Это я тебе говорю, а не чугунок какой, понял?!
Я спокойно, очень спокойно, начинаю произносить слова, в смысл которых почти не вдумываюсь:
- Следствие в отношении вас, Владимир Алексеевич, я только начинаю (от меня до Ивонина метра четыре - просчитываю я разделяющее нас пространство)… и времени для бесед, надеюсь, у нас с вами будет достаточно (слева в метре от меня дверь в коридор, боковым зрением вижу, что она только прикрыта)… Одно скажу: возраст у вас молодой, жить вам еще и жить (сделать вид, что лезу в портфель за бумагой)… У меня имеется постановление об этапировании вас в Москву (стены здесь непробиваемые, разнесу его в куски, а сам в дверь… скажу, что он на меня бросился)… А если трибунал крутанет вам на полную катушку (остается только дернуть чеку и швырнуть гранату в угол, где сидит Ивонин)…
Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.
- Прошу прощения, мне срочно нужен старший лейтенант Ивонин… Что с вами, товарищ следователь?
Я не отвечаю, да, собственно, даже не слышу, что говорит командарм. До меня доходит его вопрос лишь через минуту, когда я снова сижу с Буниным в буфете. Баянист наяривает "Прощание славянки", а я молча наливаю себе еще одну рюмку и постепенно прихожу в себя.
- Ваня, я чуть человека сейчас не убил…
- Не говори глупости, Турецкий. - У Бунина происходит выпадение гласных из речи, - признак опьянения довольно высокой степени.
- Давай выпьем.
- Ваня, я хотел убить Ивонина. И если бы мне не помешали, я бы его прикончил.
- Не придумывай, его никак нельзя прикончить. В него надо бросать гранаты.
- Вот я и хотел… - Я приоткрываю портфель. Бунин клюет носом и мгновенно трезвеет.
- Сашок, я кое-что выяснил. Они тут все заодно. Ивонина они нам не отдадут. Надо действовать иначе. Надо позвонить старику Горному. Он башковитый, мудрая змея. Он сделает…
- Александр Борисович, - услышал я тихий голос прокурора армии, - нам лучше отсюда незаметно исчезнуть. Недалеко от Кабула случилось ЧП - вооруженное столкновение между нашими военнослужащими. Роту Ивонина послали на усмирение…
Все это генерал-майор юстиции произносит, стоя рядом со мной, внимательно оглядывая зал.
- Говорят, погибли 80 человек.
Мимо нашего стола прошелся адъютант командующего, явно прислушиваясь к беседе. - Давайте продолжим разговор у меня в прокуратуре. За нами явно наблюдают. Вставайте и идите к лифту, к "газику". Быстро, но без лишней суеты.
- Посмотрите, они стоят у дверей - и там и там… Не отставай, Саш, от генерала. При нем они нас не тронут. - У Бунина опять пропал голос.
- Это у тебя, Ваня, в глазах двоится, - говорю я одобряюще, но на всякий случай прибавляю шаг.
Я уже часа два стараюсь уснуть, но Бунин своим могучим храпом разносит на части не только нашу комнатку, но и целиком все помещение офицерского общежития сотрудников прокуратуры. У меня кончились сигареты, и я курю гаванские сигары "Партагас", подаренные прокурором армии, от которых першит в горле. Полный тезка великого писателя не умещается на кровати, и я вижу его огромные ступни на подушке третьей, свободной койки. Я изо всех сил ору ему в ухо:
- Ваня!
Он просыпается мгновенно:
- Что - Грязнов приехал?!
- Никто не приехал. Храпишь ты страшно и ноги просунул на чужую кровать.
- Фу ты, черт… Кровать, понимаешь, на меня не рассчитана. А насчет храпа - прости, забыл предупредить: ты мне поцокай - вот так, и я перестану…
10
Я проснулся от сильной жажды. Во рту пересохло, и язык шуршал, как осенний лист. За окном кто-то плакал, надрывно, со всхлипываниями. Я приподнялся с подушки, но кругом была кромешная тьма. Я прислушался, и тут до меня дошло, что плачет Бунин. Во сне это он, что ли? Я уже собирался его разбудить, как услышал его тихий сипловатый голос на фоне непрекращающихся рыданий:
- Да не убивайся ты так, Мансур. Мы что-нибудь придумаем. Сашку сейчас разбудим. Еще один наш парень должен появиться. Пропал где-то…
- С ним… ничего… не сделаешь… У него за спиной генерал Серый, всхлипывал кто-то невидимый.
