На выложенном кафелем полу действительно лежал Игнат, в неестественно скрюченной позе, откинув за голову руку, в которой он все еще сжимал свой шлем.
- Господи!
Склонившись над Игнатом, Голованов разлепил ему веки, проверил пульс.
- Ну что, жив? - раздался сзади все тот же женский голос.
- Вроде бы как живой! - отозвался Голованов, набирая номер мобильного телефона Плетнева. - Антон? Это Голованов. Ты сейчас где?
- Въехал на Кутузовский, скоро буду у Шумилова.
- Значит, слушай сюда! Забудь про Шумилова и срочно двигай дальше по Кутузовскому. Запоминай адрес! Нужна твоя помощь! Буду ждать тебя во дворе!
- Что… случилось что-нибудь? С Игнатом?
- Случилось! Вроде бы как передозировка. Боюсь, как бы он до приезда "скорой" коньки не откинул.
- Твою мать! - выругался Плетнев, видимо не ожидавший ничего подобного. - Турецкому уже звонил?
- Нет еще. Жду!
- Так вы… вы знаете этого паренька? - раздался за спиной все тот же тревожный женский голос.
- В том-то и дело, что знаю, - отозвался Голованов, выбирая в "памяти" телефон Турецкого. Тот словно ждал его звонка и тут же спросил, не скрывая своей тревоги:
- Ну что?
- Хреново, Саша, очень хреново!
И он буквально в двух словах рассказал ему о том, в каком состоянии находится Игнат.
- Но он хоть живой? - взвился Турецкий.
- Пока что да! Но что с ним будет в ближайший час, не знаю. В общем, вызываю "скорую"! Без врачей и без капельницы здесь не обойтись. Потеряем парня.
- "Скорая"… Да когда она приедет твоя "скорая"?! - сорвался на крик Турецкий. - Хотя, впрочем… Ты вот чего… ты звони в "скорую", а я звоню Шумилову. Он говорил, что уже договорился с главврачом какой-то клиники неподалеку от дома, и тот будто бы пообещал ему в любой момент принять у себя Игната. Думаю, у них тоже есть своя "скорая"?
Он замолчал было, но тут же прорезался вновь:
- Сева, ты вот чего… помассируй ему грудь… может, искусственное дыхание… Продержаться надо, Сева, ну, хотя бы с полчаса…
- Поучи жену щи варить! - буркнул Голованов, пряча мобильник в карман. Присел около Игната, всмотрелся в его зрачки, еще раз прощупал пульс.
Парень пока что жил, но как долго он продержится, сейчас не знал никто.
- Вы забыли… вы забыли про "скорую", - напомнила ему женщина, которую, видимо, сам Бог послал этому дураку. - "Скорая помощь"… бывает, они быстро приезжают по вызову.
- Бывает, - согласился с ней Голованов, представив на секунду, в каком состоянии сейчас находится отец Игната, который уже ничем не может помочь своему сыну.
Господи, убереги от потрясений подобных!
Не отрывая глаз от Игната, Голованов отсчитывал минуты в ожидании хоть какой-нибудь помощи, как вдруг каким-то, казалось бы, давно забытым шестым чувством почувствовал, что из парня уходит жизнь. Сунув свой мобильник в руки вконец растерявшейся женщине, которая, словно курица на насесте, все это время кудахтала, причитая, на лестничной площадке, и приказав ей, чтобы опять звонила в "скорую", он склонился на Игнатом и, вспоминая навыки армейского спецназа, начал массировать его грудь в области сердца. Вроде бы помогло, по крайней мере, парня перестало трясти и он чуть-чуть приоткрыл глаза.
- Ты меня слышишь, Игнат? - с присвистом выдохнул Голованов.
Губы парня шевельнулись, и уже из этого можно было понять, что он его слышит.
Впрочем, спроси тогда кто-нибудь Голованова, что бы ему это дало, он бы и сам не смог ответить, но это уже было что-то, и он почти крикнул, склонившись над парнем:
- Держись, Игнат! Держись! "Скорая" уже на подлете.
