- Слушай, Дима, - повернулся к Шумилову Турецкий, - а ты не мог бы припомнить какого-нибудь случая или эксцесса с Игнатом, когда что-то тебя в нем насторожило? Ну-у, ты меня понимаешь? Или его поведение показалось тебе каким-то странным, возможно неадекватным, но ты не обратил тогда на это особого внимания. И который ты мог бы считать точкой отсчета его болезни.
- Да я сам об этом уже третью ночь думаю, не сплю, перелопачивая в памяти все, что касалось Игната. Места себе не нахожу, что упустил его в какой-то момент.
- И что?
- Ну, ручаться, конечно, не могу, но каким-то он не таким стал с тех пор, как с девушкой этой стал встречаться… как ее…
- С Настей? - подсказал Турецкий.
- Да, с Настей! А ты-то откуда об этом знаешь?
- Случайно повстречал в парке, - не моргнув глазом, соврал Турецкий. - Игнат и представил меня, как своего дядю. Но насколько мне показалось…
- Возможно, я и ошибаюсь, - заторопился Шумилов. - Возможно, я принял его влюбленность за нечто неадекватное, но… Не знаю я, Саша, не знаю, и теперь уже виню только себя!
Шумилов едва не плакал, и на этого сильного, в общем-то, мужика было больно смотреть.
Когда уже прощались, стоя в прихожей, Турецкий спросил, как о чем-то совершенно постороннем:
- Глеб, случаем, не объявлялся на горизонте? Может, прозванивался?
Шумилов отрицательно качнул головой.
- Я бы тебе сразу об этом сказал.
И тут же, словно до него дошло, о чем спрашивает Турецкий:
- А что… считаешь, он может позвонить?
Турецкий невозмутимо пожал плечами.
- Возможно, все возможно. И если он будет звонить, постарайся выяснить, где он.
Покосился глазом на Шумилова, которого можно было действительно пожалеть в эту минуту, и уже с порога добавил:
- А если он сам позвонит мне, будет еще лучше. Это в его же интересах.
Как "особо трезвая", машину вела Ирина Генриховна, а Турецкий кемарил, закрыв глаза. Прерывистый легкий сон и полуявь, и то же время усиленная работа мозга, когда Турецкий пытался вытащить из уголков памяти что-то очень важное для него, - это его состояние Ирине Генриховне было хорошо известно, и она в такие минуты старалась не отвлекать мужа излишними вопросами. А Турецкий вновь и вновь заставлял себя проанализировать вынужденное признание Шумилова, когда тот сказал, что Игнат "каким-то не таким стал с тех самых пор, как стал встречаться с девушкой Настей". И вспоминал собственное впечатление, которое произвела на него эта молодая, красивая львица, к которой его крестник прилип, кажется, намертво. А еще он пытался восстановить в памяти тот разговор по телефону, когда он договаривался с Игнатом о предстоящей встрече.
Он хорошо помнил, что позвонил Игнату в субботу вечером, и уж было договорился с ним о встрече в кафушке, как вдруг услышал в трубке немного хрипловатый женский голос, который сразу же поразил его тем, что подобный голос мог прорезаться только у затяжной курильщицы.
"Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!"
И в этом вскрике, это тоже он хорошо помнил, было столько откровенного возмущения "безответственным поведением Игната", что тому впору было начинать каяться, а ему, Турецкому, просить прощения, что он нарушил чьи-то планы.
Он ждал реакции крестника, и она последовала тут же.
"Тише ты!" - почти прошипел Игнат, видимо, зажимая ладонью телефонную трубку, так что окончания реплики Турецкий уже не слышал. Однако и без того можно было догадаться, что Игнат в комнате не один, а с какой-то прокуренной девицей, что, в общем-то, вполне объяснимо для семнадцатилетнего парня, в котором играют гормоны, а девица эта имеет на него довольно сильное влияние. А возможно, и далеко идущие виды.
"Игнат, ты меня слышишь?" - нарушил он несколько затянувшуюся паузу.
"Да, дядя Саша?"