Я нащупал кнопку настольной лампы.
- Ну ты здоров спать, Сашок. Тут, видишь, дела какие скверные. Вот познакомься - военный следователь Мансур Мансуров. С брательником его беда случилась.
Я посмотрел на часы: было пять минут второго ночи: значит, я проспал часа три. Бунин сидел на своей кровати в исподнем рядом с молоденьким лейтенантом. Тот стянул со спинки кровати вафельное полотенце, долго сморкался и прокашливался. Успокоившись, сказал извиняющимся голосом:
- Вы меня простите, пожалуйста. У вас свои тут дела, не забивайте, Иван, себе голову чужими заботами… Я все равно этого Ивонина достану, клянусь Аллахом…
- Да подожди ты, Мансур, со своими клятвами. Давай расскажи Турецкому, Сашке то есть, все в подробностях… Слушай, тут у вас попить можно? Все нутро горит.
- В Кабуле очень плохая вода, не пейте из водопровода, а то еще подхватите дизентерию или еще какую-нибудь гадость. Я сейчас принесу нарзан из холодильника…
- Ну, тут у них дела, - сказал Бунин, когда лейтенант Мансур Мансуров вышел в коридор, - пока ты дрых как чурка, он мне тут такого наплакал…
"Нутро горело" не только у Бунина. Я не мог думать ни о чем другом, как только о стакане нарзана из холодильника. С трудом разлепив ссохшийся рот, я прошелестел:
- Что с ним случилось?
- Не с ним, с его братом. Понимаешь, рота Ивонина, спецназ значит, истребила население кишлака Керал. По ошибке. Спецназовцев послали в другой кишлак, там мужики ушли к партизанам. А из этого Керала мужчин забрали в кармалевскую армию.
- Подожди, Ваня. Так что ж, наши убивали население? По ошибке или не по ошибке - какая разница?
Бунин наморщился, как будто я ему задал невесть какой трудный вопрос.
- Вот тут-то собака и зарыта… Для этих карательных целей спецназ и существует. Солдаты других подразделений с мирным населением не воюют. А "духи" потом мстят нашим, не разбирая, конечно, кто спецназ, а кто нормальный…
- Что еще за "духи"?
- Так наши душманов называют.
Бунин здорово поднаторел в ситуации, пока я спал.
- И при чем здесь этот лейтенант Мансуров?
- Ну вот. Гарнизонные солдаты рассвирепели из-за плохой пищи. А спецназ - на особом пайке. Жрут как в кремлевском санатории. Один мальчишка-солдат разошелся. Дело в столовой было. И высказал спецназовцам все, что думал. Сказал, что банку икры они за каждый труп получают. Офицер спецназовский его отчитывать. Он, юнец этот, обозвал спецназовского офицера сволочью и бандитом. И тогда офицер в упор угрохал его из пистолета. Гарнизонные ребята сцепились со спецназовцами. Сначала врукопашную. Потом уж и до перестрелки дошло. Гарнизонные, кто еще жив остался, укрылись в казарме, забаррикадировались. Тогда вызвали Ивонина. Он-то знает, как исполнять "интернациональный долг", подкатил пушку к казарме и разнес ее на части.
- А там был брат Мансура?
- Ну да!
- Погиб?
- Так вот же он и рвется туда. Может, его брат тяжело ранен…
Мансуров стоял на пороге комнаты с двумя запотевшими бутылками. Он успел привести себя в порядок: китель застегнут на все пуговицы, черные блестящие волосы разделены безупречной стрелой пробора. Красив он был необыкновенно - прямо на обложку "Огонька" с подписью "Место подвига - Афганистан". Он протянул нам бутылки - руки у него были, что называется, точеные, только ногти обгрызены. - Сейчас ночь. В Баглан иначе чем на вертолете не доберешься. Я за брата все равно должен рассчитаться. Вас не хочу вмешивать. Я ножом не хуже спецназовцев владею.
