- Очень впечатляюще. Но если ты не вылетишь отсюда немедленно, тебя вряд ли что-либо спасет от молодчиков генерала Серого. Что же касается Смирнова и Халилова, то мы со Славкой раскопали списки ивонинского взвода: со времени гибели Дубова трое откомандированы на курсы, семь погибло… Уточняю: на сегодняшнее число - девять… Остальные - госпитализированы.
- Ранены?
- Вот тут заморочка. Все наши раненые поступают в Большой госпиталь, дольше чем на сутки в полевых не задерживаются. Но в списках раненых ни один из взвода Ивонина не числится. Анаит подозревает, что они в секретном отделении.
- Кто такой Анаит?
- Это она. Моя… знакомая.
Жуков вытащил из кармана джинсовой безрукавки сложенный вчетверо лист и протянул мне. На бланке Главного медицинского управления Министерства обороны СССР текст:
"Начальнику Центрального госпиталя города
Кабул (Афганистан) генерал-майору мед. службы товарищу Валояту Хабиби.
Уважаемый товарищ Хабиби!
Для изучения культуры вирусного штамма меробиуса направляются микробиологи Главного медицинского управления Министерства обороны СССР майор медицинской службы тов. Клочков Виктор Петрович и главный психиатр ташкентского отделения Центрального института усовершенствования врачей кандидат медицинских наук тов. Осипов Борис Ильич.
Предлагаю Вам обеспечить указанных товарищей необходимым материалом (история болезней лиц, находящихся на излечении в отделении АБ Вашего госпиталя), а также контакт с больными по представленному списку. Поскольку действие вируса меробиус, переносчиком которого является азиатский комар мерби, оказалось молекулярно-активным в значительно более высокой степени, чем мы предполагали, просим оказать товарищам Клочкову и Осипову всяческое содействие незамедлительно.
Начальник Главного медицинского управления Министерства обороны СССР генерал-полковник медицинской службы…"
- Кто это такие - товарищи Клочков и Осипов? - спросил я Жукова, напряженно вчитываясь в строчки и стараясь понять их смысл.
- Я думаю, что микробиолог - это ты, а психиатр - я… Не напрягайся, Саш, кроме подлинных фамилий генералов, все остальное псевдонаучный вздор, который мы вчера со Славкой изобрели. Боюсь, что времени у нас уже нет. До прихода врачей осталось два часа. Мы же не знали, что с тобой такая заморочка получится, надо было идти ночью…
- Женя, мы сейчас же поедем в госпиталь, понимаешь, сейчас же… Только как же я в таком виде?..
Жуков пристально посмотрел на меня и хлопнул ладонью по столу:
- Ладно.
Он ушел в другую комнату, откуда доносилась разноголосица храпа Грязнова и Бунина, и вернулся в одной руке с костюмом на вешалке, в другой - со свертком.
- Поскольку моей Анаит удалось спереть только одну форму военврача из каптёрки, мне приходится оставаться штатским.
- Подожди, Женя. Ну какой из меня микробиолог, я ни одного термина даже не знаю, да еще синяк под глазом…
- Синяк сейчас загримируем. Насчет терминологии я тоже не силен. Ты просто должен издавать звуки как микробиолог. Сегодня ночью дежурит врач-диетолог Клопова, она же жена главного хирурга. В микробиологии она понимает столько же, сколько и ты. А в психиатрии - меньше, чем я.
- Слушай, а комар этот, как его? - меробил - он действительно существует?
- Весьма возможно, - невозмутимо ответил Жуков, натягивая голубую рубашку. - Кстати, еду с одним условием: сначала пусть Анаит проверит твою башку и хребет. Она специально приедет в полседьмого.
- Женя, сейчас не до этого.
- Ну, тогда я снимаю новые штаны…
- Хорошо. Десять минут - согласен.
- Давай натягивай форму, я вывожу из гаража мотоцикл.
Мне очень хочется выглядеть мужественным перед этой потрясающе красивой женщиной, и я делаю громадные усилия, чтобы не морщиться от легких прикосновений ее пальцев к моим ушибам и царапинам. Но мой стоицизм нисколько не трогает Анаит: она смотрит на Женю Жукова через мое плечо, вернее, они смотрят друг на друга, причем так, как будто в кабинете, кроме них, никого нет. Глаза у нее такие голубые, что мне просто непонятно, как это могут быть такими голубыми глаза у женщины по имени Анаит Седдык.