И в этот самый момент его ухо обожгло слово "Идиот!", произнесенное все тем же прокуренным женским голосом. Судя по всему, его крестник слишком рано отнял ладонь от телефонной трубки, и теперь Турецкому надо было делать вид, что он ничего не слышал.
"Ну так как, крестничек? - миролюбиво произнес он. - Я имею в виду мое предложение в кафушке посидеть".
Он ждал ответа, но уже знал, что Игнат найдет десяток самых веских причин, чтобы отложить эту встречу. И не ошибся.
Шумилов-младший пробормотал что-то маловразумительное, однако надо было на что-то решаться, что-то говорить - все-таки звонил "Сам Дядя Саша Турецкий", и он извиняющимся голосом едва слышно промямлил:
"Простите, дядя Саша, но… В общем, завтра никак не смогу встретиться".
"Чего так?"
"Да вы понимаете, тут такое дело… Уже договорились с ребятами встретиться, и отказаться от этого…"
Чувствовалось, что относительно "ребят" Игнат врет как сивый мерин, и, в общем-то, можно было надавить на парня, однако он счел за лучшее принять игру Игната.
"Жалко, конечно, но, как говорится, хозяин - барин. Если обещал, значит, обещал".
"Так, может, в другой раз?" - суетливым голосом предложил Игнат.
"Хорошо, буду звонить на следующей неделе. Но ты уж постарайся выкроить для меня часок. Разговор есть".
"А что за разговор?"
"Ну-у, разговор, пожалуй, не телефонный, так что при встрече. Бывай!"
Он не хотел раньше времени открываться Игнату в том, что и он, и Ирина Генриховна уже догадываются о его увлечении наркотиками, и поэтому юлил как мог.
"Счастливо, дядя Саша!" - с явным облегчением выпалил Игнат и положил трубку.
Он тогда не придал особого значения той суетливой поспешности, с которой Игнат бросил телефонную трубку, как впрочем и тому женскому голосу, но сейчас, перелопачивая в памяти все то, что было связано с его крестником, он вдруг припомнил то свое удивление, когда Игнат представил его Насте и она произнесла какие-то обязательные в подобных случаях слова.
Он уже слышал этот голос! Да, слышал, но вот только когда и где?
Впрочем, в тот момент ему было уже не до женских голосов, прокуренных, жестких или ласково-убаюкивающих, как только что взбитая перина, и только сейчас он вспомнил вдруг, где слышал этот голос раньше.
"Идиот! - И еще: - Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!"
Правда, в парке он был смягчен.
Турецкий открыл глаза, повернулся к Ирине Генриховне.
- Как ты думаешь, могла бы девушка, даже очень красивая, втянуть Игната в эту дрянь? Ведь он же всегда был вполне самостоятельным парнем.
- Самостоятельным в чем?
- Ну-у, в своих поступках, в отстаивании своего личного мнения. К тому же это его решение остаться с отцом, а не с матерью после развода…
На лице Ирины Генриховны застыло нечто напоминающее язвительную усмешку, и она негромко произнесла:
- Господи, Турецкий, ведь это совершенно разные вещи! И если ты имеешь в виду ту самую Настю, с которой видел Игната, значит, так оно и есть.
- И что же делать?
- Не знаю! - вздохнула Ирина Генриховна. - Но точно знаю одно. Дров сейчас можно наломать столько, что потом вовек не расхлебаешь.
Глава 10
Инфаркт!
Окончательный диагноз звучал, как оправдательный вердикт присяжных заседателей, и уголовное дело закрывалось, так и не набрав оборотов в оперативных разработках. Как говорится, на нет и суда нет.
И хотя, казалось бы, Антон Плетнев должен был радоваться этому, баба с воза - кобыле легче, но его не переставал грызть червячок сомнения, что смерть Савина - это продолжение того же ряда преступлений, которые начались на фирме Шумилова с похищения "Клюквы", и еще неизвестно, чем все это закончится. И он вновь и вновь возвращался к той ночи, когда из спецхранилища был похищен иммуностимулятор, поминутно восстанавливая на пространственно-временной схеме "телодвижения" тех сотрудников, которые в ту ночь находились в лабораторном корпусе.
