Следующим этапом своего внедрения в новую биографию она избрала Париж. Она сразу была сильно разочарована тем обстоятельством, что Париж не состоял из одних Елисейских полей, площади Этуаль и Триумфальной арки. Большая часть этого огромного города показалась ей довольно-таки бестолковой. Но она исправно посетила все упомянутые в проспектах достопримечательности города, заглянула даже в российское посольство, чтобы напомнить о своем существовании и предупредить о возможном скором возвращении. Оказалось, в бумагах посольства было упоминание о гражданке Шимовой, российской подданной, временно проживающей во Франции, и некий молодой сотрудник даже изъявил желание провести ее по тем местам в Париже, где она не успела еще побывать. Нина предусмотрительно отказалось от его услуг, почувствовав в сердце боль от недавно пережитого.
В баре гостиницы она подружилась с парой американских студенток, которые приехали в Париж на каникулы и говорили на французском приблизительно так же, как и она. Именно они затянули ее ради смеха в стрипбар для лесбиянок, где девушки на сцене медленно и томно совершали танец осязательной любви. Американки краснели и бледнели, а Нина невольно вспоминала Аню Назарову с ее патологическими влечениями, и жалела, что ее в этот момент не было рядом. Она все еще не понимала этой патологии, но уже чувствовала глухую тоску по любви, не обремененной унижением. Встреча с миловидным и обаятельным Жераром Фонтанелем все же изрядно ее травмировала.
В одну из воскресных поездок за город, куда они выезжали втроем, к ним прицепились юнцы на мотоциклах. Почему-то они были убеждены, что американки дочери Нины, но предлагали свои услуги всей семье сразу. Нина показала им свой газовый пистолет, и юнцы немедленно отстали.
Американки были восхищены ее "подвигом" и принялись расхваливать ее на все лады. Ночью одна из них пришла к Нине со слезами, упрекая ее в том, что она отбивает у нее подружку. Набравшись ярких впечатлений в баре лесбиянок, теперь эти девочки уже понимали ее одиночество по-своему, и ей не хотелось их разубеждать. Она даже попыталась приласкать симпатичную заплаканную американочку, и та сразу принялась с нею неумело целоваться, что отнюдь не вызвало в Нине ответного порыва. Конечно, американки приехали познать Европу, но зачем приехала сюда она?
Она продала по дешевке свой "фиат", купила комфортный и вместительный "джип" и собралась возвращаться в Россию. Американки увязались с нею до Берлина, и в дороге они немало повеселились, пытаясь объясняться с немцами на англо-французском языке. Последняя остановка была в Берлине, где Нина предполагала провести три дня. С американками она распрощалась, устроив шикарный вечер в ресторане, и они плакали, целуясь с нею в последний раз. Потом она принесла огромную охапку цветов к памятнику советским воинам в Трептов-парке, чем вызвала недоумение окружающих. Наконец, уже совсем собравшись в путь, она решила позвонить седому человеку в Барселоне. Звонила она из гостиницы, где уже стояли готовые в дорогу чемоданы, и, когда телефон долго не отвечал, уже собралась повесить трубку, как вдруг на том конце отозвались. Кто-то произнес несколько слов на испанском, и она сказала:
- Алексея Петровича можно?
- Это я, - сухо отозвался человек в Барселоне. - С кем я говорю?
- Это Нина Шимова, - сказала Нина. - Вы меня помните?
Некоторое время он молчал, возможно, вспоминал.
- Где вы находитесь? - спросил он.
- В Берлине, - сообщила Нина. - Я собираюсь возвращаться домой и хочу с вами попрощаться.
- Погодите прощаться, - сказал он. - Я завтра же буду у вас. У меня есть для вас важное сообщение.
- Как? - растерялась Нина. - А я уже расплатилась…
- Прекрасно, - сказал он. - Переезжайте в другой отель и перезвоните мне через полчаса. Завтра в это же время вы поедете домой, будьте уверены.