- Ну, где ты этого Ивонина найдешь? - пытался охладить восточную кровь Мансура Бунин. - Погибнешь ведь ни за грош!
- Пешком пойду, найду собаку, - не унимался лейтенант.
- И ведь правда пойдет, - растерянно повернулся ко мне Бунин.
Я сам видел, что Мансуров не успокоится.
- Товарищ Мансуров, мы с вами пойдем. У меня тоже с Ивониным личные счеты.
- Я знаю. Мне Иван рассказал, как он вашу девушку зарезал. Я один за всех рассчитаюсь. Вам не надо рисковать.
Но Бунин уже натягивал брюки:
- Я сейчас организую вертолет… У меня есть идея. Я тут своего земляка-вертолетчика видел, ростовчанина, он сегодня ночью дежурный.
- А ты разве из Ростова? - удивился я.
- А это не важно, Сашок. Если надо, я могу и ростовчанином сделаться.
Я сидел на лавочке возле офицерского общежития, глазел на яркие звезды в бархате неба. Если цель афганского солнца - растопить мозги иноверца, превратить их в бесформенную запеканку, то иное дело - афганская ночь с ее запахами буйного цветения, набегающими густыми ароматными волнами. Тусклый свет луны освещал вершины гор. Тишина. Афганское небо похоже на афганский ковер: густой, насыщенный черно-серебряный небосвод с десятками тысяч звезд-узелков. Говорят, на афганский ковер средних размеров уходит два года работы нескольких мастериц…
Я вздрогнул от неожиданности. У скамейки стояли двое.
- Который час? - спросил один из них. - Половина второго, - ответил я, подставив руку под свет фонаря.
Я хотел спросить этих ребят, не вертолетчики ли они и не встречали ли высокого майора. Но не успел спросить ничего. Удар страшной силы сбросил меня с лавки на землю. Первое, что я увидел, были мои собственные колени - я почти упирался в них подбородком. Я пытался разжать губы, но они были стянуты клейкой лентой; хотел сорвать эту штуку, но руки были связаны за спиной. От сильного толчка я ударился челюстью о колено: меня везли куда-то в грузовике. Я с трудом повернул голову. На скамьях сидели парни в пятнистых комбинезонах и тихо переговаривались. Меня прижало к борту - машина остановилась. Топот солдатских сапог, команда "построиться"! Меня подхватили под руки и потащили…
- Вы пришли в себя, Турецкий? - спросил мужской голос.
Мужчина был бос, в шортах, в майке с эмблемой спортобщёства "Динамо". Он стоял вполуоборот, смотрел мне прямо в глаза, направляя на меня свет яркой настольной лампы.
Я молчал. Мужчина кивнул седой, подстриженной ежиком головой, и солдаты кинулись сдирать с моего рта повязку.
- К-то в-вы т-такой? - в свою очередь, спросил я.
- Фамилия моя вам не нужна. Я командир части…
- К-какой части? - спросил я, чуть заикаясь. Мне было больно шевелить губами. - Кармалев-ской, душманской?
- Советской, советской части… Бросьте придуриваться.
Он прошелся по комнате, как бы разминаясь перед гимнастическим снарядом. Лицо у него было в резких морщинах, но руки и ноги налиты силой, выдавали профессионального спортсмена-гимнаста или акробата.
- Хорошо, - сказал "спортсмен", - развяжите ему руки… Садитесь!
Я опустился на подставленный стул.
- Все проще пареной репы. Нам нужно поговорить начистоту. Мы выкрали вас, чтобы решить: или - или. Или шлепнуть вас, и концы в воду. Или договориться с вами о сотрудничестве.
- Вы допустили ошибку, товарищ Серый! Мои товарищи смекнут, что меня похитил спецназ!
- Ого! Вы меня вычислили! Слушайте, а вы мне нравитесь! Хотите выпить!
- Хочу.