…Экран монитора, на котором Гоша успел заметить выскочившую из дверей хранилища фигуру в черном, и его же вопль:
"Модест!.."
После чего он схватил стул и уже со стулом в руках выскочил на лестничную площадку. В этот момент его догнал Модест, схватил за ножку стула.
"Что?"
"Там… там человек в черном! С капюшоном!"
Почти одновременно с этим этажом выше послышался звон разбитого стекла и к непрерывному вою сработавшей сигнализации добавились прерывисто ревущие сигналы еще одной "тревоги".
"Мать твою!.. - выругался Модест. - Это "периметр"! Окно разбили".
Рванув из кобуры пистолет, Модест взбежал на лестничную площадку второго этажа и остановился, словно вкопанный, у разбитого окна. Тут же, продолжая держать в руках стул, к нему подбежал запыхавшийся Гоша и вдруг негромко охнул, показав ножками на распахнутую дверь хранилища.
"Смотри! Дверь…"
И вот именно в этот момент…
Из показаний лаборанта и охранника следовало, что именно в этот момент за их спинами раздался окрик Савина:
"Что здесь происходит?"
Причем сказано это было таким тоном, будто он не видит высаженного окна и не слышит пересекающегося рева двух совершенно самостоятельных сигнализаций. Он словно находился в какой-то прострации, и только в тот момент, когда увидел направленный на него пистолет Модеста, до него, видимо, стал доходить смысл происходящего.
"Руки!" - это крикнул Модест.
Побелевший как снег Савин медленно поднял руки и уже совершенно иным тоном произнес, обращаясь к Гоше:
"Что здесь происходит? Гоша… Георгий Александрович, объяснитесь".
"Хранилище!"
Савин наконец-то увидел распахнутую дверь хранилища, и если верить словам того же лаборанта Гоши, "лицо у него стало, как у покойника".
"Кто?! Вы видели, кто это сделал?" - едва двигая побелевшими губами, спросил он.
На рев сирены откуда-то из глубины коридора прибежал Кокин. В белом халате, в очках. Взволнованный и запыхавшийся.
"Что?.. Что случилось?"
И его же почти истеричный вопль:
"Господи! Кто-нибудь… Да позвоните же кому-нибудь! Ясеневу! Шумилову! - И, уже обращаясь непосредственно к Савину: - Михаил Леонидович… Что же это такое, а?"
Как рассказывали Модест с Гошей, Савин даже глазом не повел в сторону Кокина, хотя тот и являлся его непосредственным начальником, только скривился, словно сожрал цельный лимон без сахара, и, не отводя глаз от распахнутой двери хранилища, скомандовал тоном, не терпящим возражений:
"В хранилище! Я - первый, Модест - за мной! И ничего… ничего не трогать!"
И вот тут-то Кокин вновь проявился со своей истеричностью.
"Господи!.. Эта сигнализация… она перестанет когда-нибудь звенеть?! Модест! Да выключите же вы ее в конце концов!"
В этот момент еще никто не знал о пропаже опытного образца иммуностимулятора, и, анализируя первоначальную реакцию ведущих сотрудников шумиловской фирмы на попытку проникновения в святая святых лабораторного корпуса, Плетнев пытался разрешить пока что неразрешаемую задачку: мог ли кто-нибудь из этих двоих знать о готовящемся преступлении? Последующие события и разработка Савина позволили выдвинуть версию, что именно он мог быть тем самым "засланным казачком", не без помощи которого конкуренты Шумилова умыкнули его разработку, с этим вроде бы более-менее ясно. А что Кокин? Мог ли он быть причастен к этому похищению и, как дальнейшее развитие этой цепочки, - к убийству Савина?
Несмотря на авторитетное заключение судебно-медицинской экспертизы, Плетнев не верил в естественную смерть младшего научного сотрудника шумиловской лаборатории Михаила Савина.
И тот вывод, к которому, в конце концов, пришел Плетнев, был пока что однозначным. Проникновение преступников в спецхранилище и похищение опытного образца иммуностимулятора стали для Кокина таким же ударом, как и для самого Шумилова.