Она что-то сказала Жукову, тот перевел:
- Тебе надо сделать рентген. Два ушиба головы и удар по позвоночнику, это плохо. И она просит тебя не притворяться, потому что ты путаешь клиническую картину.
Анаит засмеялась, и я кое-что заподозрил.
- Вы знаете русский?
- Да, конечно. Я закончила Первый медицинский институт в Москве. Только акцент у меня ужасный. Я показал Жукову кулак.
- …И я не всегда ищу правильные слова.
- Может быть, можно без рентгена?
- Нет. Нельзя.
Ого. Характер.
- Это скоро. Десять минут. Или надо сказать "быстро"?
- Вы хирург? - зачем-то поинтересовался я.
- Нейрохирург. Я проходила практику в институте Бурденко.
При этих словах они с Жуковым так смотрят друг на друга, что я догадываюсь: они там и познакомились, у Бурденко. Жуков месяца три провел в этом институте по какому-то делу, которое он вел года два с половиной назад. И еще я догадываюсь, что главной причиной Женькиного бегства в Афганистан было вовсе не знание фарси.
- Надо подождать две или три минуты, - сказала Анаит, сделав штук десять снимков на различных рентгеновских аппаратах, и провела меня в маленькую комнатушку.
Где-то пели под гитару. Я подумал: "Не спится ребятам", - и приоткрыл дверь, прислушался. Какой-то знакомый мотив, но слова я слышал впервые:
Рассеял ветер над Кабулом серый дым.
Девчонка та идет по улице с другим,
Девчонка та, что обещала: "Подожду".
Растаял снег - исчезло имя на снегу…
Рыдает мать, и словно тень стоит отец,
Как много их, невозвратившихся сердец,
Как много их, не сделав в жизни первый шаг,
Пришли домой в суровых цинковых гробах…
- Можно одеться, - услышал я голос Анаит. - Что-нибудь случилось?
- Н-нет… Можно мне посмотреть, кто это поет?
- Вам понравилось? Они очень хорошо поют.
Больше грустные песни.
Анаит открыла дверь в палату: на кроватях сидели молоденькие ребятишки, как и полагается раненым - у кого голова, у кого рука перевязана.
- Привет! - сказал я им, по-моему, чересчур громко.
Анаит посмотрела на меня с удивлением. Не мог же я ей объяснить, что мне надо было обязательно посмотреть на этих ребят, мне показалось - поют мертвецы.
* * *
- Сотрясения мозга нет, позвоночник не поврежден, трещин на черепных костях нет…
Анаит водит указкой по бело-серым пятнам на освещенном экране.
- Но надо избежать… избегать стресс, шок, полгода, даже год, поскольку внутричерепные гематомы".
Я не очень внимательно вслушиваюсь в то, что она говорит, и откровенно поглядываю на часы. Одно понятно: я должен обеспечить себе безмятежную жизнь по крайней мере на ближайшие шесть месяцев. Вот это-то я как раз не могу обещать.
Дежурный врач Клопова взмахивает полными ручками и томно говорил.
- Ну, расскажите же, как там в Москве? Ведь здесь такая провинциальность, такая провинциальность…
У меня есть подозрение, что мадам Клопова в Москве бывала только проездом, но я сочувственно киваю головой и говорю твердо.
- Товарищ Клопова, мы очень ограничены временем, поскольку активизация меробиуса принимает угрожающие размеры. Мы с большим удовольствием предадимся воспоминаниям по окончании нашей работы.
- Да, да, товарищи, конечно. Идите.
- Мы просим товарища Седдык нас сопровождать, - добавил Жуков, - нам понадобится ее помощь не только как врача, но и переводчика.
- Понимаю, понимаю!
Что она понимает, трудно сказать. Мадам Клопова на наше счастье глупа как пробка.
