- Убит Миронов! И тот, второй, тоже! Дворник сам помогал их на извозчика укладывать. Говорит, прямо в висок…
- С кем у тебя еще связь?
- Ни с кем. Только с Мироновым.
- А сейчас не было за тобой слежки?
- Не было. Я больше часу по городу колесил.
Рахуба вздохнул с облегчением.
- Время-то уходит! - напомнил Золотаренко.
- Не трясись, - со злобой проговорил Рахуба, - развалишься! Если Миронов убит, до тебя еще не скоро доберутся, мертвый не выдаст… - Он откинулся на груду мягкого тряпья, сложенного за спиной, с минуту молчал, раздумывая, - на лбу у него вздулась толстая вертикальная складка - и вдруг процедил сквозь зубы грязное ругательство:-…одно к другому, как нарочно…
Положение действительно было аховое. Через три дня за Рахубой должна была прийти шаланда из Румынии: задерживаться в Одессе он не мог. Но и уехать, не выполнив ни одного из имевшихся у него заданий, тоже было невозможно. Все было бы просто сделать с помощью Миронова, имевшего постоянную связь с центром. Теперь же приходилось искать другие пути. У Рахубы были еще явки, но для того, чтобы плутать по ним, необходимо время. На худой конец можно было бы послать Золотаренко, но Рахуба не хотел оставаться один: с больной ногой без помощника из Одессы не выберешься.
Все это он, не таясь, поведал Золотаренко. Вывод был таков: нужен еще один человек.
- Есть у тебя кто-нибудь подходящий на примете? - спросил Рахуба.
Золотаренко подумал и сказал, что такой человек имеется.
Осенью восемнадцатого года красные расстреляли мужа его родной сестры: он владел на Херсонщине пятью мельницами и сотрудничал с немцами, когда те хозяйничали на Украине. Сестра не надолго пережила его: в конце того же года она померла от тифа. Остался сын. Сейчас ему двадцать один - двадцать два года. Парень гайдамачил за Центральную раду, служил у Деникина, а затем долгое время состоял в повстанческом отряде известных на Херсонщине эсеров и националистов братьев Смагиных. Когда отряд ликвидировали, он с полгода скрывался у какой-то бабенки недалеко от Серогоз. Но и там спокойно не усидел: заварил какую-то кашу, убил комбедовца. Пришлось удирать. Парень раздобыл где-то бумаги демобилизованного красноармейца и подался к родному дядюшке. Вот уже третий месяц живет на птичьих правах в Одессе, на Ближних Мельницах. Его давно бы надо пристроить к "настоящему делу", да все как-то случая не было…
- Уверен ты в нем? - спросил Рахуба.
- Как в себе. Парень битый!
- А убеждения у него какие?
Золотаренко пожал плечами:
- Какие убеждения! Красных ненавидит - вот и все его убеждения. Да сами увидите. Завтра схожу за ним, приведу.
- Не завтра - сейчас! - твердо сказал Рахуба. - Сразу же и отправляйся. К утру чтобы был здесь!
- Далеко это… - уперся было Золотаренко.
Рахуба нетерпеливо сморщился:
- Разговаривать ни к чему! Минуты нельзя терять. Стой! Как его звать-то, племянника твоего?
- По новым документам - Алексей Николаевич Михайленко…
"ПЛЕМЯННИК" ЗОЛОТАРЕНКО
Лампа стояла на стуле. Его высокая спинка отгораживала Рахубу от света, и, войдя в каморку, Алексей увидел только большую, закутанную в старое одеяло ногу, вытянутую на топчане. Из одеяла торчала белая пятка с твердыми расплющенными краями.
- Вот это он и есть, племяш мой, - сказал Золотаренко, входя следом за Алексеем и затворяя за собой дверь.
Сдвинув брови, "племяш" силился разглядеть Рахубу. Высокий, с прямыми костистыми плечами, он стоял, держа руки по швам, слегка разведя локти, и эту военную выправку, которую не мог скрыть даже чужой мешковатый пиджак, прежде всего отметил Рахуба. Видимо, служба у Деникина не прошла даром для племянника Золотаренко.