Хорошо, рассуждал Плетнев, если не Кокин, то кто еще мог сработать в паре с Савиным? Модест и Гоша исключались просто по определению, оставался Ясенев. Действительный член Академии наук, основной разработчик "Клюквы".
Чушь? Возможно. Однако после убийства Савина - он еще ни разу, даже мысленно, не произнес слово "смерть", ситуация резко изменилась и теперь можно было выдвигать самые неправдоподобные, казалось бы, версии. И Плетнев вновь возвращался к своей схеме, на которой прослеживались все телодвижения каждого из пяти фигурантов, которые оказались той ночью в "ненужном месте в ненужный час". Правда, был еще один человек, который находился в ту ночь в лабораторном корпусе, - уборщица Оксана, но она пока что в расчет не шла.
Итак, академик Ясенев! Он появился в хранилище чуть позже, уже после того, как успели сцепиться в словесной перепалке Кокин с Савиным. И случилась эта перепалка в тот момент, когда Модест, Кокин и Савин вошли в помещение хранилища.
Модест: "Вроде бы никого… Все цело?"
Савин: "Не знаю пока…"
И именно в этот момент, если опять-таки верить показаниям Модеста, "Кокин едва из штанов не выскочил", закричав на Савина:
"В конце концов!.. Я здесь старший и вы не имеете права брать на себя инициативу! И тем более… тем более входить сюда! У вас даже допуска нет!"
"У вас тоже его нет", - огрызнулся Савин, однако Кокин внимания на эти слова не обратил. Он подошел к сейфу, в котором хранился опытный образец "Клюквы", схватился за ручку, чтобы потянуть ее на себя.
"Что ты делаешь?! Черт… Руки!!!"
Это закричал Савин, бросаясь к Кокину, однако тот, если верить словам Модеста, "никак не мог врубиться в сущность происходящего".
"Что? Почему вы мне "тычите"?!" - взвился он.
Они стояли друг против друга "как два петуха в курятнике", и еще неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, если бы в коридоре не послышались торопливые шаги и в хранилище вбежал академик Ясенев.
"Что… что вы здесь делаете? - с порога закричал он. - Как вы открыли дверь?"
Кокин с Савиным молчал, и в ситуацию вмешался более рассудительный Модест:
"Это не мы, это грабитель… Надо бы милицию вызвать".
Однако вместо того, чтобы прислушаться к словам охранника, Ясенев почти заорал на него:
"Вон! Все вон отсюда!!! А вы, Модест или как вас там, отключите сигнализацию".
Модест помчался к пульту, и дальнейшее продвижение схемы вычерчивалось со слов Гоши, который стоял неподалеку от Савина с Кокиным.
Кокин: "Если вы, Савин, думаете, что после своей Сорбонны можете делать мне замечания… причем в таком тоне и в присутствии охранника…"
Однако Савин будто не слышал своего начальника, и Гоша не мог не обратить внимания на то, как на его лице застыла презрительная ухмылка.
"Что?" - не понял Кокин.
"Халат, говорю, у вас наизнанку, Николай Александрович. Примета плохая. Побить могут…"
Гоша обратил внимание на то, что этот, казалось бы, ничего не значащий факт заставил вдруг Кокина покраснеть, и тот поспешно стащил с себя действительно наизнанку надетый халат.
"Да, конечно, - пробормотал он, - могут и побить, если "Клюква" пропала".
"Типун бы вам на язык!"
Обстановка вроде бы разрядилась, и Гоша даже вспомнил, как в конце коридора показалась запыхавшаяся Оксана с ведром и щеткой в руках. Подбежала к ним, с трудом перевела дыхание.
"Ребята… случилось что? Господи! Ничего нигде не горит?"
"Слава Богу, не горит".
"Ой, как же я испугалась! - продолжала охать и стонать Оксана. - Думала, пожар… Да и окно разбили! Прибрать бы, наверное, надо… Я… я сейчас. Господи, хорошо, что не пожар!"
"Не трогайте ничего! - осадил ее Кокин. - И перестаньте верещать!"