Он снова начал массировать грудную клетку, делая искусственное дыхание, и в эту минуту с улицы послышался сначала вой сирены подъехавшего "реанимобиля", а потом грохот кулаков Антона Плетнева, который пытался вломиться в подъезд.
- Господи, наконец-то! - перекрестилась невольная спасительница Игната, бегом припустившись по лестнице вниз.
Не прошло и минуты, как на лестничной площадке уже стояли Антон, двое санитаров с носилками и молодая, красивая врачиха с чемоданом "экстренного вызова" в руках. Приказав Голованову "не мешаться", она приподняла веки Игната, после чего прощупала его пульс, что-то пробормотала сквозь зубы и полезла в свой чемоданчик за шприцем…
Игнат даже не дернулся от укола, видимо, не почувствовав его.
Она снова наполнила шприц какой-то дрянью… потом еще и еще, и Игнат ни разу не прореагировал на уколы.
Спустя какое-то время, она снова приподняла его веки, всмотрелась в зрачки и негромко произнесла:
- Будет жить! Но если бы мы задержались на полчаса…
И безнадежно махнула рукой.
Потом покосилась неприязненным взглядом на Голованова, который все это время стоял чуть в сторонке от нее, и спросила:
- Это вы его отец?
- С чего бы это?! - возмутился Голованов, который ожидал от этой красавицы в крахмально-белом халате врачебное "спасибо", а ему вместо этого.
- А кто же вы?
- Совершенно случайно здесь. Вот эта женщина попросила помочь.
- А вы кто, бабушка его?
- Да нет же, - пожала плечами женщина, - никакая я не бабушка. Просто вышла из квартиры, чтобы в магазин пойти, а тут этот молодой человек на полу корчится. Вот я и попросила этого мужчину помочь.
На помощь Голованову, который не очень-то хотел раскрываться, пришел Плетнев:
- Отец этого мальчика уже в клинике, он только что звонил мне. Так что, думаю, нам не стоит задерживаться здесь.
- А вы кто будете?
- Какое это имеет значение? - хмыкнул Плетнев, и на его лице расплылась широченная улыбка, при виде которой Голованов едва сдержался, чтобы не присвистнуть. - Главное, что меня зовут Антоном. Антон Плетнев! А вас, простите, как звать-величать?
И вот тут-то она "поплыла":
- Катя!
- Так вы что, не "скорая помощь"? - попытался внести свою посильную лепту Голованов. - Я вызывал "скорую помощь".
- Ждите, товарищ, ждите! - громыхнул баском один из санитаров, ожидавший команды, когда можно будет кантовать больного, чтобы отнести его в "реанимобиль", где уже, судя по всему, наготове были и капельница с раствором и прочая хренотень. И пояснил, словно приговор огласил: - Клиника Бориса Андреева!
Голованов невольно усмехнулся: пожалуй, именно так человеческая драма превращается сначала в фарс, а потом, глядишь, и в любовь. М-да, шкафоподобный Антон Плетнев, при одном только виде которого пленные боевики начинали давать показания, и стройная, чем-то похожая на весеннюю березку в своем белом халате врач-нарколог по имени Катя… И всему виной наркоман Игнат Шумилов! Ну, чем не российско-бразильский сериал, закрученный на человеческих страстях и человеческих несчастьях?
А Плетнев уже распускал свои перья, набирая темпы танца влюбленного петуха.
- Надеюсь, вы позволите мне сопровождать больного? По крайней мере об этом просил меня его отец.
- Да, конечно! О чем разговор?! Да и ребятам поможете донести больного.
Когда въехали в ворота наркологической клиники Бориса Андреева и "реанимобиль" остановился у широко раскрытых дверей "Приемного отделения", к машине тут же подбежали отец Игната с Турецким, и Шумилов, провожая глазами каталку, на которой санитары увозили в реанимационную палату его сына, спросил, по-собачьи преданно заглядывая в глаза Кати:
- Ну что?.. Да говорите вы, ради Бога!
- Вы хотите спросить, будет ли жить?
- Да! Да, да, да!
- Могу вас успокоить - жить будет. Мы сделали все, что могли, так что состояние сейчас стабильное.