Дежурный прапорщик отдает мне честь и стоит навытяжку как перед старшим по званию. Я умышленно держу белый халат в руке, чтобы дежурному были видны мои майорские погоны. Он внимательно изучает "письмо из Министерства". Я со страхом ожидаю, что он попросит предъявить документы. Но прапорщик неожиданно разливается широкой улыбкой к Жукову.
- Так вы мой земляк! Я с Госпитальной. А где вы живете, товарищ Осипов!
У меня остановилось дыхание. Но только на секунду, потому что Жуков весело хлопает прапорщика по плечу:
- В самом центре! На улице Двенадцати Тополей.
- Так это ж рядом со мной. Вот три года сижу в этом Ховнистане, да что же я вас, земляки, задерживаю. Идемте, я вам все покажу. Только вот документы-то хранятся в сейфе товарища Хабиби, вам придется его подождать. Но он скоро придет…
- А где кабинет товарища Хабиби?
- На первом этаже. А сейф с историями болезней вот за этой дверью, - радостно сообщает прапорщик.
"Слишком хорошо, чтобы быть правдой", - говорят англичане в таких случаях. Воистину сильна сила землячества вдали от родных мест.
На двери табличка: "Отделение АБ". Солдат в афганской военной форме лениво открывает дверь по знаку прапорщика. Длинный коридор. У окна столик. За ним - молоденькая медсестра. Прапорщик обращается к ней начальственным тоном - демонстрирует перед земляками власть:
- Оля, дай списки больных товарищей.
- Все?! - испуганно спрашивает Оля.
- А их много? - осведомляюсь я.
- Около двухсот… Ничего себе…
- Да, конечно, все.
Мы с Жуковым просматриваем списки. Я вижу сразу: Смирнов. На следующей странице - еще один Смирнов. И еще один. Совершенно не к месту вспоминаю детский стишок: "Много на свете Смирновых, чуть меньше, чем Ивановых"…
- Начнем с палаты номер четыре, - говорит Жуков, - все товарищи могут быть свободны, за исключением доктора… простите, забыл вашу фамилию…
- Седдык, - еле слышно отвечает Анаит.
В четвертой палате двое. На спинках кроватей таблички с фамилиями и кратким анамнезом на латыни. Но я и без таблички знаю, что один из них Халилов. Он делает летающие движения руками, потом, увидев нас, смеется и залезает с головой под одеяло. Анаит снимает таблички.
- У обоих тяжелая форма. Ускользающее сознание. Амнезия.
- Вы можете его вернуть в реальность каким-либо способом?
- Это очень опасно. Я могу сделать инъекцию, это, как вы сказали, вернет его в реальность, но не больше, чем на пять минут.
- Я прошу вас, Анаит.
Анаит резким движением отбрасывает одеяло и берет вялую руку Халилова. Парень никак не реагирует на укол. Но лицо его постепенно приобретает выражение - он испуган.
- Здравствуй, Булат. Я врач. Я хочу тебе помочь. И всем вам. Ты мне должен рассказать, что произошло с Дубовым, Алексеем Дубовым. Ты помнишь его?
- Алеша, Алеша. Я помню, помню. Он умер, умер.
Булат Халилов плачет, тоненько, с завываниями. Жуков как тень неслышно уходит из палаты, прихватив с собой списки солдат.
- Отчего он умер, Булат?
- От ножика умер.
- Кто его зарезал этим ножиком?
- Командир.
- Как его фамилия?
- Лейтенант Ивонин его фамилия.
- Почему лейтенант это сделал, Булат?
- Алеша очень ругался. Очень сердитый был на командира.
- Почему он сердился?
Халилов опять начинает тоненько выть.
- Почему Алеша ругался с командиром, Булат?
- Алеша не хотел делать укол. Алеша не хотел, чтобы они нам делали укол.
- Кто вам делал уколы?
- Не знаю, как зовут. Плохой доктор. Говорил "смелый будешь".
- Русский доктор или афганский?
- Русский доктор, плохой.
- Кто еще видел, Булат, как командир убил Алешу?
- Сержант видел. Никто не знает, что он видел.
- Как фамилия сержанта?
