Она занимала небольшой, но уютный кабинетик на втором этаже здания. Кажется, кто-то из клиентов успел опередить Крячко и уже у дверей поджидал Вишневецкую – он увидел пританцовывающую от нетерпения матрону в безвкусном алом платье с огромным, как витрина, декольте. Увядшее лицо дамы было покрыто толстым слоем косметики и напоминало маску безжалостного сфинкса. Без всякого сомнения, она не собиралась уступать свою очередь никому и ни за что.
Крячко пригладил ладонью волосы и, кашлянув, решительно оттер даму, уже взявшуюся за ручку двери, в сторону.
– Пардон, мадам! – строго сказал он. – Дела службы!
Посетительница на миг онемела от такого нахальства, и Крячко, воспользовавшись этим, быстро проник в кабинет. Стучаться у него не было времени. А объяснять обиженной даме ситуацию не было никакого желания. Ему не хотелось осложнять отношения Вишневецкой с клиентами – мало ли что могло прийти им в голову, узнай они, что их адвокатом интересуются оперативники.
Вишневецкая сидела за столом и раскладывала перед собой какие-то бумаги. Черных очков на ней уже не было. Подняв глаза на Крячко, она едва заметно поморщилась и холодно спросила:
– Вас никогда не учили стучаться? И вообще, не припоминаю, чтобы вам было сегодня назначено. Вы по какому вопросу?
Физиономия Крячко излучала полнейшее простодушие, когда он вместо ответа на вопрос сказал:
– А вы не производите впечатления женщины в трауре, Любовь Николаевна! Никогда бы не подумал, если бы не знал. Завидую вашей выдержке, от души завидую!
Лицо Вишневецкой окаменело. Она на секунду запнулась, а потом тихо, но отчетливо произнесла, сверля Крячко ненавидящим взглядом:
– А вам не кажется, что это чересчур, любезнейший? Какое право вы имеете мне хамить? И кто вы вообще такой, позвольте узнать?
Крячко без смущения уселся в кресло и посмотрел в глаза Вишневецкой.
– Моя фамилия вам ничего не скажет, – заявил он. – Крячко. Ну, вот видите, вы не слышали. А ваш муж меня знал. И я его тоже. Я оперуполномоченный из главка.
– Ах, вот оно что! – потухшим голосом проговорила Вишневецкая. – Тогда мне все понятно. Однако все-таки попрошу вас соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия. Насколько это возможно для человека вашего рода занятий, конечно…
Крячко оставил язвительное замечание без внимания и спокойно сообщил:
– Звонил вам сегодня утром. Чертов автоответчик! Похоже, вы никогда не берете трубку?
– Стараюсь не брать, – с вызовом ответила Вишневецкая. – Сейчас столько телефонных хулиганов развелось!
– А мне сдается, вас всю ночь не было дома, – небрежно заметил Крячко.
Он и сам чувствовал, что перебарщивает, но эта женщина действительно начинала его бесить – вчера схоронила мужа, а сегодня уже целует какого-то самоуверенного румяного типа!
Вишневецкая прижала ладони к щекам, а потом каким-то автоматическим движением, точно сомнамбула, извлекла из ящика стола пачку сигарет и закурила. Входная дверь скрипнула, и в кабинет просунулась голова раздосадованной матроны.
– Любовь Николаевна! – умоляющим голосом произнесла голова. – Мне же назначено!
– Закройте дверь! – железным голосом распорядилась Вишневецкая, не поворачивая головы.
Дверь с шумом захлопнулась, но на лице Вишневецкой не дрогнул ни один мускул. Она глубоко затянулась сигаретой и ровным тоном сообщила:
– Всю жизнь терпеть не могла людей вашего круга. Порой мне кажется, что при поступлении в МВД сдают специальный экзамен по хамству. Не прошедших такой экзамен отсеивают.
– Не стоит судить обо всем МВД по моей персоне, – парировал Крячко. – Мое хамство – мое личное дело. И я не всегда его применяю. Зависит от обстоятельств. С вами по-хорошему ведь нельзя, верно? Мой коллега попытался и остался ни с чем.