- Господи! Милостивый Господи… - зашевелил губами Шумилов, однако Катя посчитала нужным уменьшить его эйфорию:
- Однако должна предупредить вас, что Игнат сейчас очень слаб. И все это время я держала его на капельнице. Судя по всему, он ширнулся слишком сильной дозой и… и неподготовленность организма, к тому же ослабленного другим препаратом… Короче говоря, если бы не та женщина из подъезда, которая увидела его на лестничной площадке, и не вмешательство того мужчины, его бы сейчас увозили совершенно в другое место.
- Что, настолько все было серьезно? - глухим, каким-то совершенно чужим голосом спросил Турецкий.
- Да! - довольно жестко подтвердила Катя. - Более чем серьезно. И ежели хотите знать, то морг сегодня не досчитался еще одного клиента.
- Ну-у, вы уж того… - нахмурился Турецкий, которого каждое слово этой изящной, молодой женщины било так, словно по его голове стучали кувалдой. - Вы бы уж выбирали выражения… все-таки… все-таки здесь его отец.
- А зачем мне щадить чувства папаши этого мальчика? - огрызнулась Катя. - Я все-таки на данный момент врач-нарколог, а не психотерапевт!
Она покосилась было на своего шефа, который, судя по его выражению лица, уже привык к подобным перепалкам, и, видимо, посчитала нужным озвучить предварительный диагноз:
- Не исключена вероятность того, что Игната посадили на синтетический наркотик, психостимулирующий, судя по всему очень сильный аналог кокаина. Но сегодня, видимо, он не смог его достать и поэтому укололся героином.
- Вы… вы сказали "укололся"? - сглотнув подкативший к горлу комок, спросил Шумилов.
- Да! - кивком подтвердила Катя. - Укололся.
- Но ведь он же никогда до этого… Да и вены у него были чистые!
Катя скорбно смотрела на отца Игната. Вроде бы взрослый человек, умный, судя по всему, имеет свое собственное большое дело, а по жизни - семилетний ребенок.
- Вы меня простите, но я самолично продезинфицировала ему эту ранку от укола. К тому же… к тому все когда-то бывает в первый раз.
Она вдруг улыбнулась неожиданно мягкой улыбкой и так же мягко произнесла:
- А сейчас простите меня, но я должна посмотреть больного.
Вконец расстроенный Шумилов уставился растерянным взглядом на главврача, однако тот только руками развел. Мол, извиняйте, господа хорошие, но Катя - врач от Бога, и ей надо верить.
Глава 12
Сразу же после общения с операми из ведомства генерала Васильева, которым Голованов выложил всю информацию по "кутузовскому" пушеру, он позвонил подруге Людмилы Степановны Самсоновой, которую, оказывается, уже предупредил о его звонке генерал Самсонов, и поэтому предварительный разговор с Осокиной прошел без особенного напряга.
- Марина Васильевна, я хотел отнять у вас полчаса вашего времени, чтобы поговорить об убитой.
- Господи, какое страшное слово! Убитая… До сих пор не могу поверить, что это о Людочке Самсоновой.
- Да, согласен с вами - слово страшное. И поэтому я хотел бы прояснить для себя некоторые детали ее жизни. Если я не ошибаюсь, вы много лет дружили с Самсоновой?
- Господи, да о чем вы говорите! Считай, всю жизнь! Как говорит моя дочь, сейчас столько не живут, сколько ты с тетей Людой дружила.
- Так вы не против нашей встречи?
- Иначе я бы и не разговаривала с вами, - резонно заметила Осокина. - Тем более, что я действительно не верю в выводы следственных органов.
В ее словах прослеживались нотки старомосковской интеллигенции, и Голованов не мог не отметить этого. "Я не верю в выводы следственных органов…" Подобное не часто услышишь даже в самых продвинутых кругах.
- В таком случае, где и когда? Я мог бы и к вам домой подъехать, или предложить вам чашечку горячего шоколада в каком-нибудь кафе?