Нина сделала все, как он сказал: переехала в другой отель, позвонила ему снова и пообещала никуда не выходить из номера, пока он не появится утром.
Но он появился раньше. Она еще не легла, сидела в кресле в халате и смотрела по телевизору французскую программу, радуясь тому, что понимает хоть одно слово из пяти. В дверь постучали, и она крикнула на английском, чтоб входили, забыв, что уже закрыла на ночь дверь. Вспомнив, она поднялась и пошла открывать. Перед ней стоял улыбающийся седой "верблюд".
- Вот и я, - объявил он весело. - Можно к вам?
- Заходите, - буркнула Нина. - Я вас ждала завтра утром.
Перед тем как войти, он глянул по сторонам, и это Нину сразу насторожило. Да и веселость его была какая-то противоестественная.
- Что-нибудь случилось? - спросила Нина.
- Кое-что, кое-что, - сказал он, проходя в комнату и устраиваясь в кресле, в котором только что сидела она. - Ага, - отметил он, глянув на телевизор, - значит, язык вы уже начали понимать, не так ли?
- Чуть-чуть, - сказала Нина.
- Вы садитесь, садитесь, - сказал ее гость, усмехаясь. - У нас с вами будет серьезный разговор.
Нина запахнула халат и села на диван.
- Может, выключить телевизор, - предложила она.
- Пусть работает, - махнул рукой гость из Барселоны. - Так даже удобнее. Вы своего хозяина хорошо знаете?
- Хозяина? - не поняла Нина. - Хозяина гостиницы? Он хмыкнул.
- Нет, не гостиницы. Я имею в виду того человека, который направлял вас на операцию прикрытия. Вы с ним хорошо знакомы?
Нина насторожилась.
- В общем, неплохо… А в чем дело?
- И как его зовут? - спросил седой.
- Феликс Захарович Даниленко, - отвечала Нина. - Разве вы не знали?
Он кивнул.
- Я-то знал, - сказал он. - В том-то и дело, что я единственный и знал. Больше никто. Вы чувствуете?
- Ничего не чувствую, - сказала Нина.
- О вашей связи с Феликсом больше никто не знает, - сказал седой.
- А какое это имеет значение?
- А теперь поговорим о значении, - развеселился гость. - Я должен вас огорчить, дорогая моя. Очень огорчить. Наш общий друг Феликс Захарович Даниленко скоропостижно скончался.
Нина мгновенно окаменела, почувствовав где-то глубоко в очерствевшем сердце острый укол боли.
- Когда это произошло?
- Произошло это давно, - сообщил седой. - Чуть ли не в день вашего отъезда. Но известно стало несколько позже. Кто обращает внимание на смерть одинокого безработного пенсионера, а?
Ей стало понятно угрюмое настроение Феликса в день прощания, он-то прощался с нею навсегда. Она предполагала встречу при возвращении, и он не спорил с нею, а сам уже прощался.
- Тем более мне пора возвращаться, - сказала она. - Если бы я узнала об этом раньше, я бы вернулась немедленно. Его убили.
Он посмотрел на нее очень внимательно, и в улыбке, возникшей на его губах, была настороженность.
- Не хотите ли вы мстить за него? - спросил он.
- Во всяком случае, хочу разобраться, - упрямо сказала она.
- Деточка моя, - сказал он сострадательно. - Подумайте сами, что вы такое без своего шефа? Вы просто ничто, пустое место, ноль. Вы понимаете?
- Что вы хотите мне предложить? - спросила Нина.
- Сами можете догадаться, - сказал он. - Я предлагаю вам работать на меня.
Нина не спешила отвечать. В этом предложении был разумный резон, но в поведении ее гостя не было искренности.
- Что я должна буду делать?
- А что вы делали для Феликса?
- Работу, - буркнула она.
- Для начала, - предложил он, - вы мне напишете подробный отчет о всей проделанной вами работе. Я, к сожалению, не знаю, что за операцию он затевал с вашим участием, но это не беда. Дел у нас много, без работы не останетесь.