- Как звать? - спросил Рахуба.
- Михайленко Алексей, - четко, как и полагается докладывать начальству, отозвался парень.
- Я спрашиваю настоящее имя.
- Какое еще настоящее?… - "Племяш" нахмурился и взглянул на Золотаренко.
- Говори, говори, - подбодрил тот, - все говори, не сомневайся. В жмурки играть нечего!
- Ну, Василенко… Алексей Николаевич Василенко.
- Садись, Алексей Николаевич.
Рахуба, кряхтя, передвинул больную ногу к стене, освобождая место.
Алексей сел, сложил на коленях большие руки.
- Расскажи, что ты за человек? - предложил Рахуба.
- Человек я обыкновенный, - сказал Алексей простовато. - Демобилизованный красноармеец. По причине болезни отпущен вчистую.
- Что за болезнь?
- Желтуха Заболевание печени,
- И документ есть?
- Есть.
Рахуба помолчал, прищурился и спросил в упор:
- А если хозяин объявится?
- Какой хозяин?
- Не придуривайся! Хозяин документов.
Одно мгновение Алексей настороженно смотрел на Рахубу, потом отвел глаза и глухо выговорил:
- Не объявится!…
- Ясно! - Рахуба придвинулся к нему. - А как докажешь. что ты есть Василенко?
- Кому доказывать?
- Хотя бы мне.
Алексей поерзал на топчане и снова нерешительно оглянулся на Золотаренко.
- Доказать нетрудно, - медленно проговорил он. - Только больно много вы с меня спрашиваете, гражданин… не знаю даже, как вас величать. Если уж начистоту, так начистоту. Мне ведь тоже жить охота!
"И впрямь, битый!…" - подумал Рахуба.
Парень казался ему подходящим. Смущало только одно обстоятельство: племянник Золотаренко был птицей перелетной, а Рахуба предпочел бы сейчас иметь дело с человеком солидным, оседлым. Таких легче держать в руках.
Однако приходилось рисковать. К тому же рекомендация Золотаренко, который за эти дни показал себя абсолютно надежным человеком, тоже кое-чего стоила.
- Ну ладно, - сказал он, - коли так… Ты про "Союз освобождения России" слышал?
- Доводилось…
- Так я его полномочный эмиссар полковник Рахуба.
Наблюдая за "племянником" Золотаренко, Рахуба с удовлетворением отметил, что при слове "полковник" у того, будто сами собой, по-строевому раздвинулись плечи. "Военная косточка, деникинец!…"
Желая усилить впечатление и в то же время показать, что Алексей внушает ему доверие, Рахуба слегка отодвинул стул. Тень отскочила в угол. Свет упал на заросшее лицо эмиссара с сильной челюстью и широким, наползающим на глаза лбом.
- Теперь давай начистоту! - сказал он. - Мне нужен человек для серьезного поручения. Сам я, как видишь, из строя выбыл, угодил здесь в одну переделку…
Алексей наклонил голову: знаю.
- Он, - Рахуба указал на Золотаренко, - советует использовать тебя. Вот я и хочу знать, будешь ты работать для великого дела освобождения России или, как некоторые, уже продался большевикам?
- Насчет этого не извольте беспокоиться! Пускай, господин полковник…
- Называй по фамилии, без чинов.
- Виноват… Пускай дядя Валерьян скажет, можно мне доверять или нет.
Тон у Алексея был нетерпеливый, даже грубоватый, и это подействовало на Рахубу сильнее, чем если бы Алексей стал клясться и уверять его в преданности.
- Ладно, - кивнул Рахуба, - документы покажи.
Алексей порылся в кармане и протянул ему справку о демобилизации и бумагу, выданную тульским военным госпиталем. Затем, подпоров подкладку пиджака, он вытащил небольшой пакет, завернутый в кусок черного лоснящегося шелка.
- Это мои, настоящие…
Из пакета был извлечен аттестат зрелости выпускника 1-й херсонской мужской гимназии Василенко Алексея и заверенная печатью справочка, в которой говорилось, что вольноопределяющемуся 1-го симферопольского добровольческого полка Василенко "поручено заготовление продовольствия в деревнях Дубковского уезда".