"Да как же так? - уставилась на него испуганными глазами Оксана. - Николай Александрович… Ведь там же окно… разбитое! И стекла полно".
"Сказано вам, ничего не трогать!" - повысил голос Кокин, и в этот момент из спецхранилища вышел Ясенев.
"Ну?" - выдохнул Кокин.
"Никакой милиции и никакой паники! Ничего не пропало… Всем на свои места!"
Итак, ничего вроде бы не пропало, была всего лишь попытка ограбления, но вскоре после этого от "обширного инфаркта", когда у него в сердце словно "петарда разорвалась", гибнет один из подозреваемых, и уже этот факт, даже несмотря на то, что основным подозреваемым для него лично и для Турецкого оставался Глеб Шумилов, заставлял Плетнева вновь и вновь возвращаться к этой ночи в попытке зацепиться хоть за какой-нибудь крохотный хвостик, чтобы уже с его помощью размотать этот клубок. Впрочем, такие "хвостики", точнее говоря, крючки, у него были на каждого из этой пятерки, из которой он исключил Оксану. Уборщица. Она имела все основания находиться в этот ночной час в лабораторном корпусе, а вот что касается Кокина с Гошей, академика Ясенева и Модеста, то здесь, видимо, придется еще работать, работать и работать.
Убрав в ящик письменного стола вычерченную на листе ватмана схему, Плетнев поднял телефонную трубку и, когда послышался уже ставший привычным рокоток Гоши, произнес без особого нажима:
- Плетнев беспокоит. А где шеф? Я имею в виду Кокина.
- Да, здравствуйте, - заторопился Гоша. - А шеф… Его Шумилов вызвал.
- И как скоро он вернется?
- Ну-у нам, простым смертным, о подобном не докладывают, - несколько замявшись, произнес Гоша. - Может, я могу вам чем помочь?
- Что ж, вполне возможно и поможешь, - согласился с ним Плетнев. - Жду!
Предварительно постучав в дверь, на пороге появился Гоша, и Плетнев, кивнув на стул, предложил ему сесть. И уже после того, как лаборант умостился на стуле, спросил, буравя его лицо пристальным взглядом:
- Ты хорошо помнишь ту ночь, когда пытались украсть вашу "Клюкву"?
- Господи, да разве такое забывается!
- В таком случае у меня к тебе вполне конкретный вопрос. Что вы пятеро делали в лабораторном корпусе в столь поздний час, если на это не было никакой команды сверху? Я имею в виду приказ Шумилова.
- Работали! - как о чем-то само собой разумеющимся, сказал Гоша. И тут же заторопился скороговоркой, видимо сообразив, что подобный ответ совершенно ни о чем не говорит: - Здесь все работают, даже Оксана, уборщица, порой до утра остается, если не успевает прибраться вовремя.
Он замолчал было, но тут же заговорил вновь, несколько замявшись:
- Только я один - бездельник. Много ли ума надо, чтобы мышкам корм вовремя подсыпать… Но и я иногда ночую здесь, как говорится, совмещаю приятное с полезным.
- Не понял! - насторожился Плетнев.
- Да все очень просто, - пояснил Гоша. - Я за городом живу, и когда опаздываю на электричку…
- За городом - это где?
- Поселок "Ложь".
- Как, как?..
- Шучу, конечно. Просто у нас все так говорят. А если по делу, то поселок "Правда", по Ярославке.
- М-да, - согласился с ним Плетнев. - Где ложь, где правда, пойди-ка, разберись. Кстати, вы же в одной лаборатории работаете? Я имею в виду вас, Кокина и Савина.
- Да, Савин тоже с нами работал. Правда, на должности младшего научного сотрудника, хотя и вел самостоятельный раздел по иммуностимулятору. Шумилов его высоко ценил, очень высоко, и если бы не эта его смерть…
Он как-то очень уж по-бабьи вздохнул и развел руками. Мол, человек предполагает, а Бог располагает. Сегодня ты вроде бы король, а завтра по тебе уже отходняк поют.
- Выходит, Савин - молодой, перспективный ученый? - уточнил Плетнев. - А что Кокин?
- Кокин?..