и Дроздов) для порядка пригрозили ей конфискацией жилья и имущества, но уверенности в том, что мы имеем на это право, у нас не было.
В остальном же многое из того, о чем пел Стукалов, было не более чем вольной импровизацией, его свободным толкованием разговоров с Гризли, и практического интереса для следствия не представляло.
- Так все-таки чего же ты пришел сдаваться? - недоумевал я. - Все твои сотни будущих "стрелков", это же что-то вроде коммунизма в светлом будущем. Нет же никаких мстителей, одни разговоры.
- Это вы так думаете, - отвечал Стукалов.
- Ты их видел? Хоть одного?
- Послушайте, следователь, - горячилась суперзвезда. - Не хотите ли вы сказать, что все эти Гудимировы, Клементьевы и Кисловские скончались от обжорства? Вы сами прекрасно знаете, что их шлепнули, а значит, и мстители есть.
Где он действительно стоял насмерть, так это в вопросе денег. Тут уж ни упорством, ни настойчивостью пронять его было невозможно.
- Поймите сами, - говорил он вполне откровенно, - это моя главная надежда. Пройдет волна, закончится мой срок, и я заживу спокойно и честно. Вы же хотите, чтобы я жил честно, так ведь?
Но тут оставалось место для большого сомнения.
- Слушай, Стукалов, - наседал на него я. - Я ведь считать умею. Нынче в Москве заказное убийство стоит три - пять тысяч долларов. Ты прихлопнул четверых, значит, твоих запасов, если вычесть всякие расходы, максимум тысяч пятнадцать - двадцать. Это деньги, которые какой-нибудь банкир выбрасывает за неделю проживания где-нибудь в Монте-Карло. И за такие деньги ты пришел сдаваться по подрасстрельной статье?
- Явка с повинной, - начинал считать он, - да содействие следствию. Плюс общественное мнение, смею надеяться, сочувствующее. Какой там расстрел, мне даже пятнашку не дадут. Максимум червонец. А там мало ли какие перемены могут быть в нашем обществе?
- За двадцать тысяч баксов? - настаивал я.
- Кто знает, - не выдержав, хихикнул он, - может, у вас, Александр Борисович, с арифметикой нелады.
- Вот тут, - ухватился я, - ты прав. С арифметикой я мог и ошибиться. Если тебе заплатили не только за убийства, но и еще за что-то, а?
Я научился нутром чувствовать подследственных, и, когда у Стукалова забегали глаза после моего вопроса, я понял, что попал в точку.
- Так за что же тебе могли заплатить? - стал я размышлять вслух. - Может, за явку с повинной, а? Сиди, мол, Алексей, спокойно, а мы тебе отстегнем.
- Кто же теперь за это платит? - криво усмехнулся он.
- Вот и я об этом думаю, - кивнул я. - По моей арифметике тебе за эту явку должны отстегнуть больше, чем за дела. Так кто же за это платит?
- Выдумываете вы все это, гражданин следователь, - отвечал Стукалов.
- Кто знает, - сказал я. - Только в таком варианте ты должен понять одно, Стукалов. Может так случиться, что не придется тебе радоваться своему богатству. Не доживешь ты до счастливых дней свободы.
Тут он даже занервничал.
- Чего это вы меня пугаете? Я к вам со всею душой…
- И душа у тебя тут не вся, - возразил я. - И пугать тебя мне вовсе не хочется. Но в таком раскладе избавиться от тебя должны именно они, твои заботливые хозяева.
- Какой им прок? - не понимал Стукалов. - Я уже выложил все, что знал, а им никакого убытка!
- В том-то и затея, - сказал я. - Если они будут продолжать начатую игру, то должны продемонстрировать себя ярко и однозначно. Суд Народной Совести непримирим к отступникам. Понятно?
Было видно, что он понял и испугался, но, совершив над собой усилие, заставил себя улыбнуться.