– Не понимаю, о чем вы? – Вишневецкая разговаривала будто сама с собой, глядя в окно и беспрестанно затягиваясь сигаретой.
– С вами хотели поговорить на кладбище, – напомнил Крячко.
– А! Ну, конечно, ведь лучшего места для разговора не придумаешь! – саркастически сказала Вишневецкая. – А вам не кажется, что такие повадки попахивают мародерством?
– Ничуть не кажется, – покачал головой Крячко. – Дело неприятное, конечно, но такова специфика. Нам же нужно как можно скорее найти убийц вашего мужа. А время уходит, улики исчезают, свидетели забывают, что видели, ну, и так далее… Вы как супруга оперативного работника должны бы это понимать. Впрочем, ваши семейные отношения явно оставляли желать лучшего, верно? Наверное, в душе вы испытали облегчение? Теперь у вас развязаны руки…
Крячко ожидал взрыва, но Вишневецкая выдержала удар и лишь с презрительной жалостью заметила:
– Да что вы понимаете, психолог! Ваши семейные отношения образец, что ли? Вы на себя посмотрите.
– Да мне-то что! – легкомысленно сказал Крячко. – Я – холостой.
– А-а, ну тогда понятно, – отозвалась Вишневецкая. – Сапожник без сапог. Действительно, с вашими достоинствами, наверное, трудно завлечь даже самую глупую женщину.
– Наверное, – пожал плечами Крячко. – Но суть дела ведь не в этом. Давайте будем считать, что у нас с вами ничья, и поговорим все-таки о деле. Или вы боитесь?
Вишневецкая медленно обернулась к нему. Их взгляды встретились. В серых глазах женщины не было ни капли страха, и Крячко понял, что может засунуть свои скоропалительные выводы куда подальше. Все было не так просто.
– Я боюсь одного, – раздельно произнесла Вишневецкая. – Что теперь вы будете на каждом углу трепать мое имя и имена близких мне людей. Вот этого я боюсь. Все остальное – плод вашей убогой фантазии, опер!
– С фантазией у меня действительно небогато, – добродушно признался Крячко. – Меня больше интересуют голые факты. Вот, например, такой факт, что вы не слишком-то убиваетесь по трагически погибшему мужу. Это наводит меня на всякие неприятные размышления. Я читал ваши показания. Там не было ни слова о вашем друге. Похоже, вы и сейчас не расположены об этом говорить, но это не беда – я запомнил номер "Опеля".
– Не сомневаюсь, – сухо ответила Вишневецкая. – Догадываюсь, какую схему вы уже выстроили в своей бедной головушке. Неверная жена, разгневанный муж, злодей-любовник, труп в багажнике… Все это чепуха, опер! Да, у меня есть любовник. Но он порядочный человек, художник и никогда даже мухи не обидел. На убийство он не способен. Да и Вишневецкий никак не годился на роль разгневанного мужа. Если он даже и догадывался о существовании моего друга, то вряд ли это могло подвигнуть его на какие-то решительные действия. Его интересовало совсем другое. Наверняка до самой последней минуты он боролся с преступностью. Он был одержимый, понимаете? У одержимых не бывает личной жизни.
– Иногда бывает, – не согласился Крячко. – Когда жена понимает мужа…
– Теоретик! – зло усмехнулась Вишневецкая. – Когда-то мне тоже казалось, что я понимаю Анатолия. Но улетали годы, а жизнь не менялась. Вернее, менялась в худшую сторону. Молодость уходила, вырастали дети, а мой муж словно ничего этого не замечал. В нашем доме всегда было пусто, тихо и тревожно. Если муж одаривал нас своим обществом, то очень ненавязчиво. Дома он всегда молчал и тупо смотрел телевизор – отходил от своих подвигов… Наверное, я эгоистка, но его тоже вряд ли можно было назвать альтруистом. Скорее мрачным, тоскливым мизантропом, если вам известно значение этого слова.
– Я много слов знаю, – успокоил Крячко. – Хотя по моему лицу об этом никогда не догадаешься. Например, я знаю такое слово, как "долг". И еще "пафос". И как бы пафосно это ни звучало, ваш муж до конца выполнил свой долг.
– Перед кем-то – может быть, – горько сказала Вишневецкая. – Только не перед семьей.