- Морозов фамилия. Он письмо писал в Москву. У Алеши девочка был. Хорошенький такой девочка. Морозов ему письмо написал. Большой драка был. Никто не видел. Я видел. Морозов видел. Сержант Морозов сказал: "Говорить не будем, Булат. Убьют нас".
Халилов замолкает на мгновение и вдруг начинает петь по-татарски.
- Булат, подожди, не пой. Еще с вами был Смирнов. Рядовой Смирнов.
Выражение испуга исчезло с лица Халилова. Он опять машет руками, как будто собирается взлететь.
- Это все, Саша, - говорит Анаит.
В руке у меня фоторобот второго убийцы, грязновская копия - моя осталась вместе с портфелем у генерала Серого. Я не успел показать фоторобот Халилову. Теперь мне нужны Смирновы.
В палате номер два - Виталий Смирнов. На мое счастье (и на счастье остальных Смирновых в госпитале), именно он оказывается Смирновым из роты Ивонина. Но он ничего не знает об обстоятельствах смерти Алексея Дубова. То есть знает, но официальную версию. Нет, он никогда не видел человека, похожего на изображение на фотороботе. Кто делал уколы? Доктор Зинаида Павлова. Анаит подсказывает тихонько - врач Головко. Знает ли он, зачем делали уколы? Да, чтобы ничего не бояться.
Я чувствую, что больше не могу находиться в отделении АБ, сердце разрывается от жалости к этим ребятам. Мы покидает отделение. Я захожу подряд во все палаты, где находятся "обыкновенные" раненые - показываю фоторобот. Нет, никто никогда не видел этого парня…
- Саша, Анаит, сматываемся! - слышу я громкий шепот Жукова. - Хабиби пришел!
- Что такое "сматываемся"? - с тревогой спрашивает Анаит.
Жуков быстро говорит что-то на фарси, обнимает Анаит. Мы идем по длинному коридору в сторону, противоположную выходу. Жуков все время оборачивается. Мы доходим до лестницы, ведущей вниз. Жуков останавливается и несколько секунд недвижимо смотрит назад, где в конце коридора виднеется тоненькая фигурка доктора Анаит Седдык.
- Подведем мы ее под монастырь, Женя.
- Не. Версии разработаны. Она справится. Давай, спускайся в подвал, там есть выход на боковую улицу.
С трудом тяну на себя тяжелую стальную дверь. Жуков плотно прикрывает ее за собой и… матерится страшно. До меня не сразу доходит, что мы открыли не ту дверь. Это не подвал, это бойлерная. Мы не можем без ключа открыть дверь изнутри. Мы в ловушке.
Кругом нас все свистит и шипит в полной темноте. Единственное, что я знаю о бойлерах, - сведения, вынесенные из лекции по противовоздушной обороне, - бойлеры имеют тенденцию взрываться.
- У тебя есть зажигалка? - спрашивает Жуков. - Я свою в джинсах оставил.
Я нахожу зажигалку, и мы медленно обходим душное и сырое помещение. Жара, наверное, градусов пятьдесят.
- Должен же быть здесь вентиляционный люк, черт возьми! - орет Жуков.
Ему виднее. Он строитель.
- Женя, дышать нечем, давай разденемся, - жалобно прошу я Жукова.
- Ага! Вот она! Видишь, решетка?
Я ничего не вижу, кроме огонька зажигалки. И я не могу посмотреть вверх, на потолок, куда указывает Жуков, потому что у меня очень кружится голова и я с трудом сдерживаю тошноту, подкатывающую к горлу. Жуков, чертыхаясь, карабкается по узенькой металлической лестнице одного из бойлеров и кричит сверху:
- Раздевайся, Сашок, до трусов, я нашел дырку! Сейчас выберемся.
- Я задираю голову. Жуков стоит на крышке бойлера, в руках у него огромная решетка, и я вижу небо. Маленький квадратик неба. Совсем малюсенький. И этот квадратик начинает медленно кружиться, потом все быстрее, быстрее…
Я прихожу в себя от холодной струи, сильно бьющей в лицо.
- Фу-у, Сашок. Ну, ты меня перепугал, старик.