Рахуба тщательно просмотрел документы.
- Бумаги правильные. На, спрячь… Нужно будет еще один документик составить. - Он обернулся к Золотаренко:- Принеси-ка, что нужно для письма.
Пока Золотаренко ходил за бумагой, пером и пузырьком с чернилами, Рахуба спросил:
- Ты украинец?
- По отцу, мать русская.
- Украинский язык знаешь хорошо?
- Как русский.
Вернулся Золотаренко. Рахуба сказал, улыбаясь одними губами:
- Проверим твою грамотность, господин бывший гимназист. Ну-ка, пиши!…
Алексей пристроил бумагу на стуле возле лампы.
- Я, Василенко Алексей Николаевич, - начал медленно диктовать Рахуба, - проживающий ныне… написал?… по документам убитого мною красноармейца…
Алексей бросил перо:
- Вы что?!
Рахуба уперся в него темными сверлящими глазами:
- А ты как думал, уважаемый? Ты, может, считаешь, что мы в бирюльки играем? Решил идти с нами, так не оглядывайся! И знай: если оправдаешь доверие, эта бумага после нашей победы сделает тебе карьеру. А нет… - Рахуба, помолчав, растянул губы в подобие улыбки. - Мы тебя искать не станем: чека найдет. Понял?… Ну что, будешь писать?
Несколько мгновений в каморке стояла тишина. Алексей напряженно думал, уставясь на белый тетрадный листок, и взял перо.
- Давайте! Все равно уж!… - и написал все, что ему продиктовал Рахуба:
"…убитого мною красноармейца Михайленко, который по случайному совпадению оказался моим полным тезкой, даю подписку в том, что добровольно вступаю в "Союз освобождения России". Все приказы и распоряжения Союза с сего дня являются для меня непреложным законом. Клянусь, не щадя жизни, бороться, чтобы искоренить большевистский режим на всей земле Российского государства".
- Подпишись разборчивей, - сказал Рахуба.
Затем по его требованию Алексей обмазал большой палец чернилами и приложил его к бумаге.
Рахуба взял листок, помахал им в воздухе и, аккуратно сложив, спрятал во внутренний карман куртки. Удовлетворенно проговорил:
- Ну вот, теперь побеседуем…
ПОСЛЕДНИЕ НАСТАВЛЕНИЯ
Оловянников и Инокентьев ждали Алексея там же, где и в прошлый раз.
- Для начала неплохо, - сказал Оловянников, выслушав его подробный доклад.
Результаты встречи с Рахубой были самые обнадеживающие: шпион дал явку и два пароля. Один общий: "Продам два плюшевых коврика", отзыв: "Берем по любой цене". Другой для непосредственной связи с руководителями организации, служивший для опознания специальных агентов "Союза освобождения России": "Феоктистов ищет родственников", отзыв: "Родственники все в сборе".
Рахуба поручил Алексею лично связать его с организацией.
- Вот этого делать как раз и нельзя, - сказал Инокентьев. - У нас задача другая: создать вокруг Рахубы пустоту. Тогда он будет вынужден сделать Михалева своим поверенным в делах.
- Что же ты предлагаешь? - спросил Оловянников.
- Михалев должен вернуться к Рахубе и сказать, что на явке был, но в дом не зашел. Показалось, мол, что-нибудь подозрительным. Рахуба даст другую явку: эта, по-видимому, у него не единственная.
- Ну, а дальше что? Вторая явка тоже покажется подозрительной? И третья? И так далее?
- Много не потребуется, - сказал Инокентьев. - Не забывай, что через три дня Рахуба собирается уносить отсюда ноги. Если поставить его в безвыходное положение, он перед отъездом отдаст не только все явки, но и те документы, которые привез.
- Отдаст ли?… - Оловянников с сомнением выпятил губу.
- Не отдаст - сами возьмем!