– Это спорный вопрос, – возразил Крячко. – Его детям будет чем гордиться. Немногие отцы могут этим похвалиться.
Вишневецкая ожгла Крячко злым взглядом и бросила в раздражении:
– Вы сами не понимаете, что за чепуху вы городите! Чем гордиться его детям? Тем, что отцу проломили голову бутылкой? Бред какой-то! Да вы сами только что предполагали, что это мог сделать мой любовник. Ничего себе, смерть героя!
Она швырнула окурок в пепельницу и вытряхнула из пачки еще одну сигарету. Крячко с завистью посмотрел, как она закуривает, но решил не испытывать судьбу. Его второе "я" и без того уже испытывало раскаяние за то, что он так круто взял в оборот бедную женщину. Его первое "я" было, наоборот, довольно – Вишневецкую удалось быстро разговорить, а это было главное.
– Каюсь, Любовь Николаевна! – поднял вверх руки Крячко. – Вначале я и в самом деле представил себе нечто подобное. Но только в порядке бреда, уверяю вас! Просто мозг сыщика так устроен, что он в считаные секунды перебирает множество версий, включая и самые невероятные…
– Знаю я, как устроен мозг сыщика, – перебила его Вишневецкая. – Это мозг ненормального. Я предлагала ему перейти в адвокаты. Он не захотел. А имел бы все – деньги, уважение, покой, наконец. Но он предпочел погубить и свою жизнь, и жизнь детей… Уверяю вас, они не скоро отойдут от такой травмы! Ведь они все равно любили отца, хотя видели его реже, чем какого-нибудь Децла, или кто там у них сейчас в моде…
– А вы тоже не слишком близки своим детям, Любовь Николаевна! – укоризненно заметил Крячко. – Не знаете, чем они увлекаются. Адвокатура отнимает много времени, а?
– Да какое вы имеете право рассуждать об этом? – вспыхнула Вишневецкая. – Это мои дети! Все, что им нужно, я им даю! Пусть я не знаю их увлечений, но на все у меня не хватает времени. Приходится чем-то жертвовать.
Внезапно наступила пауза, в течение которой Вишневецкая и Крячко, не глядя друг на друга, обдумывали какие-то тайные мысли, а потом Крячко вдруг сказал:
– Я ценю вашу откровенность, Любовь Николаевна, честное слово! Вы – сильная женщина и во многом, наверное, правы. Я даже согласен принести вам свои извинения за некоторую вольность, которую допустил вначале. Признаюсь, я был очень обижен за товарища и не сразу сообразил, что в любви нет ни правых, ни виноватых. Наверное, это пресловутый мужской шовинизм, извините! В конце концов, с Анатолием Викторовичем вы были, судя по всему, квиты. Вы понимаете, о чем я?
Вишневецкая подозрительно уставилась на него.
– Нет, не понимаю, – осторожно сказала она. – А о чем вы?
Крячко озадаченно потер нос. Неужели она ничего не знала о любовнице мужа? Или этой любовницы не было? Как важно сейчас получить точный ответ!
– У меня есть информация, что Анатолий Викторович имел любовницу, Любовь Николаевна, – сказал Крячко. – Вам об этом было известно? Для меня очень важен этот вопрос, поэтому прошу ничего не скрывать – рано или поздно мы все равно доберемся до сути, вы же понимаете…
Реакция Вишневецкой его поразила. Любовь Николаевна будто растерялась. Она беспомощно захлопала ресницами и слегка покраснела. С неуверенной улыбкой она пробормотала:
– Простите, я не поняла – вы говорите, у Анатолия была любовница? Но это же невозможно!..
Теперь пришел черед растеряться Крячко. Он смущенно кашлянул и задал встречный вопрос:
– Гм, простите, но почему же невозможно, Любовь Николаевна? Вы были настолько уверены в верности своего мужа?