- Какого рода работа мне предстоит? - поинтересовалась Нина, чувствуя в себе нарастание привычного рабочего озноба.
Он усмехнулся.
- На какую работу может рассчитывать женщина, в которую вкладывают столько средств? Не смущайтесь, милая, но ваша работа - это быть красивой женщиной.
- Мне кажется, - возразила Нина, - я недостаточно красива для той роли, которую вы мне предлагаете.
- В вас есть изюминка, - улыбнулся он. - Многим это нравится. Будь вы сексуальной куклой, мы бы с вами говорили по-другому.
- Еще что? - спросила она.
- Еще, - произнес он чуть смущенно, - вы сдадите мне все ваши кредитные карточки. Старик явно питал к вам слабость, он решил сделать вас миллионершей. В этом нет необходимости, тем более что это казенные средства.
- Вы возвратите их в кассу? - спросила она чуть насмешливо.
- Это мои проблемы, - ответил он с вызовом. - Если вы думаете, что я собираюсь с вами церемониться, то не заблуждайтесь. Будете зарабатывать работой, и только работой.
Теперь в его голосе звучала даже угроза.
- Я должна возвращаться домой? - спросила Нина кротко.
- Да, - сказал он. - Но поездом. Машина останется здесь, мне она нужнее.
- Что я должна делать дома?
Он раздраженно выхватил из кармана разорванный конверт.
- Вот ваши инструкции, я их прочитал. Предполагаю, однако, что там вам тоже готовится райская обитель. Не рассчитывайте на нее.
- А если это гонорар за проделанную работу? Он даже рассмеялся от возмущения.
- Что это за работа, которую так оплачивают? Не надо со мной играть, душечка, это та самая операция, необходимость в которой уже отпала. Я позволяю вам все это принять, но имейте в виду, все это моя собственность!
- Ваша? - спросила Нина. - Или организации?
- Забудь про организацию, детка, - заявил гость резко. - Для тебя организация - это я. Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Посмей только ослушаться меня!
Он все более возбуждался, становясь грубым и агрессивным. Нина подумала, что это от сознания собственной неправоты.
- И что будет, если я попытаюсь вас ослушаться? Он даже удивился наглости этого вопроса.
- Ты не понимаешь? Стоит мне полслова сказать о том, что твое прикрытие готовил Феликс, и тебя уберут в секунду. От тебя и следа не останется!..
- Да, - сказала Нина, - но ведь вы сами признались, что, кроме вас, об этом никто не знает.
Он некоторое время соображал, хмуря лоб.
- Не думаешь ли ты мне угрожать, курва плоскодонная? - произнес он.
Нина вынула из кармана халата свой газовый пистолет и сказала:
- Только не надо шевелиться. Я попадаю в глаз не целясь с расстояния двадцати пяти метров.
- В какой глаз, дура! - проговорил он хоть и напористо, но не очень уверенно. - Вспомни, где ты находишься!.. Положи свою игрушку и не смей со мной так разговаривать!..
В конце этой фразы он метнулся к ней, вытянув руку, но она увернулась и ударила его по затылку рукоятью тяжелого пистолета. Верблюдоподобный гость из Барселоны рухнул на ковер.
Остальное было делом техники.
39
Никаких сигналов от Грязнова не поступало, и я продолжал пребывать в сомнениях относительно средств, им избранных. Хотя дело Бэби оставалось для меня главным, но Леонид Васильевич Пархоменко, дабы я не скучал на рабочем месте, все же подкинул мне несколько нераскрытых убийств, совершенных в Московской области. Не знаю, хотел ли он таким образом выявить мою непрофессиональность, но, когда я уже после первых допросов определил и выявил сразу двух убийц, он поздравлял меня с очень кислой миной на лице. Там-то все было ясно, никакой политики, одна затяжная пьянка, в ходе которой иногда пускаются в ход ножи и прочие подручные средства. Наш Бэби был героем другого романа.
В среду во второй половине дня ко мне зашла Галина Викторовна, секретарша Кости Меркулова:
- Александр Борисович, не могли бы вы помочь мне отыскать Константина Дмитриевича?