- Молодой человек, вы мне явно льстите, - рассмеялась Осокина. - Ну кто бы из моих подруг отказался от чашечки кофе или тем более горячего шоколада в приличном кафе?
- В таком случае, когда?
- В любое, удобное для вас время.
Марина Васильевна предложила "посидеть" в "Шоколаднице", которая находилась в двух шагах от ее дома, и уже через час официантка составляла с подноса на столик чашечки с горячим шоколадом, от запаха которого можно было захлебнуться слюной.
- Что еще? - спросила она. - Горячие пирожки, бутерброды, пирожное?
- А давайте-ка всего понемногу, - махнул рукой Голованов, вспомнив, что у него с утра даже крошки маковой во рту не было. - Кстати, с чем пирожки?
- Как обычно: с мясом и сладкие.
- Вы с чем предпочитаете, Марина Васильевна?
- Сладкие.
- А мне с мясом, пожалуйста. Да побольше.
- Вы же разоритесь так, Сева! - воскликнула Марина Васильевна, с удивлением рассматривая плечистого, весьма интеллигентного на вид мужика, который годился ей в сыновья. - К тому же, насколько я понимаю…
- Господи, да имею я право хоть раз в жизни попить кофе с настоящей москвичкой?! К тому же, должен вам признаться, я очень хочу есть.
- Что ж, благодарю вас за комплимент. Не каждый день в наши-то времена дождешься подобного.
Осокина отпила глоток шоколада, как-то очень красиво надкусила "корзиночку", удовлетворенно кивнула головой, которую украшала прическа из слегка подкрашенных, взбитых волос, положила пирожное на тарелочку и негромко произнесла:
- Спрашивайте, Сева. А то ведь сейчас принесут ваши любимые пирожки с мясом, и тогда, насколько я могу догадываться… Спрашивайте!
- Вы действительно очень хорошо знали Людмилу Степановну? Я имею в виду в такой степени, что она доверяла вам даже то, что порой и родне не расскажешь?
- Да! Пожалуй, именно так я могла бы определить наши отношения.
- В таком случае, вы знали о том тайничке, который находился в ее спальне?
- Естественно! И Людочка не раз доставала при мне свои побрякушки.
- Это были действительно "побрякушки" или все-таки…
- О чем вы говорите, Сева! Это были очень дорогие украшения, которые в свое время дарил ей ее художник. Я имею в виду второго мужа Людочки. Причем многое из того, что он дарил ей, было авторскими работами, и можете представить, сколько сейчас все это могло бы стоить.
- А кто еще мог бы знать об этом тайничке?
- Ну-у, я конечно не могу сказать точно, кто бы МОГ ЗНАТЬ, но знали о нем немногие.
- То есть, это был весьма ограниченный круг лиц, которым доверяла Самсонова.
- Да, - согласилась Осокина. - Пожалуй, именно так.
В этот момент, с горкой горячих пирожков на блюде, к столику подошла официантка, и Голованов вынужден был переменить тему на более нейтральную:
- Насколько я понимаю, Людмила Степановна умела ценить не только дружбу, но и родственные связи? По крайней мере, мне так показалось.
- Возможно, вы судите по тому, как она приняла генерала Самсонова?
- Да.
- Пожалуй, вы правы, - задумавшись, произнесла Осокина. - Она умела дружить и ценила в людях это качество. К великому сожалению, столь редкое в наше время. А насчет родственных связей… Она же детдомовская, а все детдомовские мечтают иметь большую настоящую семью. Но… У Людочки, к великому сожалению, не было детей, а у ее художника была всего лишь одна племянница, о которой, наверное, вы уже все знаете.
- Только то, что она также претендует на квартиру Людмилы Степановны.
- И все? - В явном удивлении Осокина вскинула подведенные брови. - Разве Яков Борисович вам ничего не рассказывал?
- О Григорьевой?! - удивился Голованов. - Нет.
- Впрочем, он мог и не знать этого. Людочка уже давно как бы для себя лично похоронила эту женщину.
- А что?.. Чего он мог не знать? - забыв про надкусанный пирожок, насторожился Голованов. - И с чего бы вдруг она ее похоронила?