– Но дело не в этом, – нерешительно проговорила Вишневецкая. – Дело не в том, была ли я уверена или нет. Мне неудобно об этом говорить, но… Одним словом, последние три года у нас с Анатолием Викторовичем… В общем, видимо, сказались перегрузки и стрессы на работе. Он очень переживал по этому поводу, лечился даже у опытного сексолога, но… Наверное, эта попытка с самого начала была обречена на провал. Он все носил в себе, думал, что все на свете решается волевым усилием. Но только усугублял этим свое положение и загонял проблему все глубже и глубже. Сначала я пыталась идти ему навстречу, но всему есть предел. Можете меня осуждать – мне все равно. Но, уверяю вас, Анатолий Викторович не мог иметь любовницу. Это абсурд. В это невозможно поверить. Зачем вам понадобилась эта небылица?
Крячко почесал в затылке. Вишневецкая казалась сейчас необыкновенно серьезной и исполненной достоинства. Рядом с ней Крячко невольно ощущал себя мелким воришкой, копающимся в чемодане с чужим бельем. Но отступать было поздно – сведения, которые она сообщила, имели огромное значение.
– Постойте, – сказал Крячко. – Что же выходит – Анатолий Викторович страдал импотенцией, что ли? А вы в этом уверены?
– Уверена ли я? – с изумлением переспросила Вишневецкая. – Нет, у вас точно не все в порядке с головой, господин Крячко!
– Ну, допустим… – пробормотал Крячко. – Однако же вы сами говорили – лечился… Возможно, лечение дало эффект? Если вы были, так сказать, порознь, вы могли и не знать…
– О господи! – вздохнула Вишневецкая. – Ну что вы привязались? Неужели я должна вывернуть перед вами всю душу наизнанку? Я последний раз говорю вам – Анатолий Викторович был болен. В этом плане болен… Если не верите мне – обратитесь к доктору Розенфельду. Он занимается этими проблемами, и к нему обращался мой муж. Он даст вам исчерпывающий ответ. Могу даже позвонить ему прямо сейчас и попросить, чтобы он вас принял без очереди. Только оставьте меня в покое!
– Нас, Любовь Николаевна, и так везде принимают без очереди, – сказал Крячко, не двигаясь с места. – Достаточно будет, если вы дадите мне адрес этого доктора. А я сейчас вас покину – вот только выясню последний вопрос: когда вы последний раз видели своего мужа живым?
Вишневецкая глубоко вздохнула и, опустив глаза, сказала:
– Худшего вопроса вы не могли задать, хотя вообще-то вы на это мастер… Увы, мы с Толей очень плохо расстались. С ненавистью друг к другу. Дело в том, что четвертого июля вечером мы очень сильно поругались. Не буду говорить из-за чего – к вашим поискам это не имеет никакого отношения… И вот чем все это закончилось… Пятого числа я вообще не возвращалась домой – ночевала у своего друга. А утром меня будто кольнуло. Я побежала домой и сразу поняла, что Анатолий сюда тоже не возвращался. Меня терзала тревога, я начала звонить. Позвонила на работу, но там не знали, где он. Я начала звонить по больницам и моргам…
– Извините, перебью вас, – сказал Крячко. – Довольно необычное поведение с вашей стороны. Почему вы начали с больниц?
– Я начала с МУРа, – холодно ответила Вишневецкая. – Вам кажется странным, что я искала мужа в больницах, но почему вы не удивляетесь, что в его группе никого не беспокоило отсутствие шефа?
– Я удивляюсь, – сказал Крячко. – Но вы сказали следователю, что ваше сердце чувствовало что-то. Почему?
– Потому что я всю жизнь чувствовала это, – с надрывом сказала Вишневецкая. – А в последние дни Анатолий вообще стал на себя не похож. Он словно надломился. Он стал похож на старую клячу, которая на последних жилах тащит непосильный груз. Но помочь я ему уже ничем не могла. Мы стали чужими друг другу, а это необратимо, господин Крячко.
– Понятно, – сказал Крячко, поднимаясь с кресла. – Адресочек, пожалуйста, и я уйду…
Вишневецкая наскоро набросала на листке бумаги адрес и протянула Крячко. Тот сунул записку в карман, кивнул и пошел к двери. Вишневецкая задумчиво смотрела ему вслед. Вдруг Крячко обернулся.
– Одного не пойму, – простодушно сказал он. – Вы ни разу не сказали про детей. Может быть, они видели отца пятого числа?