- А в чем дело? - насторожился я.
- Какой-то посетитель требует его немедленно, - сказала она растерянно.
- Галина Викторовна, вы меня пугаете, - сказал я. - Неужто вы не умеете отделываться от назойливых посетителей?
- Это человек из Верховного Совета, - сказала она чуть обиженно, - к тому же явный ветеран труда, они все нервные и агрессивные.
- Ветеран труда из Верховного Совета? - насторожился я. - Его случайно не Леонардом Терентьевичем Собко величают?
Она посмотрела на меня с уважением.
- Именно так, - сказала она. - Леонардом Терентьевичем. Ужасно, да?
- Пойдемте, - сказал я, - попытаюсь вам помочь.
Леонард Терентьевич Собко, тот самый старый мухомор, который вывел нас на Суд Народной Совести еще на заре больших дел, сидел в приемной заместителя генерального прокурора этаким суровым и принципиальным просителем.
- Здравствуйте, Леонард Терентьевич, - радостно шагнул к нему я. - Вы меня помните? Я был у вас с Константином Дмитриевичем.
Он некоторое время вспоминал, я бы даже сказал - идентифицировал.
- Да, я вас помню. Александр… Э-э?..
- Борисович, - подсказал я. - Вы к Меркулову, не так ли?
- Да, но мне говорят, что его нет.
- Увы, - вздохнул я. - Константин Дмитриевич на важном государственном задании. Не мог бы я вам чем-нибудь помочь?
Он подумал и кивнул.
- Да, могли бы. Помогите мне срочно найти Константина Дмитриевича.
- Это вам совершенно необходимо? - спросил я еще на всякий случай.
- Совершенно, - подтвердил он.
Я кивнул, наклонился к нему и тихо предложил:
- Тогда давайте пройдем в мой кабинет. Я попробую что-нибудь сделать.
Он сразу встал и пошел за мной. Мы поднялись на наш этаж и вошли в мой кабинет, где находился Сережа Семенихин с какими-то распечатками.
- Александр Борисович, - обратился он ко мне, - тут у меня товарищи Ратникова по военной службе.
- Эти-то тебе зачем? - удивился я.
Я никоим образом не поощрял их рвение по части поисков кандидатов в Бэби, но они и без этого уже просмотрели тысячи разных лиц. Они слепо верили в компьютерное следствие и горели желанием доказать мне его широкие возможности. Пока получалась одна насыщенная цифрами статистика, а следствие не шло.
- Между прочим, он служил в батальонной разведке, - сказал чуть обиженно Сережа. - Это то, что сегодня называется спецназ.
- Он что, поддерживал с ними отношения? - спросил я.
- Это и надо проверить, - сказал Сережа. Я махнул рукой.
- Проверяй. По солнечногорскому делу анализ провел? Тут он засиял.
- Все, Александр Борисович. Преступник уже арестован, дает показания.
Это был для меня сюрприз - ребята без меня раскрыли одно из наших параллельных дел, не отходя от своего компьютера.
- Подробности потом, - сказал я, кивая на Собко. - У меня важное дело. Но я восхищен!"
Он ушел, и я предложил Леонарду Терентьевичу присесть. Старик внимательно за мной наблюдал, и у меня было неприятное ощущение, будто я нахожусь в рентгеновском кабинете.
Я позвонил на квартиру Меркулова и застал там его дочь Лиду.
- Лидочка, детка, - сказал я, - мне срочно и смертельно нужен Костя.
- Саша, ты же знаешь, он замотался со своими делами, - пожаловалась мне в ответ Лида. - Третий день торчит где-то на Урале и каждый вечер звонит с обещаниями вернуться в ближайшие дни.
- На Урале, - повторил я. - Ну ладно. Когда вечером он позвонит, скажи ему, что все самое интересное происходит все-таки в Москве.
Я положил трубку и тяжело вздохнул.
- Секретная командировка, - сказал я. - Будет в ближайшие дни.