- Сами - это мы давно могли сделать. Важно, чтобы именно Михалев их передал или хотя бы через его посредничество. Если Рахуба не доверит ему бумаги, значит, вся наша затея лопнула: человека мы в организацию не введем. Действовать надо крайне осторожно. И так слишком уж много неудач у этого Рахубы: покалеченная нога - раз, провал Краснова-Миронова- два, теперь провал запасных явок. Как бы не спугнуть его, он ведь тоже, надо думать, не лыком шит. Учти, что, если Михалев не оправдает его доверия, под сомнение попадет и Золотаренко.
- А если наладить Рахубе связь с подпольем, Михалев и вовсе окажется в стороне, - возразил Инокентьев. - Его услуги могут не понадобиться.
- Положим, на этот счет я спокоен, - сказал Оловянников. - Людьми они не швыряются, не так уж у них густо. Михалев для них просто находка: махровый деникинец, гайдамачил на Херсонщине, комбедовца убил - шутишь ты, что ли! Сейчас, наоборот, надо, чтобы у Михалева все шло без сучка, без задоринки, пусть Рахуба уверует в него окончательно. Ты как считаешь, Михалев?
- По-моему, правильно, - сказал Алексей. - Если удастся свести его с кем-нибудь из подполья, я в этом подполье стану фигурой: как-никак доверенное лицо самого полковника Рахубы!
- Рекомендация хоть куда! - усмехнулся Оловянников. - Подумай, Василий Сергеич.
Инокентьев потер кулаком подбородок и не ответил.
Тогда Оловянников заговорил как о решенном деле:
- С этого дня, Михалев, переходишь на полную конспирацию. Связь держи через Золотаренко, он знает как. В дальнейшем сам сможешь приходить сюда, но только не сразу. За тобой, вероятно, установят слежку, по крайней мере на первых порах.
- Ясно.
- Вопросов больше нет?
- Нет.
- Когда пойдешь на явку?
- Прямо сейчас.
- Добро.
Алексей встал.
- Погоди, еще не все. Надо кой-чего сказать на прощание…
Оловянников, щурясь, снизу вверх посмотрел на Алексея. В углах его губ легли жесткие скобки морщин, и лицо начальника разведотдела в миг утратило свое обычное добродушное выражение. Таким Алексей еще не видел его.
- Я думаю, учить тебя нечему, - не то утверждая, не то спрашивая, произнес Оловянников. - Однако напомнить хочу… От тебя сейчас на восемьдесят процентов зависит успех операции. Мы возлагаем на нее большие надежды. Завалишь - вся ответственность ложится на тебя. Делай выводы…
- Сделаю, - сказал Алексей и надел фуражку. - Можно идти?
- Ступай. Желаю удачи.
Инокентьев вышел проводить Алексея.
На лестничной площадке он искоса, как при первом их знакомстве у Синесвитенко, внимательно заглянул ему в глаза:
- Ну, парень, в добрый час!
И во взгляде старого чекиста Алексей вдруг уловил простую человеческую тревогу за него. Это было так же неожиданно, как суровость на лице Оловянникова.
Теплея от благодарности, Алексей сказал растроганно:
- Обойдется, Василий Сергеевич.
- В добрый час, - повторил Инокентьев.
Он стоял на площадке, пока Алексей спускался по лестнице. Уже внизу, перед выходом на улицу, Алексей услышал, как на втором этаже мягко захлопнулась обитая войлоком дверь.
Со стороны все выглядело очень буднично. Шел по улице парень. Шел ни быстро ни медленно, как ходят люди, которым торопиться некуда, а гулять без дела не привыкли. И никому, конечно, в голову не пришло бы, что путь этого парня лежит в неизвестность, в сумеречный, полный неведомых опасностей мир, о существовании которого не всякий и догадывается.
И вход в этот мир выглядел тоже довольно заурядно.
Небольшой парадный подъезд. Над подъездом - навес, украшенный подзором из кованого железа.
Внутри - широкая лестница. Многоцветные витражи в оконных проемах.
Высокий первый этаж -десять ступенек вверх, и дверь направо. На двери потемневшая от времени медная дощечка. Алексей с трудом разобрал на ней фамилию хозяина квартиры:
"Баташов А. Е."
Алексей трижды нажал кнопку электрического звонка.
Очень долго в квартире не было слышно ни малейшего шороха. А потом сразу, будто человек, затаившись, все время стоял по ту сторону двери, раздался низкий рокочущий мужской голос:
- Кто там?