- О-о-о, это длинная история и неприятная. Давайте-ка сначала сладенького чего-нибудь съедим. Чтобы не так мерзко рассказывать было.
…Когда Марина Васильевна замолчала, скорбно улыбнувшись при этом, Голованов понимающе кивнул и негромко спросил, стараясь не выдать своего интереса:
- И что, сын Григорьевой все еще баланду лагерную хлебает?
- Да ну, о чем вы говорите! - махнула рукой Осокина. - Он уже давно на свободу вышел, пожалуй, и двух лет не отсидел.
По ее увядающему, но все еще красивому лицу столичной интеллигентки скользнула гримаса язвительно-уничтожающей ухмылки.
- Людочка, царство ей небесное, старалась в людях только хорошее видеть, верила им, и как-то сказала мне, что Павла досрочно освободили, якобы за примерное поведение, как исправившегося человека.
- Что, появилось чувство собственной вины за искалеченную жизнь парня?
- Вроде того, - согласилась с Головановым Осокина. - По крайней мере, корила себя за то, что не забрала свое заявление обратно.
- Ну а вы?.. - осторожно, так, чтобы не спугнуть разговорившуюся старушку, спросил Голованов: - Вы верите в исправившегося Павла Григорьева? Насколько я понимаю, вы и его самого и его матушку тоже знали неплохо?
- Ну, насчет того, чтобы "знать неплохо", это пожалуй слишком сильно сказано, но встречаться приходилось… в доме художника.
Она почему-то мужа Самсоновой упорно величала художником, ни разу не назвав его по имени-отчеству.
- И?..
- Да как вам сказать? - не очень-то уверенно произнесла Осокина. - Порой так бывает, что прожил с человеком всю жизнь, но так до конца и не узнал его, а тут…
- И все-таки? - настаивал Голованов.
- Надежда, мать Павла, изначально показалась мне неприятным человеком. И она, кстати, тоже почувствовала во мне антипода, и была бы ее воля отодвинуть меня от Людочки, она бы всенепременно сделала бы это. А вот что касается ее сынка… Вы знаете, есть такая категория людей, которые хотели бы жить широко и красиво, но за чужой счет, так вот Павел Григорьев именно к таким и относится.
- И его досрочное освобождение за "примерное поведение"…
- Думаю, что это показуха. К тому же он неплохой артист по жизни, и кто-то, видимо, купился на это.
Расспрашивая Осокину о сыне Надежды Григорьевой, которая теперь тоже претендовала на квартиру Самсоновой, Голованов приготовил вопрос, который он уже не мог не задать:
- Скажите, а Григорьевы могли знать о существовании тайничка в спальне Самсоновой?
Марина Васильевна вскинула на Голованова удивленно-вопросительный взгляд, в ее глазах застыл невысказанный вопрос, и она как-то очень тихо произнесла:
- Вы намерены предположить, что…
- Упаси Бог! - поднял руки Голованов. - Просто может быть приговорен ни в чем неповинный человек, и мне нужно определить тот круг знакомых и друзей Людмилы Степановны, кто мог бы знать о ее тайничке.
- Да, конечно, - согласилась с ним Осокина. - А что касается племянницы художника… Конечно же знала! Ведь этот тайник делал ее муж… слесарь. И я… я даже не сомневаюсь, что об этом мог знать и Павел.
Проводив Осокину до подъезда и пообещав ей "прийти на ее пироги", Голованов вернулся к машине и, уже сидя в салоне, постарался осмыслить рассказ женщины, которая была в курсе всего, чем жила ее подруга с тех самых пор, как ушел из жизни художник. И еще раз удивился тому, с чего бы вдруг следователь прокуратуры зациклился на одной-разъединственной версии. Впрочем, всего того, что только что узнал он сам, тот следак мог и не знать. И уже одно это давало хоть какую-то надежду на пересмотр уголовного дела, возбужденного по статье 105, часть 2, "Предумышленное убийство".
Порывшись в записной книжке, Голованов нашел телефон Маурина и тут же набрал его, не особо надеясь на "теплую встречу". И не ошибся в своем предчувствии.