– Они не могли его видеть, – покачала головой Вишневецкая. – Сейчас лето, каникулы. Дети живут за городом, у бабушки. Так что можете записать в своем досье, что у Вишневецкой развязаны руки, господин сыщик!
Глава 6
Прибыв в офис фирмы "Индиго", Гуров не стал долго раздумывать и сразу направил свои стопы в кабинет Елисеева. В офисе царила необыкновенно деловая суета, в которой постороннему совершенно не было места – стрекотали клавиатуры компьютеров, пищали мобильники, какие-то люди метались по кабинетам, размахивая бумагами и разговаривая громкими уверенными голосами. Каждый второй из них имел дело именно к Елисееву, и поэтому в "предбаннике" образовалась порядочная очередь. К счастью, заместитель оказался на месте, и, хотя уже на пороге Гурова попыталась тормознуть энергичная девушка-секретарша, он без труда сумел умерить ее служебный пыл. Показав удостоверение, Гуров с непроницаемым лицом сообщил, что прибыл с прокурорской проверкой и даже имеет с собой постановление на арест.
На чей именно арест – Гуров не уточнял, но девушка и без того напугалась до полусмерти и пообещала немедленно доложить начальнику. Громкоголосые мужики с бумагами тоже притихли и на всякий случай отодвинулись от Гурова подальше. Некоторые вообще тут же вышли в коридор, изображая отчаянное желание курить. В "предбаннике" стало просторно и тихо. Но Гуров не успел насладиться покоем, потому что тут же появилась испуганная девушка и предложила ему заходить.
Гуров шагнул через порог и едва не столкнулся с озабоченным человеком в светлом костюме и черной рубашке. В кино так одеваются гангстеры, но Гуров не стал давать волю воображению, тем более что человек, опасливо покосившись на него, тут же выскочил из кабинета, и только его и видели. Вероятно, это был посетитель, которого вспугнуло сообщение о прокурорской проверке. "Интересно, успел ли он подписать свои бумаги?" – подумал Гуров.
Хозяин кабинета с кислым лицом сидел за столом у дальней стены и без восторга ждал, когда Гуров приблизится. Особого страха он не выказывал, и Гуров понял, что перед ним крепкий орешек. Елисееву было на вид лет сорок. Он держал себя в хорошей спортивной форме, со вкусом одевался, стригся, видимо, у дорогого парикмахера и отлично знал себе цену.
– Здравствуйте, вы – Елисеев Евгений Александрович? – произнес Гуров.
– Он самый, – сдержанно ответил зам и вопросительно посмотрел на Гурова. – С кем имею честь? Алла лепетала что-то об аресте, о прокуратуре, но я так понял, что это какая-то шутка? Вы на самом деле из правоохранительных органов?
– Старший оперуполномоченный полковник Гуров. Что касается ареста – девушка, наверное, что-то не так поняла. Я пришел просто побеседовать…
– Ну, это несерьезно! – уверенно заявил повеселевший Елисеев. – Нам тут беседовать некогда. Бизнес, господин полковник! Время – деньги. Насколько я понимаю, вы явились неофициально? В таком случае, извините, ничем не могу помочь – ни одной свободной минуты…
– Не гони так лошадей, уважаемый! – перебил его Гуров. – Лучше предложи сесть. Или ты думаешь, что способен вот так запросто выставить полковника МВД? Не играй с огнем, уважаемый! У меня действительно нет официального предписания, но тем не менее можешь считать мой визит исключительно официальным мероприятием. А что касается твоего бизнеса, то он меня, признаться, мало волнует. Не вижу ничего страшного в том, что ваша контора не заработает сегодня очередного миллиона. Перебьетесь, как говорится.
Елисеев сделал мрачное лицо, подумал и сказал сквозь зубы: "Садитесь!" Гуров немедленно воспользовался "любезным" предложением и, с загадочным видом сунув руку во внутренний карман пиджака, сообщил:
– Начнем с того, что я покажу тебе сейчас фотографию одного человека, а ты попробуешь узнать его, ладно?
– Посмотрим, – неопределенно сказал Елисеев, настороженно наблюдая за рукой Гурова, словно ожидая, что тот вытащит из кармана гранату или гремучую змею.