Серый достал из холодильника, вмонтированного в железный шкаф, запотевшую бутылку "Московской", тарелку с бутербродами с колбасой и сыром, банку огурцов, бутылку "Боржоми". Поставил все это на стол и разлил водку по кружкам.
- Выпьем.
Затем налил минеральной воды.
- Знаете, - отдышавшись, сказал он, - любого шпиона отгадаю по тому, как он пьет водку. Иностранец пьет, не запивая спиртягу водой. В отличие от нас, русских.
Я усмехнулся.
Серый внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были какие-то странные. Водянистые, будто налитые слезой.
- Чему смеетесь?
- Не ожидал, что буду пить водку в Афганистане в таких условиях. Вот будет смеху, когда я расскажу об этом в Москве…
- Не думаю, что это вам удастся. Впрочем, если мы придем к общему знаменателю, вы, пожалуй, сможете рассказать в Москве о гостеприимстве генерала Серого…
- А если не договоримся?
- Тогда… тогда ваши косточки сгниют здесь, на афганской земле…
- Только пугать меня не надо!
- А я и не пугаю. Я вам правду говорю. - Серый вздохнул, улыбнулся. - Итак, к делу. Скажите мне, пожалуйста: с чем вы сюда приехали, в Афганистан?
- Вы же знаете - взять под стражу и этапировать в московскую тюрьму одного из ваших подчиненных.
- Кого из подчиненных?
- И это вам отлично известно. Я приехал за Ивониным.
- Вот как! За Ивониным! - он нахмурился, ноздри у него раздулись, а лоб собрался резкими морщинами. - И что же он натворил?
- Я веду дело об убийстве сотрудницы городской прокуратуры, - я решил поднять значимость проводимого мною следствия, - дело на контроле в ЦК КПСС, а срок мне предоставлен минимальный.
- Дальше.
- Я располагаю доказательствами, что женщину убил именно Ивонин, когда был в Москве, получал свою награду. Это он нанес ей смертельный удар. Мне теперь по закону надо предъявить его для опознания свидетелям, провести очные ставки…
- А ошибки у вас быть не может? Знаете, как у нас бывало - расстреляют, а потом выясняется, что убийство совершено другим.
- Ошибки нет.
- И у вас уже есть санкция на его арест.
- Есть.
- Где она?
- В моем портфеле.
Он прошелся своей пружинистой походкой к шкафу, достал мой обтрепанный портфель и протянул мне…
Серый курил, рассматривая подписи Меркулова, Горного и Рогова.
- Что это за статья такая, девяностая? - поинтересовался Серый. Я объяснил, как на экзаменах по уголовному процессу:
- Следователь имеет право задержать подозреваемого на десять дней. Если за этот срок он соберет достаточно улик, он предъявит обвинение, подозреваемый остается в тюрьме до суда.
- А если не соберет? - поторопил Серый.
- Если не соберет, следователь обязан его отпустить. На все четыре стороны…
- Вот как! - обрадовался генерал. - Если я вас правильно понял, вы намерены арестовать одного из лучших офицеров частей особого назначения! Так сказать, рыцаря без страха и упрека! А доказательств у вас - с гулькин нос?
- Разве я сказал, что улик недостаточно? Вы спросили, я объяснил вам закон…
- Свидетели, очные ставки! Какая чушь! Свидетель любую чепуху подтвердить может! Я вот сейчас скажу своим ребятам. И они где хочешь подтвердят, что никакого Турецкого в расположении части не было. Ребята, подтвердите?
Солдаты засмеялись. Серый посмотрел на часы и заторопился:
- Оставим это. Скажите другое: какой процент раскрываемости убийств у вас в Москве?
Я не отгадал ребуса. Не понял, куда он гнет.
- В среднем по Москве раскрывается восемьдесят-восемьдесят пять процентов умышленных убийств…
- Из десяти виновных двое разгуливают на свободе… Это хорошо.
- Чего хорошего? Убил - и ходит по улицам. Пиво пьет…
- Хорошо потому, - твердо сказал Серый, - что в эти двадцать процентов вы включите Ивонина! Иначе вам отсюда не выбраться!