- Как страшно вы рассказываете, гражданин следователь! Аж мурашки по спине. Но это неправда, и вы сами это знаете. Придумали вы все.
- Ладно, не пугайся, - сказал я. - Мы будем тебя охранять, Стукалов. Ты у нас сейчас как примадонна в заезжей опере, даже когда сфальшивишь, мы все равно аплодируем. Деваться некуда.
Кто меня в этом вопросе искренне поддерживал, так это Меркулов. Он с самого начала всей шумихи чувствовал в ней прежде всего пропагандистское звучание и страстно негодовал, видя разворот дела в прессе и на телевидении. Я принес ему газету с цветным снимком, где какой-то тип в маске целился в объектив из автомата и подпись гласила: "Бэби стреляет в вас!"
- Прекрасно, - произнес он сквозь зубы. - Нам сразу стало легче.
- Между прочим, мы и сами им в этом помогаем, - заметил я. - Ты, можно сказать, единственный заместитель генерального, кто не допрашивал Стукалова лично. Его допрашивали все, включая самого генерального прокурора.
- Я рисовал себе картины их прорыва в прессу, - сказал Костя, - но даже я не мог себе представить такого!..
Он раздраженно швырнул мою газету с портретом Бэби на стол.
- Я к нему уже подбираюсь, - сказал я. - Он уже задумался. В самом деле, откуда рядовой исполнитель мог знать про этого Бэби, про Дюка?
- Имей в виду, возможно, что его вывели на такой поворот и без прямой подсказки, - предложил Меркулов.
- Вряд ли, - ответил я. - Уж очень точно было все рассчитано. Пресса, телевидение, явка с повинной. Он слишком уверенно себя чувствовал.
- Да, наверное, - согласился со мною Меркулов. - Самое удивительное то, что все это было легко предугадываемо. Я мог бы нарисовать весь план этой явки с повинной еще за неделю до его появления. Они не утруждают себя даже придумыванием оригинальных путей воздействия!
- Что же тебя так мучает? - не понял я.
- Меня не хотят понять, - буркнул Меркулов. - Я доложил свои соображения генеральному, и тот только посмеялся. Что делать, я не могу ссылаться на нашего дедушку из Верховного Совета.
- Кстати, - заметил я, - а ты не считаешь необходимым допросить его в качестве свидетеля?
Он посмотрел на меня насмешливо.
- Какого свидетеля, Саша? Ты думаешь, он хоть что-нибудь скажет?
- Так на чьей он стороне? - спросил я.
- На своей, - буркнул Меркулов. - Надеюсь, вы не заклинились на показаниях одного Стукача? Как идет разработка остальных направлений?
Я доложил. Лейтенанта Сорокина продолжали искать по всем возможным вариантам. Конечно, если он до сих пор оставался в Карабахе или даже с ним там что-нибудь случилось, то наши поиски имели мало шансов на успех. Но главным направлением нашего расследования стал след ФСК. Мы искали выходы на эту организацию.
- Не надо ничего усложнять, - сказал Меркулов. - Я попытаюсь выйти на руководство. Сейчас со всей этой шумихой они не посмеют нам отказать.
Оставив его раздраженным, но настроенным по-деловому, я вернулся к себе, к моим компьютерщикам, которые были активно заняты проверкой показаний Стукалова, просеивая их сквозь сито своих цифр. Они подтвердили ту часть его показаний, которая касалась перечисленных им убийств. Действительно, всех этих людей, по их расчетам, убил один исполнитель, да и параметры психологического портрета Алексея Стукалова чисто накладывались на их выводы. Они даже попытались по признакам убийств нарисовать мне психологический портрет всех трех киллеров. Я относился к этому как к игре взрослых детей.
- Вы напрасно сомневаетесь, Александр Борисович, - говорила мне с укором Лара. - Наклонности человека в такой экстремальной ситуации, как совершение убийства, выражаются очень четко. Мы даже думаем разработать таблицу штампов поведения преступников, по которой можно будет определять виновных, как по отпечаткам пальцев!