- Баташова можно видеть?
- Зачем вам Баташов?
- По делу.
- Нету Баташова! Уехал.
Опять длительная пауза. Алексей и тот, за дверью, с минуту молчали, прислушиваясь.
Приблизив губы к дощечке с фамилией, Алексей проговорил:
- Прошу передать Баташову, дело важное.
Человек за дверью нерешительно покашлял. Но вот загремели запоры. Дверная створка, взятая на цепочку, слегка приотворилась.
За дверью было темно. В образовавшуюся щель кто-то, невидимый Алексею, разглядывал его. Недовольно спросил:
- Какое еще дело?
- Насчет плюшевых ковриков. Могу уступить пару.
Его собеседник прочистил горло.
- Зайдите через полтора часа, - сказал он, - я узнаю…
Дверь захлопнулась.
Алексей взглянул на свои железные карманные часы. Было около четырех. Выше этажом щелкнул замок, и послышались голоса. Алексей спустился по лестнице, вышел на улицу и побрел от дома, ища, где бы укрыться до назначенного времени.
Навстречу попадались озабоченные домохозяйки. Несколько ребятишек, сойдясь возле рекламной тумбы, не по-детски серьезно и тихо беседовали. На перекрестке стояла двухколесная ручная тележка; босой и оборванный тележник дремал, сидя на бровке тротуара, в привычном и, очевидно, безнадежном ожидании работы. Пройдя несколько кварталов, Алексей увидел за углом тенистый скверик, обнесенный решетчатой оградой, и свернул в него.
У входа сидели две девушки.
Алексей прошел мимо них в конец узкой аллейки и сел на скамью под густым навесом сиреневого куста. Звонкими голосами, разносившимися по всему скверу, девушки обсуждали какого-то Фильку. Обе видели, как Филька гулял по Дерибасовской с рыжей Катькой и на Катьке была та самая "цапка с голубым камешком", которую еще только на прошлой неделе носила Марта с Ришельевской улицы. Сойдясь на том, что Филька - это такой негодяй, каких еще свет не видел, и что ему надо устроить "зеленую жизнь", девушки ушли, решительно стуча деревянными подошвами. В скверике стало тихо.
Немного погодя на их место приплелся высокий старик в соломенной шляпе и черном долгополом рединготе. Он достал из кармана газету, вздел на нос пружинное пенсне на шелковой тесемке и погрузился в чтение.
Время тянулось медленно. Алексей откинулся на спинку скамьи, вытянул усталые ноги и не заметил, как задремал.
Очнулся он оттого, что кто-то, покряхтывая, опустился рядом на скамью. Он услышал сипловатое дыхание и шелест бумаги.
Приоткрыв глаза, Алексей покосился на непрошеного соседа. Сначала он увидел стоптанные штиблеты с торчащими из них ушками, затем полосатые брюки, острое колено и, наконец, полу черного сюртука. Рядом сидел тот самый старик в рединготе, который читал газету у входа.
"Какого черта? - насторожился Алексей. - Что ему там не сиделось?…"
Старик повздыхал, устраиваясь поудобнее, и снопа развернул газету.
"В тень перебрался, - подумал Алексей. - Другой скамейки не нашел, старая перечница!…"
Он решил выждать немного и уйти.
Прошло несколько минут. Алексей не шевелился. Старик шелестел бумагой. По соседней аллейке протопали и смолкли, удаляясь, чьи-то шаги. Тогда Алексей сделал движение, будто просыпаясь, и в этот момент старик заговорил.
- Одну минуточку, - произнес он вполголоса, - посидите еще чуть-чуть, надо сказать пару слов. Только, ради бога, не меняйте позу. Сделайте вид, что спите…
Алексей замер от неожиданности.
Наклонившись, будто вчитываясь во что-то, напечатанное внизу газетного листа, старик в рединготе проговорил, не шевеля губами:
- Вы только что заходили к Баташову…
"Вон как! За мной, оказывается, следили!…"
- Больше туда не ходите. Баташов коврики не примет. У вас есть еще явки?