Собко усмехнулся и покачал головой.
- И с каких пор выезды заместителя генерального прокурора стали обставляться такой секретностью?
- Он там вовсе не как заместитель генерального, - возразил я. - Он там как член президентской комиссии по наведению порядка в стране любыми средствами.
- Вот как? - чуть удивился Собко. - Так, значит, он тоже в этом участвует?
- В чем - в этом? - переспросил я.
- В этой глупой затее с провокациями против "Народной воли".
Конечно, любой нормально мыслящий человек мог и сам вычислить эту комиссию по сообщениям в печати, но я почему-то обиделся за Костю.
- А что вы об этом знаете? - спросил я с вызовом.
- Я знаю об этом больше, чем сообщается в прессе, - сказал Собко. - Вы забываете, что я работаю в аналитическом отделе Верховного Совета. Ничего глупее они и придумать не могли, мне досадно, что Константин Дмитриевич оказался замешан в этой суете.
Мне тоже было досадно, но признаваться в этом я не собирался.
- Кто знает, - сказал я, - может, и до вас не все доходит. Во всяком случае, вся эта работа начата с вашей подачи, Леонард Терентьевич.
Он посопел, сдерживая свое негодование.
- Я говорил вам о "Народной воле" вовсе не для этого.
- В прессе принято другое наименование этой организации, - заметил я. - Суд Народной Совести.
Он вздохнул.
- Первоначальный проект носил название "Народная воля", а появление этого самого Суда - это демагогическая выдумка нового поколения.
Я выдержал паузу, чтобы предельно уважить его откровенность.
- Леонард Терентьевич, - сказал я, - вы понимаете, что только что вы признали себя участником противоправительственного заговора.
Он посмотрел на меня все еще в нерешительности.
- Но вы действительно являетесь доверенным лицом Константина Дмитриевича?
- Смотря в чем, - сказал я. - Он полностью доверяет мне в выборе напитков, но приготовление, скажем, бараньих ребрышек на углях он не доверит никому. Вы знали эту сторону его личной жизни?
- Я говорю с вами совершенно серьезно, - сказал Собко. - Я действительно был деятельным участником проекта "Народная воля", с некоторых пор меня отставили, но пришел я не для того, чтобы жаловаться на жизнь.
- Буду серьезен и я, - сказал я. - Я занят именно вашей "Народной волей", и Костя, как вы правильно догадались, тоже. Когда-то вы позволили себе лишь слегка намекнуть на существование подобной организации, но теперь нам нужен серьезный материал, Леонард Терентьевич.
- Я слишком стар для того, чтобы становиться осведомителем, - сказал Собко. - И дело это начиналось с благословения самых высоких лиц государства. Беда в том, что во главе движения оказались недостойные люди, и все перевернулось.
- И что же вы можете нам рассказать? - спросил я.
- Не знаю, могу ли, - сказал он. - В той, предыдущей нашей беседе я дал вам ключ, но вы не воспользовались им. Затеяли какие-то провокации, от которых движение только укрепляется.
- Это не наша идея, - сказал я. - Костя только хотел обратить на это внимание государственных мужей, а они затеяли эти игры. Что вы хотите от интеллектуалов? А какой ключ вы давали нам тогда?
- Я назвал вам имя Синюхина, - напомнил Собко. - Он был своего рода генеральным конструктором проекта.
- Но он умер!
- И вы не удосужились шагнуть дальше! А как он умер, почему и кому была выгодна его смерть - на другой день после путча.
- Если вы подталкивали нас к расследованию его смерти, то это было сделано очень деликатно, - сказал я. - А потом, время уже ушло. Никакая эксгумация уже не поможет.
- Вот именно, - сказал он. - Я и не помышлял об эксгумации. Я полагал, что вы хотя бы изучите сферу его деятельности. У него была работа, значит, были и сотрудники.
- Для расследования, Леонард Терентьевич, нужен состав преступления в действиях подозреваемых, - сказал я со вздохом.