И Серый уставился на меня своими - слезящимися глазами.
- Вы что - хотите меня запугать?
- Нет. Перевербовать.
- Но это запрещено инструкцией. Сотрудники прокуратуры не имеют права работать на иные службы. Вплоть до КГБ.
Серый подошел ко мне. Взял за подбородок сильными пальцами, откинул мою голову и внятно сказал:
- На КГБ - нет. На партию - да. Спецназ служит только партии. Причем только ее центральным органам. Так что это не перевербовка, дорогой мой, это - другое.
- У вас ничего не получится, - парировал я. - Упущено логическое звено. Чтобы замять дело, со мной договориться мало. Надо поладить по крайней мере еще с пятерыми! И все они не здесь, а в Москве.
- Это не твоя забота. В Москве договорятся без нас. Мое дело договориться с тобою, с Турецким. Таков приказ.
- Чей приказ? - спросил я.
Он не ответил, снова подошел к шкафу и достал пакет.
- Слушай меня внимательно! Сейчас я отблагодарю тебя за то, что ты найдешь способ закрыть дело Ивонина. Я дам тебе деньги. Много денег. Здесь десять тысяч. И ты при свидетелях возьмешь эти деньги. И дашь мне расписку в том, что следователь Турецкий взамен обязуется вывести из дела Ивонина Владимира. И прочее в таком духе. Сам знаешь…
Он подошел ко мне вплотную, открыл пакет: толстая пачка сторублевок. Аккуратно положил пакет мне на колени.
Я сбросил его на пол:
- Взяток не беру. И… вообще в эти игры не играю.
Серый невозмутимо сел на место. Но пальцы его дрожали.
- Без соглашения, извини, я тебя отсюда отпускать не имею права. Хотя ты мне и нравишься… - Генерал повернулся к солдатам.
- Отведите его в камеру!
И в мою сторону: - Я жду два часа, Турецкий! Только два часа. Или - или!
Я прокручивал в голове ход беседы с Серым, сидя в камере-одиночке с зарешеченным окном. Вообще-то мне ничего не стоило написать любую расписку этому Серому. Я бы выкрутился. Во всяком случае, Меркулов бы мне поверил, что у меня не было другого выхода и я просто-напросто спасал свою жизнь. И он нашел бы точный ход - связался бы через Емельянова с товарищами на самом верху. Мог ведь я обмануть генерала. Ей-богу, я сам себе удивлялся, валяясь на нарах, почему я этого не сделал. Но еще не все потеряно. Серый мне дал срок для раздумий. Все будет выглядеть очень натурально: все взвесил, решил, что погибать ни за что в таком возрасте не стоит. Берите своего Ивонина, я его в гробу видел… Но вот ведь какая штука: я знал, знал с самого начала, что ни при каких обстоятельствах не пойду на компромиссы. "Турецкий, нам надо поговорить"… Она взяла меня за руку. Какие у нее ледяные руки… И море крови, а посреди него, как островок, безжизненное тело Ким. "Клянусь, я найду его, Ким! Я, следователь, найду твоего убийцу"… Говорят, ученые недавно сделали открытие, так называемые рецепторы мозга, запрограммированные центральной нервной системой, избирательно воспринимают действие лекарств. Рецепторы моего организма избирали единственно приемлемый ход мышления - я должен обезвредить Ивонина, и эти самые рецепторы не могли позволить совершиться никакой сделке, даже если бы это мне стоило жизни.
Но если быть до конца честным, то я не верил, что они меня прикончат. Ивонин лишен охранительного разума, это ясно. Но ведь генерал Серый - умный мужик. Он-то понимает, что ему придется отвечать за пропавшего следователя Мосгорпрокуратуры.
В камеру кто-то вошел. Конвоир, решил я, пришел отвести к Серому - два часа истекли.
- Стален велел спросить, чего надумал?
Передо мной стоял Ивонин. На этот раз он был в гимнастерке без геройской звездочки. И мне почудилось, что он другой, чем тогда, в бункере. Нормальнее, что ли.
- Какой Стален?
- Серый, Стален Иосифович.