Вот шланг нашел от водопровода. Газ в зажигалке кончился. Придется в темноте орудовать. Ты сиди, я сам. Держи шланг, сейчас сварганю лестницу…
Кретины, у них нет выключателей света в котельной, только снаружи…
Слабый свет все-таки проникает в помещение из вентиляционного люка. Я стаскиваю с себя одежду и остаюсь в плавках. Вода в шланге ледяная, я обливаюсь ею с головы до ног. Жуков ловкими и быстрыми движениями связывает между собой халаты, брюки, ремни.
- Я думаю, метров семь хватит. Ты сможешь забраться на бойлер? Я попробую вылезти через люк и спущу тебе эту штуку сверху. Привяжешь мой чемоданчик вот этой майкой, он пролезет в люк, я померил. Не забудь про чемодан, там у меня фотопленки с этим… Фаустом, в общем. Сейф начальника госпиталя большой трудности для проникновения не представил… Полей меня водой, Сашок.
Я слежу за силуэтом Жукова в проеме люка. Кажется, что он лезет вверх вопреки физическим возможностям человека, удаляясь от меня очень медленно, так медленно, что мне кажется, он двигается на месте - локти, спина, колени… Локти, - спина, колени… Я напрягаюсь в такт его движениям, и у меня под диафрагмой возникает спазм. Я стараюсь больше не смотреть вверх, я ничем не могу Жене помочь. Я просто жду. Сижу в луже воды и жду. Наверно, целый час жду. Когда я все-таки поднимаю голову, я снова вижу далекий квадратик неба в конце пустого люка… Потом я слышу легкий свист, и на бойлер опускается "лестница". Я привязываю к ней Женькин чемоданчик и затягиваю под мышками петлю из крепкого военного ремня…
Мы вкатились на мотоцикле во двор Жуковского дома, где в тени дувала на лавочке сидели Бунин и Грязнов, одетые и причесанные, готовые к отбытию на родину. И лица у них были очень грустные. Увидев нас, наши товарищи почему-то перестали быть грустными, и даже совсем наоборот - они стали буквально давиться от хохота.
- В чем дело, юнкера? - обиделся Жуков. - Люди, можно сказать, вырвались из шершавых ладоней смерти, а они гогочут, как дети в цирке!
- А поворотись-ка, сынку! - всхлипывал Бунин, хлопая нас по голым плечам.
- Тоже мне, Тарас Бульба выискался! Чего смешного-то? - возмутился я.
- Да вы, братцы, поглядите-ка друг на дружку! На кого вы похожи! - прямо умирал со смеху Грязнов. Мы с Жуковым уставились друг на друга: голые - в одних трусах, грязные, с охапками мокрого рванья, и при этом в сверкающих металлом мотоциклетных шлемах и с элегантным чемоданчиком Жукова. Теперь мы ржали все четверо.
- Представляешь… по столице… Демокра… Демократической… Республики… Афганистан… - давился смехом Жуков, - и ни одна полицейская… собака… не прихватила русских "шурави"!
- Да уж в Москве в таком виде на первом же перекрестке орудовец бы заинтересовался - из какого сумасшедшего дома побег, - веселился Грязнов.
- Жаль, Женя, тебя сейчас не видит военврач Седдык! - издевался я над Жуковым. - Много теряешь!
- Ладно уж, лучше расскажи, как ты сидел в луже и пищал: "Мама, я хочу домой!" - отомстил мне Женька. - Между прочим, жрать охота до невозможности. Мы с Сашкой пойдем в душ, а вы, ребята, опустошайте холодильник, надо все слопать, а то неизвестно, когда вернусь…
Он запихнул в помойный ящик во дворе останки своего костюма, майорской формы и больничных халатов.
Когда я вышел из душа, на столе уже стояла гигантская яичница производства фирмы Бунина, а Грязнов сооружал салат из десятка видов овощей. Жуков надрывно кричал в телефон:
- …Передашь управляющему трестом, что я срочно вылетел в главк выбирать фонды, недели на две. Понял, Аркадий Абрамович? Не забудь подписать процентовки на следующий месяц, а то оставим людей без зарплаты! И давай присылай машину, так через полчаса. Понял, Аркадий Абрамович?.. Все понял, старый хрен. - Последнюю фразу, естественно. Жуков произнес, уже положив трубку на рычаг.